Оставив рюкзак, я прихватил гитару, никогда ее не оставлял, и вышел. Меня не остановили, так что, снова усевшись на подоконнике и прижавшись лбом к прохладному стеклу, смотрел, как внизу носятся малыши. Воспитательница, которая вроде как должна была за ними присматривать, сидела на скамейке и сонно клевала носом. Лишь изредка встряхиваясь от очередного громкого вопля или девчачьего визга. Тогда, бывало, кому-то попадало. Малыши действительно расшалились.

В коридоре пришлось прождать минут сорок, пока моя сопровождающая не вышла и, даже не посмотрев на меня, с пачкой документов в руке пошла куда-то в сторону лестницы. Кстати, пачка с моими сопроводительными документами заметно похудела. Наверное, обратно собралась отправиться, помню, что та изучала рейсы в железнодорожной кассе. В этот раз директриса сама вышла, чтобы меня позвать, секретаря не было, пока оформляли документ по моему возвращению, та постоянно куда-то бегала. То ли в архив, то ли еще куда.

– Проходи, присаживайся, – указала директриса на стул и, заняв свое место, несколько секунд пристально разглядывала меня но, сообразив, что смутить меня не получается, прямо спросила, явно показав этим свой интерес: – Это правда, что сказала Нина Андреевна, ты пишешь песни и сам их поешь?

– В некотором роде, да, – осторожно ответил я. – В пионерлагере всем нравилось, просили еще петь.

– Не вовремя ты сбежал, было несколько музыкальных детских конкурсов, куда тебя можно было бы записать.

– Я не совсем желаю светить свое лицо. Популярности на этом не делаю, – откровенно ответил я.

У меня было достаточно времени подумать, все равно делать при возвращении в Москву было нечего, вспомнив, как ведут себя местные звезды, как в будущем детей-актеров преследовали фанаты. Нет уж, мне такого счастья не надо. План в плагиате песен какой был? Безбедное существование и спокойная сытая старость, а сейчас что? Нет, на такое я никогда не пойду и петь сам не буду. Интервью в газете еще, может, дам, да и то, если мои песни пойдут, то без фото. Хоть как на меня пусть давят, но без этого. У меня вся душа переворачивалась, как предоставлю, что меня на улице будут узнавать. Бр-р-р. Против того, чтобы мое имя и фамилия стали известными, я ничего не имел, а вот личико засвечивать, увольте.

– Почему? – удивилась та.

– Евгения Антоновна, я не смогу выступать при народе. В компании еще получается, а вот как показало несколько неудачных опытов, в зале я теряюсь, бекаю и мекаю. Я не против буду, если мои песни исполнят более талантливые воспитанники нашего детдома. И фотографироваться я не люблю, я не фотогеничный.

– Да, есть такая беда у некоторых обладающих голосом людей, боятся петь при публике. Это что-то с психологией связано, – сделав умное лицо, покивала та. – Сейчас хотелось бы решить вопрос об авторстве…

– Евгения Антоновна, этого не требуется. Я подарил пять своих песен Муслиму Магомаеву, и тот помог оформить все мои песни и музыку в соответствующей организации. Мы с его администратором дядей Адиком в Краснодар ездили. Потом он попросил меня вернуться в детдом, и вот я тут.

Сказать, что директриса была ошарашена, значит, ничего не сказать. Магомаев тут был личностью, его песни пели все и знали от мала до велика, то есть натуральная звезда, как сказали бы в будущем. В общем, меня почти час пытали, как все происходило, особо скрывать я не стал, но судя по виду директрисы, она на мои уловки из тех, что я использовал, чтобы проникнуть в номер к певцу, внимания не обратила. Когда мы закончили с этим делом, директриса стала винить меня в побеге. Видимо, чтобы осмыслить полученную информацию, она и сменила тему. Тут я играл по-настоящему. Склонил буйную голову и, жалобно вздыхая, во всем соглашался. Плохой я и поступил неправильно, это так, но вот насчет больше так не буду, этого обещания добиться директрисе от меня не удалось. Я прямо так и сказал, следующим летом дикарем снова уеду на море. Никакие кандалы меня не остановят. Она повздыхала, задумалась и спросила:

– «Артек» знаешь?

– Детская зона, где все ходят строем и почти не видят моря? Нет уж, спасибо. Дикарем лучше, удачный опыт у меня имеется.

– Максим, прекрати, – поморщилась она. – Все, кто был в этом лагере, отзываются о нем с восторгом. Давай договоримся, если твои песни станет петь сам Магомаев, и они станут известными, я все сделаю, но отправлю тебя в «Артек». Договорились?

– Ну, хорошо, – на несколько секунд задумавшись, нехотя кивнул я. До следующего лета далеко, все может измениться.

– Вот и отлично. А сейчас спой мне что-нибудь, а то ведь я даже не слышала ни твой голос, ни репертуар.

Мне было нетрудно, и я исполнил часть своего репертуара. Судя по блестевшим глазам директрисы и ее задумчивому виду, она уже прикидывала, как меня использовать, пришлось вывести ее из этого состояния.

– Евгения Антоновна?

– Да? – вздрогнула та и непонимающе посмотрела на меня. – Что случилось, Максим?

– Я насчет музыкальной школы.

– Все будет, дорогой, все будет. Сегодня уже не успеем, завтра выходной. Значит, в понедельник мы тебя устроим в школу.

– Я бы еще хотел дополнительно брать уроки немецкого языка, подтянул бы его. Французский тоже буду учить.

– Решим и этот вопрос. На сегодня достаточно, до завтра отдыхай. А в понедельник пообщаемся. У меня к тебе много вопросов.

– Не проблема, я пока буду тут.

– Вот и хорошо. Еще, пока ты тут, хотелось бы попросить тебя о помощи. Детдом уже начал работать, часть воспитателей с отпусков вышли, но не все, малышей у нас хватает. Хотелось бы, чтобы ты помог воспитателям и освободил им часть времени. Через две недели начнут прибывать остальные дети, включая твою возрастную группу, там станет легче.

– Нянькой малышам побыть?

В принципе, я и в прошлой жизни с удовольствием возился с детьми малой возрастной группы, у меня там и любимчики были, так что ничего сложного в просьбе я не видел.

– Именно. Ты меня, Максим, правильно понял.

– Я не против.

– Вот и отлично. А пока иди поужинай, время уже подошло.

– До свидания, – вставая и подхватывая явно осмотренный рюкзак, сказал я.

– До свидания, – кивнула директриса.

Покинув кабинет, я с некоторым облегчением вздохнул и направился к себе. Нужно вещи убрать. Под директрису я не прогнулся, не показал себя мямлей, но и дал понять, что договориться со мной вполне возможно и наше сотрудничество будет на пользу обоим. Надеюсь, директриса поняла, что я хотел сказать, по виду, вроде, поняла. Ладно, поживем – увидим. Перешел на энергичный шаг, до меня донеслись ароматы из столовой, прошел в соседнее здание и стал подниматься на следующий этаж, спальная комната моей группы была выше.

Девять месяцев спустя. 7 мая 1970 года. Четверг.

Москва. Приготовленный к сносу дом на улице Советской. 15 часов 11 минут.

Быстро осмотревшись, я оттолкнулся и, перелетев через пропасть рухнувшего лестничного пролета с арматурой внизу, оказался на противоположной площадке и двинулся дальше. Через два дня сюда прибудет команда строителей для ликвидации ветхого строения, будут сносить его большим экскаватором с многотонной блямбой вместо ковша. Пару ударов, и дом рухнет, подняв огромное количество пыли. Так вот, я был в курсе, что строители, разбирая обломки, в остатках печи найдут клад. Золотые монеты, самодельные слитки, немного наличности в банкнотах царских времен, ювелирку и револьвер. Строители все это сдали, получили премию, и об их находке писали газеты. Вот такая заметка и попалась мне на глаза. Да-да, именно этим я и живу, воровство осталось в прошлом, хотя чтобы не терять навык, я тренируюсь, полезное умение. Кладами я интересовался только так, пара парней из моего детдома, того что в будущем, были профессиональными искателями. Они были братья-нелюдимы, никого в компанию к себе не брали и работали только парой. Один раз я случайно видел, как они ехали на новеньких скутерах, значит, их бизнес дает прибыль. Где они держат технику, не знаю, но и у меня был левый гараж, снятый на подставное имя. Почему им такой не иметь? В общем, я серьезно заинтересовался этой темой. Поднял весь архив по находкам, прочитав заметку и про этот случай. Да и много чего. В одной Москве было найдено более сотни кладов, и главное, я знал где. Треть уже были найдены, но остальные ждали, ждали меня. Всю зиму я был занят, но весной стал работать. Это уже третий мой поход, и надеюсь, что он тоже будет не пустышкой.

Кстати, кому интересно, поясню, почему я в прошлой своей жизни не занялся этой профессий, хотя, как я уже понял, интерес к копу у меня был. Все очень просто, когда я уже набрался информации и присматривал себе небольшой переносной металлодетектор, обоих братьев убили. Забили арматурой. Это как-то резко охладило мое желание заняться поиском сокровищ. Воровство – оно как-то безопасней. Максимум побить могут, сделав калекой, да в полицию сдать, вот и все. А тут совсем жесть. Однако оказавшись тут, я вдруг понял, что то мое увлечение может принести пользу. Это я еще когда в больнице лежал, сообразил. Все равно делать нечего вот и прикидывал, как разбогатеть и ни от кого не зависеть. Море было моей мечтой, а чтобы там жить, нужно иметь средства. А тут при попадании то, что я скрупулезно все изучал по найденным кладам, чтобы составить схему тайников, где их прячут, как и с помощью чего, все это мне пригодилось. Не как прячут, тут другое. Я помнил, где клады находятся и когда их найдут. В этом году найти должны были три клада из известных мне, те, что попали в прессу. Два я уже вскрыл, это третий. Потом четвертый клад будет, найти его по моим воспоминаниям должны в январе следующего года, случайно. Обвалится крыша и при ремонте найдут выдолбленный в стропиле тайник. Чуть позже я и им займусь. Остальное подождет год, мне бы уже найденное переварить. Хотя чего переваривать? Так же сделаю запасы на будущее.

Простучав фомкой по кирпичной трубе дымохода, я прислушался, есть ли где звук пустоты. Пока глухо, то есть сплошной кирпич, но я не унывал и продолжал простукивать. Обнаружив у пола, что очередной удар вызвал совсем другой звук, я присел на корточки, и двумя ударами сбив часть штукатурки, стал ковырять раствор между кирпичами. Тот поддавался легко. Угу, песка много, а цемента почти нет. Это явно заделывал тот, кто убрал клад в тайник. От следующего удара жало фомки соскочило, и я проехался костяшками пальцев по шершавой стене, зашипев от боли и неожиданности.

– Вот черт! – громко ругнулся я и, посмотрев на поцарапанные пальцы, стал слизывать кровь. Кожаные заусенцы, попадая на язык, вызывали неприятные ощущения.

– Акакий будет сердиться, – вздохнув, констатировал я.

Учитель по игре на аккордеоне, у которого я брал уроки, был достаточно вспыльчивым и эмоциональным человеком, но баянист от бога. За эти несколько месяцев, точнее за восемь с половиной месяцев, он из меня сделал вполне неплохого аккордеониста, даже я это заметил. Чтобы стать лучше, мне не хватало только практики, но это не страшно, я нарабатывал ее стремительными темпами. Стану я еще профессиональным музыкантом. Вон, Степан Игоревич, что учил меня играть на гитаре, был мной доволен и говорил, что я вполне неплохо играю. Говорил что консерватория – это мое. Ха, я два года в будущем посещал музыкальную школу. Правда, мне там еще пытались привить пианино, но по неизвестным мне самому причинам это пианино я на дух не переносил, это же неприятие пришло со мной и в новую жизнь. Нет, не смогу я преодолеть его.

Прислушавшись, – кажется, на первом этаже был шорох, – осторожно, стараясь не издать ни звука, я вышел из комнаты и, подойдя к лестничной площадке, прислушался. Точно, голоса, мальчишеские. Надо подождать, когда они уйдут. Продолжая слизывать кровь, я вернулся в когда-то роскошный зал, испоганенный несколькими слоями разнотипной краски и, усевшись на остатки дивана, достал из кармана куртки небольшую аптечку – я всегда готовился к самому худшему. Обработав ранки, залепил их лейкопластырем. Пока сойдет, потом переделаю. Главное, чтобы грязь в ранки не попала. Работа еще не закончена.