В нынешнем гулять по лесу было не просто небезопасно – до неприличия тупо. Так что, если она разозлит Адама и тот высадит ее из машины, все может закончиться очень печально. Ну, это не считая момента с убийством предыдущего тела, а то Змей, конечно, уверял, мол, такого никогда больше не повторится, только почему-то не верилось. Поэтому злить мальчишку за пределами особняка лучше не стоило. Жаль, вести себя разумно до чертиков не хотелось, хотя бы из-за скуки, как будто это не она тут взрослая. Забавно, кстати, будет, если он не врал и правда старше нее. То есть глупо, конечно, предполагать, что она одна такая особенная, единственная-неповторимая, кого из одного тела в другое с помощью страшного колдунства перебросили.

Хм…

– Адам?

Нет ответа.

– Адам!

Ноль реакции.

– Не будешь со мной разговаривать, скажу Змею, что ты мне чуть руку не сломал.

Пальцы, сжимавшие руль, аж побелели.

– Когда бы я успел?

– А когда в гараже за запястье схватил. У меня, между прочим, там синяк теперь.

Синяка, конечно, не было – хрупкое на вид тело оказалось ну очень прочным. Однако Адам так не считал, судя по взгляду, брошенному на нее в зеркало заднего вида. Это хорошо, что он переживает. Может, тогда и не высадит, если она не сдержится и все-таки его доведет.

«Ну да, не высадит – выкинет дохлую тушку в лесу, а Змею скажет, что сбежала».

– И чего тебе от меня надо?

– Да просто спросить хотела… Ты вот сказал, что старше меня…

– Сказал.

– А чем докажешь?

– В смысле?

– Ну, мою старую толстую тушку ты видел. А я тебя сразу шмакодявочным. То есть, я бы очень хотела, но не могу поверить тебе на слово.

Некоторое время он молчал, как будто обдумывал что-то, потом еле заметно пожал плечами:

– Твои проблемы.

И ведь прав, гаденыш мелкий. Какая вот у него потребность доказывать ей свой возраст? Никакой.

– Ладно. Про запястье Змею я, конечно, ничего не скажу – сам заметит. А вот про то, что ты меня лапал, наябедничаю. Я, кстати, повода не давала. Ты вообще в курсе, что когда девушка с тобой огрызается, это ни разу не заигрывание?

Его рука так быстро метнулась к переключателю коробки передач, что Ева мысленно сжалась, ожидая резкого удара по тормозам. Дальше по сценарию ее должны выволочь за волосы из салона и оставить одну-одинешеньку на дороге. Что будет потом, представить страшно. Но машина лишь сбросила скорость, и можно было выдохнуть.

И прекратить злить Адама.

– Прости, – откинувшись на сиденье, сказала Ева. – Переборщила. Ты меня не лапал. Синяка на запястье нет. Просто меня нервирует находиться со своим убийцей один на один. – И тут же вскинула руку, останавливая его возражения. – Вот только не надо заводить шарманку, что не собирался меня убивать. Мне этими объяснениями Змей уже плешь проел. То есть знаю, что не хотел. И даже верю. Только нервничать все равно не могу перестать.

Он очень долго смотрел на нее в зеркало, но когда отвернулся обратно к дороге, спросил совсем не то, чего она ожидала после такой пламенной речи.

– Плешь?

– Ну ты, когда в гараже сверху вниз пялился, не заметил, что ли, огромный круг без волос на макушке? Там еще красным маркером написано: «Адам не виноват».

Усмехнулся. Но разговор на этом, казалось, закончился. Некоторое время Ева сидела, пытаясь поймать его взгляд, потом сдалась и отвернулась к окну.

Погода за окном вроде бы замечательная. Нежаркое лето, градусов 26-28, при этом солнечно. И судя по колышущейся листве деревьев, мимо которых они проезжали, легкий приятный ветерок наличествовал, значит, прогулка вышла бы идеальной. А ведь когда-то ей нравились пешие прогулки, особенно в детстве, когда на лето отец увозил к бабушке в деревню. Тогда было много света, запах свежескошенной травы, бесконечные дни, полные радости и любви. Воспоминания оказались такими приятными, что она не заметила, как в них погрузилась, и вынырнула, когда зовущий ее Адам назвал другое имя, с ударением на второй слог, жаль, не разобрала, хоть и откликнулась.

– А?

– Чего бы ты хотела узнать? Ну, ты спрашивала про мою прежнюю жизнь.

А она хотела? Сейчас уже нет, сейчас уже только обратно в воспоминания. Но это прям совсем свинство с ее стороны, особенно после того, что недавно устроила.

– Ну, – потянула Ева, глотая непрошеное «не знаю». – Кем был? Чем жил?

Некоторое время он молчал, словно решал, с чего начать, а потом выдал слишком уж лаконичный ответ:

– Велосипедистом.

«Прекрасно» – подумала она.

Ей очень хотелось на этом все и оставить, но воспитание не позволило, ведь разговор в приличном обществе принято поддерживать.

– Профессиональным?

Адам вздохнул. Пальцы, сжимавшие руль, вновь побелели. Да, он тоже мечтал закончить этот разговор не меньше нее. И тоже не мог, но уже по какой-то своей причине.

– Профессиональным, – подтвердил он. – Кубки. Гран-при. Призовые места…

«Поломали».

И прежде чем Адам продолжил, Ева увидела, как остановившегося на светофоре велосипедиста сбивает не пойми откуда появившийся автомобиль.

– Попал в аварию, – голос превратился в закадровый. – Не волнуйся, машину, ставшую причиной, вел не я…

Режиссер в ее голове почувствовал себя экспрессионистом и стал выдавать историю крупными мазками, но в цельную картинку та складывалась без проблем. Больничная палата. Нога на вытяжке. Швы под бинтами. Трубка капельницы. Изящные медные руки с тонкими пальцами и замысловатым маникюром сжимают бледную грубую ладонь. Мелко-вьющиеся кудряшки закрывают лицо, оставив на виду закушенную губу. И стекающие по точеным скулам слезы. Красивая женщина. Нет. Не так. Прекрасная. Уже носящая в себе их общего ребенка, но пока даже не подозревающая это.

Смена экспозиции. Операции. Реабилитация. Боль. Боль. Боль. Нескончаемая боль. У него, на котором все заживало «как на собаке». Дрожащие руки. Непослушные ноги. Неподвижные ноги. У него, который всегда все контролировал. И кошмары. Невнятные. Не запоминающиеся. Заставляющие вскакивать в холодном поту. Заставляющие кричать. Имя. Чужое имя. То, что не можешь вспомнить проснувшись. Но оно женское и вызывает беспочвенную ревность.

Доктор. <Подозрительный доктор>. Выписывает новое лекарство. <Подозрительное лекарство>. Обезболивающее. <Опиоидное>. Боль уходит. Руки обретают твердость. Ноги, наконец-то, ступают по земле, как до аварии. Прощай, инвалидное кресло. Прощайте, кошмары. Здравствуй, жизнь! <Ой ли?> Теперь-то он займется восстановлением! <Мечты>. Вернется в спорт. <Безосновательные мечты>. Продолжит карьеру. <Где ваша сладость?> Продолжит жить полной жизнью. <Вздох>.

Бессмысленные тренировки. Возвращение боли. Повторные анализы и исследования. Дрожащие руки. Увеличение дозы. Первая ссора. Разные кровати. Порознь. Возвращение кошмаров. <И все-таки, что за имя он там кричит?> Вторая ссора. Первое падение. Поймал. Откровение. Радость. Отец! Возвращение боли. Повторный прием. Увеличение дозы. Планы. Кошмары. <Где звук?!> «Психотерапевт?» Третья ссора. Уступки. Примирение. Психотерапевт. «Сменить лекарство?» Дрожащие руки. Увеличение дозы. <Почему? Боли не было!> Дрожащие руки. Кошмары наяву. Очередная ссора. Второе падение. Мягкий диван. «Не указывай мне!» <Не указывай ему…> Увеличение дозы. <Зачем?> Рецепт не принимают в аптеке. Рецепт не принимают ни в одной аптеке. Арест. «Доктор? У нас такой никогда не работал». Дрожащие руки. Холодный пот. Кошмары. Кошмары. Кошмары. Боль. Надо. Надо. Надо. Очередная ссора. «НЕ УКАЗЫВАЙ МНЕ!» <Умоляю!> Боль. Кошмары. Боль. Альтернатива? Доза. Доза. Доза. «Мы откладывали их для малыша!» <Молчи!> Пощечина. Последнее падение. Долгожданное забытье.

Утро. Камера. Чистое сознание. Осознание. Простынь. <Занавес>.

Акт второй. Больничная палата. Солнечный свет из несуществующего окна. Седовласый мужчина вне возраста. Все понимающий, но осуждающий взгляд. <Милосердия ты бы не вынес>. «Здравствуй, Адам».

– Вот так я и попал в особняк Змея. – Голос перестал быть закадровым, обрел звук. Артхаусный фильм сменился салоном автомобиля. – Как видишь, ничего интересного.

– Ты убил их.

– Что?

Ей бы промолчать! Только она не сумела, все еще окутанная скорбным духом чужой истории.

– Ты убил их, – повторила Ева. – Жену и неродившегося ребенка.

Лед, отразившийся в зеркале заднего вида, вспыхнул. Ева инстинктивно отпрянула, вжавшись в спинку сиденья, и… вылетела из тела.

Вокруг во все стороны от нее на бесконечность вперед пролегала антрацитовая тьма в мелкой россыпи серебряных звезд. И тишина, источаемая ими, казалась прекрасней любой музыки. Ей сразу же захотелось остаться. Здесь ее место, потому как и она тоже антрацит. Там, на Земле, ее бы просто сожгли, ничего не оставив после, кроме углеродного следа, пепла и пыли в легких. Здесь можно оставаться собой, не причиняя никому вреда. Просто лететь по знакомой орбите до тепловой смерти вселенной. До тепловой смерти всех вселенных. Забывая обо всем, что с ней случилось или могло случиться. Лети. Забывай. Растворяйся. Не было ничего. Ничего не бы…

Вернулась обратно так же внезапно, как и вылетела. Она лежала на спине на заднем сиденье, а над ней нависал Адам. Его рука под ее футболкой покоилась под левой грудью, упираясь большим пальцем в солнечное сплетение. И если бы не обеспокоенность взгляда, заподозрила его в чем нехорошем. А может, одно другому не мешает?

«И как тебе такие звездочки из глаз, любительница книжного порно?» – не преминул поддеть «голос разума».

– Ева? – позвал Адам. – Ты как? В порядке?

Рука поднялась будто сама по себе, легла ему на щеку, погладила, остановившись большим пальцем на нижнем веке.

– У тебя таких быть не должно, – сказала Ева.

– Кого? – не понял Адам.

– Да все про твои ледяные глазищи, – и провела, вжимая ноготь в кожу.

Адам дернулся, ударился головой о потолок, выругался и снова ударился, уже о дверцу, когда вылезал из машины.

Она тоже выбралась наружу и поморщилась, когда звуки прорвали космическую тишину и окутали ее. Шумел ветер, играя в кронах деревьев. Перекликались редкие птицы. Жужжали пчелы, перелетая от цветка к цветку посаженного вдоль дороги клевера. Шумела сама дорога проезжающими мимо автомобилями, некоторые сигналили, но не останавливались. И сверху над ними сияло безразличное солнце.

Путь лежал вверх, жаль только подъем нерезкий. Так бы можно было попробовать побежать, подвернуть лодыжку, кубарем полететь вниз и сломать себе шею. Хотя… Может, и так пойдет? Надо бы попробовать.

Ева успела сделать шаг, когда Адам схватил ее за локоть.

– Стой, – попросил он. – Не уходи. Пожалуйста…

И снова это имя с ударением на второй слог, которое она снова не расслышала, но которое заставило обернуться. Перед ней стоял испуганный мальчишка в нелепом костюме-тройке, застегнутый на все пуговицы, с туго завязанным галстуком, самое большее – лет шестнадцати. И по правой его щеке из-под плохо приклеенного пластыря текла кровь. Она дернулась было вытереть, но он отстранился. И Ева увидела свои пальцы, уже бывшие в его крови.

Захотелось закричать. Плюхнуться прямо здесь на обочину в пыль и орать, орать, орать. Орать, пока не охрипнет. Пока не зайдет солнце. Пока не кончится мир.

– Идем в машину.

Она кивнула и опустила голову, чтобы не видеть, как дрожат его руки.

В подобные торговые центры Ева предпочитала не заходить – слишком дорого. Непомерно дорого. Неоправданно дорого. Еще и смотрят так, будто там у дверей проверяли обязательный дресс-код, а она его каким-то чудесным образом проскочила и теперь в своих безобразных лохмотьях пугает почтенную публику. Прям так и хотелось остановиться посреди зала и громко объявить: «Не переживайте, граждане! Я иду мимо – просто решила срезать путь!» Но так и не решилась. Зря, наверное. И хотя сейчас настроение было подходящее, проворачивать подобное она не собиралась. Из-за этого застегнутого на все пуговицы мальчишки – да-да, именно мальчишки, несмотря на увиденное. При депрессии случаются галлюцинации, а у нее, кажется, оная вовсе не болезнь тела, а состояние души.