– Хм, мажоры?.. – как будто пробуя на вкус, сказал вор. – Хорошее слово, надо запомнить. Ты сам кто по жизни, а то я все разобраться не могу?

– Как и вы, чалюсь у хозяина. Детдом. Сейчас в бегах, из пионерлагеря дал деру, на «Зарницу» не взяли. Наверняка всех на уши поставили. Все дороги перекрыли, все же особо опасный пионер сбежал. Отдыхать на море еду. Планирую к концу лета вернуться. Уроки начинаются, а я свою биографию портить не хочу. На будущее планы большие.

– Это какие же, если не секрет? – закуривая, спросил Сом. – Если что, я тебя всегда устроить могу, нам такие, как ты, нужны.

– Я на себя работаю, только на себя, запомни это, Сом. Повторять не буду. А насчет чем заняться, я собираюсь стать композитором и поэтом. Буду писать стихи для песен и мелодии для них. Магомаеву, например. Слышал сейчас по радио, как он про королеву красоты пел. Хорошо исполнял.

– Ты песни пишешь? – уточнил удивленный Сом, невольно опуская руку с папироской.

– А то.

– Может, что исполнишь, у нас и гитара в купе есть. Как? Шкет сейчас сбегает.

Невольно посмотрев на парня, что сидел рядом, – как это я случайно угадал с кличкой? – задумался и согласно кивнул, уточнив:

– Бегать не надо, у меня своя гитара. Сейчас принесу.

Подхватив сверток с ватрушкой, на завтрак пойдет, я покинул вагон-ресторан, народу, мне кажется, даже прибавилось, гулял народ хорошо, как и пил. Заглянув к проводнице, попросил открыть дверь. Даже не дожидаясь, когда она уйдет, оставил ватрушку, подхватил гитару и отправился обратно, так что она снова заперла за мной дверь и, сонно зевая, пошла к себе. Мое возвращение воры встретили возгласами одобрения, гитара тоже произвела впечатление своей новизной и блеском лакировочного покрытия. Мне тут же освободили место, достаточно, чтобы не мешать при исполнении, поэтому, устроившись поудобнее, я сделал привычный проверочный перебор, слушая, как звучит гитара, кстати, красиво получилось, и посмотрел на Сома:

– Что бы хотели услышать? Грустную, лирическую, боевую, злую или веселую?

– Грустная есть?

– Грустная? Есть одна.

Тронув гитарные струны, настраиваясь петь эту песню, у меня всегда спазмом перехватывает горло и в глазах стоят слезы, зато голос при этом звучит как надо, выбивая у слушателей такие же слезы.

В Казахстане под Карагайлы на курганах из солнца костры.
Там в степях есть свобода всегда долгожданн-а-я.
Среди стаи матерых волков, где нет слов, человеческих слов,
Рос мальчонка, и жизнь та была очень странная.

Стая сном и охотой жила, и мальчишку всегда берегла.
Был он просто волчонок для них, только слабенький.
Молоко у волчицы сосал и забавно, так странно играл,
Очень умный, смышленый такой, хоть и маленький.

Вот однажды, где солнце встает, появился большой вертолет.
И как птица над стаей повис, серо-черная.
А вокруг непроглядная степь, в дальний лес еще можно успеть,
Стая молча рванула к нему, обреченная.

Солнце в песок или в зенит, в полдень жара злей.
Ведь человек плохо бежит – волк убегает быстрей.

В тишине автомат затрещал… «Мальчик, стой!» – кто-то дико кричал.

Стали падать один за другим волки серые.
Волки быстро бежать не могли, человека спасали они
И старались, толкая его, озверелые.

У волков ведь не как у людей, в одиночку спасаться не смей,
И мальчонку они одного не оставили.
Умирали от огненных ран, а заря опалила курган,
Алой кровью омыла песок, чуть разбавила.

(А. Маршал)

Когда я, замерев, положил правую руку на струны, в вагоне звенела оглушительная тишина. Я так ушел в песню, что не следил за окружающими, лишь перестук вагонных колес слышался в отдалении. Сом сидел у окна, склонив к стене голову, и по его щекам текли слезы. Он молчал, но другие молчать не стали, как волной пошли вскрики, голоса и просьбы исполнить еще что-нибудь. Меня хлопали по плечам, теребили за макушку, я смущенно улыбался, а спазм после песни никак не проходил. Всегда так.

– Еще что-нибудь? – спросил я, когда шум потихоньку стал стихать. – А что хотите?

– Еще про волков что есть? – спросил Сом, причем его голос звучал так, что слышно было хорошо, хотя вроде и негромко спросил.

– Есть. «Охота на волков» называется. Одна из моих любимых. Песню написал не я, ее написал Владимир Высоцкий.

Снова сделал привычный перебор, тут же наступила тишина, все устроились так, чтобы видеть меня и слышать. Офицеры рядом тоже сидели и внимательно смотрели, приготовившись слушать.

Рвусь из сил, и из всех сухожилий, но сегодня опять, как вчера,
Обложили меня, обложили, гонят весело на номера.
Из-за ели хлопочут двустволки, там охотники прячутся в тень.
На снегу кувыркаются волки, превратившись в живую мишень.

Идет охота на волков, идет охота.
На серых хищников – матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу и пятна красные флажков.

Не на равных играют с волками
Егеря, но не дрогнет рука!
Оградив нам свободу флажками,
Бьют уверенно, наверняка!
Волк не может нарушить традиций, видно, в детстве слепые щенки,
Мы, волчата, сосали волчицу и всосали: «Нельзя за флажки»!
Идет охота на волков, идет охота.
На серых хищников – матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу и пятна красные флажков.

(В. Высоцкий)

Когда я замолчал, то более спокойно осмотрелся. Народ уже более-менее освоился, так что стал требовать еще песни, тут же слышались заказы. Кому веселых подавай, алкогольная душа требовала праздника, кому лирических, кому матерных. Последний сразу заткнулся, видимо, сообразив, что попросил у пионера спьяну.

Все, кто находился в вагоне-ресторане, за малым исключением, ехали на юга. Вот я и решил поднять им настроение, подарить немного праздника. Сом вон сидел и смотрел в окно все то время, что я пел, и даже когда закончил.

На недельку, до второго,
Я уеду в Комарово
Поглядеть отвыкшим глазом
На балтийскую волну.
И на море буду разом
Кораблем и водолазом
Сам себя найду в пучине,
Если часом затону.

На недельку, до второго,
Я уеду в Комарово.
Сам себя найду в пучине,
Если часом затону.

(М. Танич)

Песня была воспринята на ура, меня упросили исполнить ее на бис и даже пытались помогать спеть пьяными голосами. Исполнив еще пару, «Не волнуйся, тетя» и «Гранитный камешек в груди», я сказал, что баста, хватит. Переубедить меня не смогли, но перед уходом Сом снова попросил меня сесть к нему за столик, поговорить, мол, надо. Мне не жалко было задержаться.

– Растравил ты мне душу, Макс. Про волков – это ведь как про нас, представил себя на их месте, аж сердце защемило, как с первой песней. Песни Высоцкого я знаю, но эту не слышал, не довелось. Проси что хочешь, все сделаю.

– Да мне ничего и не надо. Все есть.

– Насчет того, что ты знаешь, какое будет твое будущее, ты прав, это твое. Не бросай, я хочу, чтобы эти песни с пластинок и по радио звучали. Ты талант, запомни это. Скажи, из какого детдома? Парни время от времени будут забегать к тебе, проверять, все ли в порядке. Гостинцы подбрасывать, смотреть, чтобы не забижали. Знаю я, какие там порядки.

– Меня сложно обидеть, – скупо улыбнулся я. – Первый разряд по боксу, и против старших парней выйти могу. Да что могу, выходил уже пару недель назад. Один в нокауте, другому лицо заново сшивают.

– Сурово.

– Не люблю, когда мои вещи без спросу берут, особенно гитару.

– Да. За такую вещь и прирезать можно, не то что рожи набить. Молодец… Сам в Адлер?

– Угу, дикарем хочу на берегу пожить. Комнату снимать накладно, не в плане денег, а вопросов. Еще сдадут и обратно отправят, а я до конца лета на море планирую пробыть.

– Хорошие планы. Держи адрес, мы, если что, тут будем отдыхать. Кстати, ты не сказал, из какого детдома.

– Энский детдом, – все же сказал я, изучая каракули, что были написаны на вырванном из блокнота листе бумаги.

– Это на Моховой?

– Рядом, на соседней улице. Там еще театр через три здания.

– Ага, знаю, где это.

– Кстати, – уже собираясь встать, вспомнил я о мучащем меня вопросе. – А почему Сом?

– В молодости усы у меня были роскошные, от них пошло. У самого-то погоняло есть?

– Было.

– И какое?

– Рыжий, какое оно у меня еще может быть?

– Ах, ну да. Бывай, Рыжий, может, свидимся еще. Хотя почему может, буду в Москве, обязательно загляну.

– Я буду в детдоме или в музыкальной школе. Она там же, рядом. Если нет, то я занимаюсь своими делами.

– Найдем, не волнуйся.

Попрощавшись со всеми, кто находился в вагоне-ресторане, я покинул его. Уф, тяжело это – устраивать такие концерты, все плечи поздравлениями отбили, лучше бы больше в ладони хлопали, сами себе руки отбивали. Вернувшись в купе, я повесил гитару на ремень, привел себя в порядок и, прихватив зубную щетку, зубную пасту в тюбике – редкая вещь, а также полотенце, зашел в туалет, он у нас был общим с соседним купе. Хм, хорошо меня в вагоне-ресторане привечали. Ушел туда в восьмом часу, а вернулся почти в десять.

С Сомом я еще не раз встречался в вагоне-ресторане, точнее, дважды. Во время обеда и ужина он был там со своей компанией. В обед меня поприветствовали, я тоже, тем более знал их по погонялам, познакомили в начале встречи, а вот вечером все же уговорили дать еще один концерт. Особо репертуар я свой старался не раскрывать, как я уже говорил, как тот хомяк, вдруг украдут. Нет, зарегистрирую, а потом уже можно. Так что спел то же самое, что вчера исполнял, ну и парочку новых. Детских – про злюку и про маленьких детей. Все было воспринято с тем же восторгом, что и вчера. Хорошо, значит, эти песни будут иметь успех, что не могло не радовать.

Все свободное время я проводил у себя, и постепенно толстая офицерская тетрадь пополнялась записями. Я хранил ее как зеницу ока, старался не покидать купе, а когда уходил, просил запирать. Песни были не младше семьдесят пятого, чтобы в плагиате не обвинили, специально уточню это. Наконец, к вечеру второго дня – я специально пораньше поужинал, чтобы не голодать, пока себе место для отдыха ищу, – поезд прибыл в Адлер. Попрощавшись с проводницей, хорошая тетка, я ей чаевые оставил, а вот попытку сдать меня с рук на руки несуществующей тетке, пресек. Еще чего. Наконец, поправив лямки рюкзака, тяжелый, зараза, я направился с перрона к выходу с вокзала, придерживая одной рукой гитару. Одет я был в походную одежду. Не хотел портить свою праздничную, почти повседневную. Кстати, Сома я так и не заметил, как и его людей, а именно он все же верховодил в шайке. Знакомые по вагону-ресторану были, но немного, один приветливо кивнул мне, узнав.

Оказавшись на площади, я проскочил тот бедлам, что там царил, ох, зазывал хватало. Кстати, судя по плакатам, у города юбилей, сто лет со дня основания. Машину или другую технику вроде общественного транспорта брать я не стал, а пошел пешком вниз по улице. Море, я хотел увидеть море. Сам не заметил, как ноги, все быстрее перебирая, несли меня к тому, о чем я мечтал половину своей сознательной жизни.

Надо сказать, вид мне понравился. Приземлившись на лавке у какого-то забора, с которой открывался просто восхитительный вид, я сидел, положив рюкзак рядом и, не отрываясь, смотрел на закат. Ничто не смогло бы меня оторвать от этого зрелища, и не отрывало, пока солнце не скрылось за горизонтом. Проведя по щеке, она была мокрой, я вздохнул. То, о чем я мечтал уже больше пяти лет, исполнилось. Я увидел морской закат, самое красивое зрелище, когда-либо виденное мной в той и этой жизни.