Чудные цветы напоминали одновременно и вьюнок, и розы. «Небоскрёбный сорт, особый!» – объяснил тогда Илькин. Розы-вьюнки прижились в небоскрёбе, и жителям понравились – они их поливали, подрезали. Особенно баба Надя старалась. Болонок у неё тогда ещё не было, а как дивные цветы увидела – даже духом воспрянула. И так рьяно бросилась их удобрять, опрыскивать, подвязывать, пересаживать, а заодно – и за общей территорией ухаживать, что Сильвия назначила её старостой десятого уровня. После этого растения ещё сильнее разрослись, радостно стелились по стенам, украшая их мелкими ароматными бутонами.

В локали Илькина бутоны большие. И воздух у него чище. Но как бы ни любила Сильвия простое очарование посёлков, небоскрёбы всегда ближе были. Роднее. Понятнее. Когда-то она мечтала застроить родной город уникальнейшими многоэтажками. Представляла, как станет архитектором с мировым именем.

А теперь города нет, зато есть высотка. Её собственная – железобетонная спираль ДНК высотой в четверть километра. Символ начала начал. И пусть в её городе всего один дом… Будут и другие! Она подошла к окну, залюбовалась панорамой, пока ещё бутафорской. Огни вечернего города, небоскрёбы – один другого краше, многоярусные башенки со шпилями; башни-«штопоры»; высотки, похожие на космические ракеты, с облицовкой из цветных металлических панелей со встроенными светоидами; трёхсотметровый «кирпичик» с волнообразными террасами, создающими впечатление, что по стене непрерывно течёт вода…

У неё столько планов! И больше никаких бюрократов-зануд!

Сегодня мегаполис – лишь красивая картинка, ею можно любоваться, но нельзя приблизиться. Вообще нельзя выйти за пределы двора небоскрёба-спирали – симпатичного, с качелями, беседками, скамейками, но единственного пока в этом мире, а потому огороженного высоким забором. Но однажды шаг за шагом, высотка за высоткой – она возведёт новые дома и дворы, построит свой мир. Это ж скольких людей тогда можно будет проявить!

– Вы и от неё тоже избавьтесь.

Сильвия вздрогнула, вмиг переключилась. Посмотрела на девушку с рыжими короткими волосами и синими глазами. Нахмурилась.

– Я всё видела. Не вините Святослава, – девушка схватила её за руку, заглянула в глаза и порывисто зашептала. – Они из него энергию вытянули. Всю. Не смотрите на меня так. В нашем мире ведь всё возможно, верно?

Сильвия кивнула, попыталась отстраниться.

– Каждый делает то, что умеет, – продолжила рыжая девица.

А Сильвия параллельно отметила, что зовут ее Вика, она – из новеньких, проявилась вместе с пятилетней дочерью, Ланой, в отличие от матери – кареглазой и темноволосой. Живёт на тридцать втором этаже. Старостой там Пётр, химик-технолог, отзывался о новой подопечной неплохо, но без восторга. Испытания ещё не прошла, но уже не раз замечена в компании гения Рассветного.

– А они только и умеют, что на чужом горбу выезжать. Они и раньше Святика использовали, а сейчас развернулись на всю катушку. Уж не знаю, как, но перетянули на себя все его умения, все таланты. Вот увидите, если эту коварную Ирку убрать, он мигом воспрянет духом и встанет на ноги.

Сильвия, наконец, освободилась от хватки рыжей. Бред какой-то. С другой стороны, как верно заметила Вика, «в нашем мире возможно всё».

– Я подумаю над вашими словами. Спасибо.

И пошла по коридору к лифтам. Вика же радостно бросилась к двери Рассветного.

Контекст Художника

Капитан высок, плечист да бородою рыж.

Но на бело-чёрном рисунке выходит он просто плечистым и весьма бородатым, а росту неопределённого. Подбородок квадратным получается, а бледную голубизну глаз не передашь. Художник скользит по рисунку взглядом тоскующим, суёт в папку небрежно. Чистый лист вынимает. Разгуливает по седьмой палубе – любит он пассажирскую зону, персонал незаметен, нахальных матросов здесь вообще не встретишь, пассажиры больше собой заняты и своим местом на лайнере, на чужие дела глядят мало.

Художник уходит вглубь палубы, задерживается у барной стойки, здесь нынче сеньора Равиоли дежурит, жена мадридского миллионера – молодость вспоминает. Дама в вечернем платье, с бриллиантами на пышной груди, с высокой причёской иссиня-чёрных волос и ловкостью рук необычайной – коктейли в бокалах смешивает один за другим. Чем не муза для творца? Но Художник иную модель примечает: мужчину с прищуром хитрым, мимикой богатой и лысою макушкою, роста среднего, телосложения обычного, только чуть ссутуленного. В прошлом – писатель известный, русский, но последние годы живший в Испании. Сейчас – такой же пассажир лайнера, как и все здесь, никому не нужный. Алексеем зовут или просто Алексом, а фамилию не помнит художник. На «В» что-то. Или – на «Б». А может, и на «Д» вовсе. Лень вспоминать, кому нужна она, фамилия?

Взмах руки, карандаш пляшет в пальцах. Художник на стойку опирается, скукоженный силуэт набрасывает.

Бывший-известный бродит между столиками, проходит мимо бильярда, за которым обычно и Капитан сыграть не прочь, смотрит на сложенные треугольником шары, руки потирает, затем приближается к Художнику, вплотную становится и говорит, по своему обыкновению, быстро-быстро.

– Опять шаржами балуешься? Нет бы что-то красивое, волны, вот, например, ветер, чайку, слушай, нарисуй чайку, а? Моя невеста чаек любит, над волною нарисуй, а я тебе спасибо скажу.

– Это никому не нужно, – отмахивается вяло Художник, намечает линию глаз, носа.

– Что ж, не хочешь чайку, нарисуй рыбу, золотую, с длинным хвостом, я невесте подарю, чтобы желания её исполнялись всегда, трудно тебе, что ли?

– Это никому не нужно, – танцует карандаш по бумаге, переходит Художник к надбровным дугам.

– Да что ты всё время «не нужно, не нужно», слов других не знаешь? Шаржи твои очень нужны кому-то, да? А я вот жениться собрался, несколько лет не мог решиться, а как сюда с Анюткой попали, понял – уж если мы даже здесь вместе оказались, значит, так тому и быть, судьба, значит, жениться.

Внизу за смотровым окном плещет волной море, брызгает на нижнюю палубу, качается лайнер, крутит штурвал рыжебородый капитан, хохочет. Бутафорский, разумеется, штурвал. На корме торчит, потому как нравится капитану огромное колесо, что приключениями пахнет и историям дерзкими. И плевать ему, что неуместно оно на новомодном лайнере. Определил на нижней палубе и крутит в свое удовольствие. И хохочет – радостно ему. А в ходовой рубке, как положено, современная панель управления имеется, и рулевой за ней – Никита, рыжий мальчишка с волевым подбородком, на Капитана похожий. Только глаза у него ярко-голубые, а не бледные, выцветшие, как у отца.

Пляшет карандаш по кругу, возникает штурвальное колесо над головой бело-чёрного Алекса.

– Завтра во время ночных купаний свадьбу и устроим, так Капитан сказал, – тарахтит между тем бывший-известный. – Ты же придёшь? Только не говори, что тебе и это не нужно, приходи, я ждать буду, и Анютка – тоже, она тебе привет передавала, кстати, вот так вот.

И ретируется прочь, довольный.

Художник смотрит писателю вслед, а память услужливо рисует картину. День, когда возникает на палубе парочка мокрая да продрогшая. Мужчина с хитрым прищуром и девушка с глазами оленёнка. Тонкая светловолосая Анютка, совсем не похожая на испанку, всего боится, стесняется, прячется за спутника. Спутник же хорохорится, суетится, без конца трёт руки и требует немедленный ответ: что за корабль и кто посмел их с девушкой выбросить в море? Кричит, что он известный писатель, и кто-то ответит за всё это безобразие. Ведёт себя, как сотни других, словом. И молча сверкает глазами Анютка, которая на самом деле Анита-Лучия. И в итоге осваивается она на корабле быстрее спутника и быстрее многих других. Правила уясняет уже назавтра, на кухню определяется, не мешкая – повару в помощницы. Благо, юная испанка родную кухню хорошо знала, готовить любила и умела, чем в своё время и покорила Алекса. Это, если не считать взгляда оленёнка, конечно же.

Алекс же неделю суетится, но после успокаивается, берёт пример с любимой сеньориты. С делом определяется. Рыбачить желает. Просит у Капитана лодку спасательную, Капитан в ответ крепким словцом его припечатывает, невзирая на покрасневшего до ушей мальчишку-рулевого, что в каюте капитанской оказался. Расстраивается Алекс, но помощник Капитана по пассажирской части, Гера, советует хорошенько поискать на лайнере – вдруг найдётся чего-нибудь. Алекс ищет. Дня три круги наворачивает под матросское ржание, а на четвёртый – к удивлению всеобщему находит! В своей же каюте под койкой. Сложенную аккуратно лодку резиновую и полный к ней комплект – насос ручной, вёсла из алюминия и пластика, слань днищевая и даже леер спасательный. И сеть рыбацкую, конечно же. Вновь на смех поднимают чудака:

– Далеко же ты уплывёшь на таком судёнышке! В нём только сухопутных крыс возить.

– Чего смеётесь? Смеётесь чего? – моргает бывший-известный. – Я дома постоянно на такой рыбачил, в неё знаете, сколько рыбы помещается? До центнера, и это не считая меня.

– Центнер? Где ж ты его наловил? В какой-нибудь луже? Здесь тебе не лужа, океан, однако, которого ни на одной карте нет…

И хохот снова.

И зря.

Ни разу Алексовая шлюпка пустой не возвращается. И каждый раз новая рыба к нему в сеть идёт, то стайку плотвы выловит, то с пяток судаков, а то и сомяру с себя ростом.

Приживается, словом, пара на лайнере.

Бывший-известный выходит из бара, мимо бассейна к лифту топает, Художник идёт за ним. Поднимается с Алексом на десятый этаж, на ходу заканчивая шарж, а затем спускается на нижнюю палубу.

Нос к носу сталкивается с Герой, пассажирским помощником Капитана – маленьким, худым, с тёмно-каштановыми волосами, узким лицом и печальными карими глазами – полной капитановой противоположностью, в общем. Даже бородёнка – куцая, смешная, не то, что у Кэпа.

– К матрацу своему идёшь? Когда уже каюту себе выберешь? Хватает ведь свободных, – качает головой капитанский помощник.

– Это никому не нужно, – отмахивается Художник.

Сколько угодно может гулять он по верхним палубам, восхищаться просторами лайнера, но всегда возвращается на родной матрац, что на носу корабля. Почему – и сам объяснить не может. С первых дней так повелось.

Художник ладонь запускает в шевелюру кучерявую, голову запрокидывает, любуется. Такова уж душа Художника – красоту увидит, любуется…

Белоснежный гигант в пятнадцать пассажирских палуб рассекает океан, а тому ни конца, ни края не видно. Улицы с фонарями везёт на себе гигант, парки с деревьями и рестораны с музыкой, и детские горки с бассейнами. Город лежит на борту лайнера. Снуют по палубам люди, взгляд быстрый на волны бросают и спешат к улицам и скверам, словно забыть стремятся, что град их – на воде, а не на суше. Чудно Художнику наблюдать за пассажирами лайнера – за дамами в роскошных нарядах и мужчинами во фраках, что друг дружку отталкивают, желая простыни постирать или палубу надраить, деревья ли подстричь или бассейн почистить, уборную вымыть… Что угодно, лишь бы остаться на лайнере. Кто-то же машет на всё рукою, недолго, впрочем.

К Художнику нет-нет, да пристанет пассажир какой или матрос нетрезвый:

– Ты бы пол помыл, а то, якорь мне в глотку, останемся без шаржиста.

И смех.

– Это никому не нужно, – бросает он в ответ.

И в отличие от иных гостей лайнера, остаётся.

Гости.

Приходят гости, уходят гости…

Бывший-известный появляется уже на третьей палубе, жестикулирует яростно, втолковывает что-то собеседнику невидимому для Художника. На свадьбу зовёт, вестимо.

В час ночных купаний свадьба? Ну-ну.