Яков Мендель вышел во двор и принялся ходить взад-вперед, с серьезным выражением лица и нахмуренными бровями. Он скрутил одну из тонких сигар, которые позволял себе в редких случаях. Моше Яновский и дядя Яков Мендель стояли и молча наблюдали за ним.

Тайба вышла к мужу. Они долго о чем-то говорили, а когда он наконец вернулся в дом, глаза его были грустными, а улыбка исчезла, казалось, навсегда.

На следующее утро двое Яковов Менделей объявили, что они решили пока отказаться от своих планов.

– Только на время, – подчеркнул папа.

– Что случилось? – спросила Шурка у матери.

– Ты разве не слышала?! – проворчал отец, и она спряталась в мамин фартук.

– Все кончено. Решили, что мы не поедем, – сказала Тайба дочери с грустью в глазах, – пока не поедем.

– Почему? Почему, мама? – приставала к матери Шурка. – Ты же говорила, что там хорошо, тепло и мне обязательно понравится, и еще ведь там растут золотые яблоки!

– Потому что мужчины говорят, что еще не пришло время.

Яков Мендель махнул рукой в сторону широких полей, указал на цветник и сказал:

– Сейчас мы останемся здесь, пока там, на земле наших праотцов, условия не изменятся. Я не хочу, чтобы моя семья голодала, не дай Бог. Давайте подождем. Может быть, время действительно еще не пришло.

Много лет спустя, когда Шурка приехала в Землю Израиля и все называли ее бабушкой Шуркой, она рассказывала своим внукам: «Папа верил, что в течение года мы соберем и продадим все наши вещи и уедем в Израиль. Может быть, даже через два года, когда мы будем уверены, что наша новая родина готова нас принять, пообещал он. И мы терпеливо ждали. Мы верили ему, что, несмотря ни на что, все равно доберемся туда. И в конце концов, нам тогда было хорошо и в Польше. Откуда мы могли знать…»

Дни летели быстро, пока Шурке не исполнилось четыре года. Ее любимым местом в родительском доме было кухонное окно с ярко-синей занавеской с вышитыми красными и синими лесными цветами. Она могла сидеть там часами, втиснувшись между двойными рамами, и смотреть на открывающийся перед ней мир. Даже сейчас, после всех прошедших лет, Шурка хорошо помнит эти виды из окна родного дома. Они – часть ее. Они – альбом ее детских воспоминаний. Отсюда она когда-то часами завороженно смотрела, как падает снег, как на окнах распускаются цветы инея, как весной зеленеют поля, она нежно гладила лучи солнца, когда они падали на стекло. Она любила наблюдать. Она впитывала окружающий мир своими глазами.

– Смотри, мама! – радостно кричала она, пытаясь схватить солнечный луч в свои руки. – Смотри, как красиво!

И мать обнимала ее и шептала дочери, что она тоже когда-то любила смотреть и наблюдать, и до сих пор хранит эти прекрасные образы в своем сердце.

– И если Бог пожелает, то же самое будут делать и твои дети, и дети твоих детей, – молча молилась Тайба.

– Это лучшее место в мире, правда, мама?

– Конечно!

Откуда они могли знать тогда, что настанет день, когда от их красивого деревянного дома, в котором царило это безмятежное счастье, останется лишь горстка пепла? Что чья-то злая рука безжалостно сотрет с лица земли все, что было построено с такой любовью. Как можно было тогда, видя всю эту красоту, знать, сколько горя и зла в мире?

А наша маленькая Шурка любила прижиматься лицом к холодному оконному стеклу, махать маленькими ручками деревенским ребятишкам, возвращавшимся из школы и подбрасывавшим в воздух свои портфели, звать папу и дядю Якова Менделя, когда они занимались своими делами: кормили пшеницей кур, чистили лошадей, доили коров, пропалывали, вспахивали поля или сеяли лук и морковь.

– Папа, посмотри на меня, я здесь! – кричала она, и папа ставил ведра на землю, улыбался ей, вытирал пот с лица и снова продолжал работу. Иногда он подходил к окну и протягивал ей стручок гороха или цветок каштана.

Мама Тайба была занята на кухне, ее быстрые руки буквально танцевали по синей клеенке на столе, спеша приготовить ужин для семьи. Она разминала свежий, только что сорванный с грядки кочан капусты, из которого делала кислый салат и украшала его ломтиками моркови. Она нарезала кабачки и лук и перемешивала их в большой кастрюле с супом, а из молока, которое приносил ей Яков Мендель, сбивала сыр и сметану. Тайба отбивала шарик теста, пока он не становился мягким и эластичным, затем раскатывала его и вырезала из него широкие кружки. В центр каждого кружка она клала картофель и лук, умело защипывала края и бросала в кипящую воду. А когда мама была занята, Шурка подтаскивала деревянный стул, который был выше ее, осторожно взбиралась на него, а оттуда на деревянный шкаф. Рядом с собой она ставила свою Алинку. Девочка складывала свои маленькие ножки на деревянной доске, прижимала голову к прохладному оконному стеклу и смотрела на большую грушу, которая росла прямо перед ней, тяжелые ветви дерева качались на ветру, ласково гладя стены дома. Маленькая Шурка была уверена, что груша танцевала только для нее, кланялась ей странным образом и жестами приглашала ее выйти и полазать по ней.

– Довольно, моя девочка, пора спускаться, – дергала Шурку мама Тайба. – На окне еще холодно, садись рядом со мной и веди свою Алинку. Может, попробуешь супчик из свеклы, который я сварила.

Шурка оторвалась от окна, спрыгнула со шкафа в объятия Тайбы. Она рассказала матери о ветре, который нагнал черные тучи и разбросал кучу соломы, и о грушевом дереве, которое покрылось белыми цветами.

– Хватит бездельничать, лучше помоги мне месить тесто, – засмеялась мама, всовывая в руки дочери кусочек мягкого теста и показывая ей, как скатать его в шарик и бросить в кастрюлю с кипящей водой. Кукла Алинка тоже получала свой собственный крошечный шарик теста. Затем мама дала Шурке маленькую корзинку, и они вдвоем аккуратно собрали яйца из курятника, сложив их в кладовку рядом с кухней. Часть яиц они продавали другим фермерам в обмен на яблоки или муку.

Дважды в год, в дни перед Песах и Рош ха-Шана, еврейским Новым годом, к их дому в деревне приезжал фургон торговца стеклом. Это был Мотель Шидловский, двоюродный брат Тайбы.

Подъезжая к дому, он всегда кричал: «Привет, кузина!», и Тайба выбегала к нему, предлагала горячую еду и узнавала все семейные новости: кто обручился, кто женился, кто ждет ребенка или уже родил.

– А это для самой красивой кузины в Польше, – говорил Мотель Шидловский и дарил Тайбе одно из блюд со стекольного завода, где он работал. Счастливая Тайба рассматривала новое блюдо и ставила его среди другой стеклянной посуды, убранной для особых случаев.

– Может, останешься у нас на ночь? – предлагала Тайба, но кузену всегда приходилось торопиться. Нужно было объехать еще много деревень.

– Увидимся на Песах! – кричал Мотель, погоняя лошадей.

В дом приходили и другие гости. Тайба часто останавливала торговца тканями, приезжавшего из Острув-Любельского, или торговца кастрюлями и сковородками из Парчева, и торговец спрашивал:

– Привет, евреи, как у нас дела сегодня? Господин Яков Мендель дома?

– Какого господина Якова Менделя вы ищете? – спрашивала Тайба.

– А сколько здесь Яковов Менделей?

– Всего двое, – смеясь, отвечала Тайба.

Тайба была сама радость и смех, а тетя Алинка, напротив, была мрачной и грустной. С утра до вечера она драила и чистила свой дом и ругала соседских детей, которые играли возле дома или пели в поле прямо напротив него. В ее суровом лице и жестких глазах чувствовалась какая-то тяжесть.

Дети при виде нее разбегались во все стороны.

– Мама, – говорила Шурка, – а ты знаешь, что тетя Алинка иногда похожа на злую ведьму из сказок, которые ты мне рассказываешь?

А Тайба ласкала и успокаивала ее.

– Тебе не следует так говорить о ней.

– Мама, но она…

– Понимаешь, у тети Алинки нет своих детей. Она ворчит, но в душе ей от этого очень грустно. Потому что у нее нет такой прекрасной принцессы, как у меня.

По вечерам папа Яков Мендель приводил коров с пастбища и торопил их во двор. Закончив с фермерскими делами, семья обычно сидела в уютной маленькой кухне. Папа читал из своей книги, а мама подавала ужин, а затем сажала свою милую девочку на колени и рассказывала ей разные истории: о золотых рыбках, принцессах и ведьмах, голодных волках и храбрых детях.

* * *

Когда дни стали короче и подули холодные ветры, аисты исчезли из своего большого гнезда, которое они построили на вершине электрического столба.

– Мама! – закричала Шурка. – Смотри, гнездо исчезло. Что случилось с моими аистами? Кто их украл?

– Никто не трогал аистов, моя милая девочка, – рассмеялась Тайба. – Они просто улетели в дальнее путешествие.

Шурка удивленно посмотрела на маму.

– Путешествие? Аисты поехали на поезде?

– Они полетели.

– Куда они полетели?

– Далеко отсюда. Они улетели в теплые края, где растут апельсины и пальмы, какие мы с тобой видели в книгах, которые оставили пионеры.

– Мама, пожалуйста, – взмолилась Шурка, – попроси их вернуться поскорее.

– Не волнуйся, – рассмеялась Тайба. – Они обязательно вернутся к нам весной, они прилетают каждый год. Они почистят свое гнездо и отложат яйца, и из них снова вылупятся птенцы, а ты, моя милая девочка, будешь приносить им воду и семечки.

Прошло время, и Шурке исполнилось шесть лет. Она носила две косы, в которые мама вплетала ей голубые ленты. В один из первых весенних дней солнце стояло так высоко, что его нежные лучи освещали лепестки первых цветов, которые распустились во дворе, и щедро заливало ярким светом большие поля. Когда снег за окном совсем растаял, Шурка смогла вернуться на свое любимое место и посмотреть на проснувшийся мир.

– Пойдем, моя малышка, – Яков Мендель взял на руки дочь, – пора тебе выйти из дома и немного прогуляться.

Тайба повязала Шурку шерстяным платком, попросила Якова Менделя лучше присмотреть за девочкой и махала им на прощание, пока лошадь с повозкой не скрылись из виду. Лошади скакали по дороге, ведущей в Острув-Любельски. День был ясный и яркий, и Шурка жадно вглядывалась во все, мимо чего они проезжали. Она видела, как фермеры чинят изгороди, сломанные зимними бурями, и как молодые телята бегают по полям. Когда они подъезжали к городу, девочка увидела большой лес за холмами и зеленеющими полями.

– Папа, посмотри, что это там, за полями? – Она потянула Якова Менделя за рукав и указала на лес, где далеко-далеко переплетались верхушки высоких сосен, а старые дубы стояли густые и крепкие.

– Где?

– Вон там, далеко, вон там… что это? Ты не видишь? Вон там, смотри, папа!

Она не понимала, почему отец не видит прямых белых верхушек деревьев, которые свободно колыхались и шумели на ветру, уходя в самое небо.

– Папа, смотри, вон там деревья танцуют. Смотри, как красиво!

– Я не вижу ничего красивого в этом лесу.

– Как он называется?

– Это Парчевский лес. И запомни навсегда, это плохое место.

– Пожалуйста, папочка, давай поедем туда, – умоляла Шурка, но отец приложил палец к губам, что значило – надо замолчать, а потом сказал, что это невозможно. Парчевский лес был опасен, нехорош для людей – там были болота, кишащие комарами, и людям, а тем более маленьким детям, делать там было нечего.

– Помни: никогда не ходи в лес! – сказал отец очень грозно и подстегнул лошадей.

На следующее утро Шурка рассказал Тайбе об их поездке.

– Мама, я видела большой лес Парчев. Пожалуйста, отведи меня туда.

Казалось, туча пробежала по лицу Тайбы.

– Нет-нет-нет. В этот лес входить запрещено!

– Почему? – упрямилась маленькая Шурка. – Ну почему туда запрещено ходить?

– Потому что Парчевский лес похож на темный лабиринт, и тот, кто его не знает, может свернуть не туда и никогда не найти выход. А тот, кто плохо знает тропы, может поскользнуться и упасть в болота.

– А там есть еще волки и злые ведьмы?

– Ведьмы бывают только в сказках. Хватит, девочка моя.