Никто не знает Сашу (страница 18)
Зал был полон. После десятка старых песен, которыми Саша лавировал между влюблённых поклонниц, пожилых пар и парней с одинаковыми причёсками, которых привели поклонницы, Саша всё-таки смог найти что-то общее для всех, склеить разрозненную публику в одно. Конечно, пожилым парам хотелось бардовских аккордов, но от них скучали молодые люди. Тогда Саша запел, про деньги, про жопу, про адидасы, молодые закачали одинаковыми причёсками в ритм, но отпрянули пожилые пары – как так можно, про деньги, про жопу, про адидасы, Саша! Поклонницам нравилось всё. Саша извивался в списке песен, как змея в микроволновке, но в итоге ему удалось найти несколько таких, которые понравились всем. Звук был отличным и всё шло хорошо, и тогда-то Саша решился на новые.
После первой они заскрипели стульями. После второй – зашептались. После третьей полезли в смартфоны. После четвёртой новой песни Саша увидел первую уходящую пару. Она – вздёрнутая в возмущении голова, он – красный, медведь-переросток в свитере. Интересно, кто кого привёл? Саша глупо откашлялся и громко запел старые песни. Будто стараясь вернуть ушедшую пару. Пара не вернулась.
По залу прошла вялая волна оживления. На пике этого успеха Саша сбежал в гримёрку. После перерыва зрителей стало ещё меньше. Саша боялся прикасаться к новым песням. Саша кое-как прикончил вторую часть и вышел на «Последнюю».
Это была «их» песня. Он посвятил её бывшей жене в самом начале отношений. А потом – запостил её в Непале…
Конечно, надо было написать ей личное сообщение. Конечно, не надо было уезжать тогда в Индию. Тогда все постили песни из юности – был такой челлендж в Сети. Он запостил «Последнюю». Он написал текст к посту. Это были всего две строчки, но он редактировал их минут сорок. «Не всегда в своём прошлом я доволен собой. Я делал ошибки. Я сожалею». Конечно, это надо было написать ей в личку. Он надеялся, что она просто не заметит этот пост.
Она не прокомментировала пост, не лайкнула, не написала гневного сообщения. Она запостила у себя его же «Не успел». С коротким текстом – «Пусть прошлое останется в прошлом;)».
Саша доиграл «Последнюю», коротко поклонился, и спустился со сцены.
Полли попыталась утащить его в бар, он отказался, он больше не пьёт. Тогда она с победной улыбкой поволокла его домой как пленённое насекомое. Теперь она поглядывала на него, знала насквозь, а он подыгрывал, но не знал, как закончить вечер. Они опять играли в то, кому больше надо, точнее, кому меньше надо. Он не знал, как закончить. Выбор был оказаться мудаком или проигравшим. Конечно, она сначала заманит, а потом будет принимать экзамен. Чтобы не показать, что тоже всячески старается сдать свой экзамен ему. И он попытается быть максимально равнодушным. И как бы нехотя постарается её расколоть. Но скорее всего, она будет неприступна. И он перегнёт палку с грубостью, настойчивостью, равнодушием. И тогда она воспользуется самым проверенным – виной. И он сдастся. И она выиграет. Он уже знал всё наперёд.
Был третий вариант. Как-то избежать этого. Не отказать ей, не отвергнуть. А просто разминуться, не совпасть в пространстве комнат, кухни, одеял. Выскользнуть из этого кокона на утреннюю электричку.
25. Танец Полли
Они ждали такси у заведения, и она трещала без умолку, но теперь это не было заполнением пустоты. В её щебетании было облегчение и даже радостное равнодушие. Он теперь был понятным. Просто путь – от такси, через подъезд, квартиру, пару бокалов – в постель.
А у него опять раскалывалась голова, он хотел побыть один, и всё что он мог – наслаждаться будущим козырем – он сядет в такси вперёд. Потому что его укачивает. Он будет смотреть в окно на дорогу и подумает, как ему выпутаться. И ему всё равно, что будет нести Полли, и что подумает таксист. Про него. Про его гитару. Правда, ещё эта картина… Чёрт.
После сцены его поймал Дав. Дав был большой, липкий, цепкий, осьминог, он хватал за руку, ловил на словах, из его фраз сложно было выбраться. Дав – прилипала. Были такие – рыбы-прилипалы. Они написывали ему в ВК огромные сообщения, они ловили после концертов и долго разговаривали, просили проводить до поезда, рассказывали свои жизни, они пытались залезть в него, им было мало песен, они хотели присвоить самого Сашу Даля.
И когда он высвободился из липких щупальцев Дава, и на выдохе двинулся в гримёрку, его поймала Кристиночка. Маленькая брюнетка с требовательным взглядом учительницы. Она всегда ему дарила какие-то подделки, игрушки, диски, которые обязательно надо было послушать, прочесть, вдохновиться, она смотрела словно в его аквариум, но всегда немного не туда. Она словно смещала в нём центр своим давящим взглядом. Она всегда чуть-чуть заступала, куда не надо. И вот она опять поблагодарила его за концерт, сказала, что он выглядел усталым, но одна песня случилась. И она чувствует, что он меняется сейчас. Что он встал на новый путь. А он стоял и слушал, улыбался, и с тайным ужасом смотрел на огромную картину в её руках, в белой гладкой бумаге. В половину её маленького роста. Ну конечно, она нарисовала его.
И теперь он ехал с картиной в такси впереди, а гитара и неумолкающая Полли тряслись сзади, и на секунду ему показалось, что всё это было, было уже сотни раз: ночная дорога в сходящем мартовском снегу, и стук поворотника попал в ритм песни, но медленно сползал с него, и сам Саша, смотрит на дорогу, борется с тошнотой, смотрит сквозь столетия, он видел себя одновременно здесь и там, в Непале, на коврике в полулотосе, вдыхал и выдыхал – и на секунду он ощутил себя одним с этим миром, с Полли, что говорит что-то про процент кафе, с молчаливым таксистом, со снегом на дороге. Такое случалось с ним один раз, в трипе в Хампи, и всё оказалось таким единым и понятным, таким красивым, а внутри было так горько, и он пытался эту горечь перебороть, выпустить, и плакал… Это был туннель, где он видел себя, всю свою жизнь в каждом моменте, понимая, как нелепы его мечты, и как они неизбежны. Но они уже приехали, и его выбросило из туннеля.
Ему написала Алина и это была передышка – в прихожей, замерев в одном ботинке, набирая левой рукой:
«Ну как?»
«Нормально , неплохо , новые только не зашли. 77 чел.»
«Ну огонь! Ничего , привыкнуть надо. Альбом надо выкладывать»
«Ага»
«Ты у Полины?»
«Да»
«Ясно) Будь аккуратен;)»
«Мне это не нужно, у меня есть ты;)» – написал он, но стёр, не отправив:
«Буду» – отправил только это.
«С Поволжском беда. Тётка упрямится.»
Но он уже не ответил.
Они пили чай на кухне, и она внезапно стала мягкой, внимательной, располагающей. Пока он был в душе, пока чистил зубы, сплёвывая красноватую пасту в раковину (надо сходить к зубному) и ждал действия второй таблетки, пока отвечал Алине, она переоделась в совсем короткие джинсовые шортики и другую футболку, тоже без лифчика. Шортики кончались ровно там, где были складочки на попе, так что они были то видны, то нет, когда она вставала и нагибалась за чем-то. Всё это было как бы невзначай, как бы домашняя одежда.
Она знала, что может нарваться на отвержение, потому делала всё аккуратно, так что каждую её реплику можно было растолковать, как обычную. Она шла как бы вдоль и ждала, когда он оступиться, упадёт на её половину. Он поддерживал эту светскую беседу, танцевал с ней этот танец, словно отвернув голову в сторону, а сам думал, как выбраться. Она рассказывал ему про других бардов и поэтов, словно нарочно пыталась распалить его сравнениями с ними. На её историю про забытую гитару барда-изменщика он сказал, что он никогда свою не забудет. Она сказала, что творческим людям сложнее. Им нужно вдохновение. Она сказала это, стоя перед ним, оперившись задом о кухонный гарнитур, подогнув одну голую ногу и вытянув другую. Он смотрел на согнутое колено, на татуировки: на бедре, на лодыжке, на аккуратные пальчики. Он ведь уже не женат. Он свободен. Он подумал, что можно сделать всё по-другому. Без уловок, войны, отвержения, он может открыться ей, и сделать всё тепло и честно. Это будет просто тепло и честно, и никто никого не поранит. Он уже верил в это. Она заметила этот взгляд, улыбнулась. Он отвёл глаза. Но улыбнулся. Она предложила ему алкоголь. Он отказался. Он рассказал ей про Непал. Она предложила траву. Она сказала, что готова сделать ему джоинт. Чуть облизнула верхнюю губу. Он отказался.
Можно всё сделать тепло и честно. Даже с ней. Даже с ним. Они могут преодолеть злость. Он почти поверил в это. Саша смотрел на неё и снова был в туннеле, он опять почувствовал то же, что и вчера утром, когда шёл пешком с вокзала сквозь весну – что есть что-то больше. Ему снова приоткрылась какая-то тайна, мир разломился как под кислотой, как только что в такси, как на Випассане, он снова был в туннеле и видел истинную изнанку вещей. В чём это было? Через что просачивался мир? Может, быть через трек из юности, что заиграл с ноутбука. Может, сквозь струйку дыма от благовоний, вертикально вытянутую вверх. Может, в мягком полумраке и свете торшера, что ложился одинаково на дерево стола, чашку в руках, её идеальное голое колено. Может – и скорей всего – всё вместе. Или её взгляд, да-да, именно взгляд. Всё сложилось: просто вечер в гостях, просто дом, тепло, темно, мягкий свет, струйка дыма, просто хорошо. И гитара, и концерты, зрители, гонка за чем-то, охота, песни – всё стало таким неуместным. Он смотрел на неё, молчал, она на него, молчала, и это было долго, и это было очень большое. Он не чувствовал никакой стеклянной стенки, протяни руки и…
Она вдруг встала, сама смутилась открывшемуся, пошла поменять музыку, покачивая бёдрами, и пока она это делала, нагибаясь к ноутбуку, и он смотрел как обнажаются тонкие складочки под джинсами с ним случились две важных вещи.
Он понял, что почти попался. Всё просто часть той же игры. Он испугался. Он отвёл взгляд в телефон, прячась в ленту. Она вернулась, скручивала джоинт прямо на голых коленках, щебетала что-то голосом хрипловатым, вкрадчивым, но ему уже было всё равно. Просто часть игры. А главное, не это.
Он ещё мог поверить в них сегодня, а поверив, заставить поверить её и тогда игра бы исчезла – надо же только поверить, и тогда игра вывернется в настоящее, но ему уже было всё равно. Он увидел это. Всё здесь стало неважно. Он поймал себя на том, что она молчит, а он в телефоне обновляет один и тот же пост, чёртов пост, забыв про неё. Он извинился, попытался поддержать разговор. Мысли его были не здесь.
Всё разрешилось само собой. Он вышел из танца, сам не заметив, она заметила раньше. Тоже как-то поникла, выключила музыку, докурила джоинт, поглядывая на него.
– Что ж давай спать. Раз ты такой осознанный.
Она расстелила ему на диване на кухне, сама ушла в комнату, он лежал и думал, достать ли ему айфон, спрятанный от себя под подушку, написать ли сообщение, он уже потянулся, чтобы перечитать только что увиденный пост от бывшей жены, и тут она приоткрыла дверь спальни:
– Слушай, что-то не могу уснуть… Отвыкла одна. Можно с тобой.
26. Полли. Организатор, 29, Тула, одна в постели
Ну вот и всё, короче. Будто и не заезжал. Только запах да следы на простыне. И волос на подушке. Ха, на подушке осталось пара его… не, не длинных. Было и было. Да не. Понятно, что зацепила. Я такое сразу вижу. Да и гитару забыл. Гитарист забыл гитару, ха-ха!
Гитара вообще ржач. Мы вчера угорали, а он такой, нет, чтобы я гитару забыл, да никогда, гитара – это мой хлеб, гитара – это уже как продолжение тела. Я, говорит, в такси, когда без неё выхожу, рукой хватаюсь – забыл! Пока не вспомню, что дома лежит. Ха, вот и хватился. Получается, часть тела оставил. Часть сердца, своего Сашенька, ха-ха. Оставил у меня. Прям как в песне. Ой, ладно. Зацепила. А нет – хер с ним.
Но с гитарой смешно. Я ему рассказывала про нашего барда, Хазина, поэт, музыкант, алкоголик – фулл-хаус, короче. И вот он ходил к подруге жены и всячески шифровался, чтоб не спалиться. Шампунь у неё такой же завёл. Переписки удалял. Но вот гитару однажды по пьяни забыл, а жене сказал, что на фесте на неё сели, сломали. Жена поверила, а потом гитару у подруги увидела. Жена потом и Хазина, и подругу этой гитарой… Идиота кусок, ха-ха.