Никто не знает Сашу (страница 23)
Саша пошёл в ноги. Саша почувствовал отсиженный копчик. Саша пошёл сначала по левой ноге, что была сверху. Потом по правой ноге, что была снизу. Правая нога ныла сильнее. Обе ноги ныли. Ноги ныли в коленах и придавленных щиколотках. Саша ощущал эту боль как боль. Саша смотрел в неё как в дыхание почти час назад. Саша вспомнил, как уехал из Москвы в Индию с Ритой. Саша вспомнил, как уехал из Индии в Непал. Саша вспомнил про ашрам и Випассану. Саша вспомнил, как уехал с Випассаны. Саша вспомнил про первые четыре города. Саша вспомнил про СМС, которую отправил Ксюше. Саша вспомнил, что она ответила. Саша подумал, что он на Щёлковской, в квартире. Саша пошёл вверх по ногам до макушки, и потом снова вниз. Саша сделал ещё полкруга. У Саши зазвенел будильник. Саша вытянул ноги. Саша подождал, пока отойдут затёкшие ноги. Саша стал делать йогу.
Саша делал приветствие солнцу. Саша двигался по коврику снова и снова. Саша складывал руки на груди, наклонялся, отбрасывал ногу, вторую, стоял в планке, вытягивался, подтягивал ноги, выпрямлялся, раскинув руки, складывал на груди. Саша чувствовал, что тело становилось мягким. Саша делал приветствие солнцу раз за разом. Саша чувствовал, как тело стало совсем мягким, всё стало мягким, мягким и расслабленным, Саша подумал, что раньше добивался такой мягкости травой и алкоголем. Саша подумал, что залезал с чёрного входа, но теперь, подумал Саша, он поднимается по парадной лестнице, шаг за шагом, и с высоты лестницы Саша видел, какие маленькие прошедшие концерты и города, а нависшая волна – просто завиток, и даже его развод – просто завиток, думал Саша. Он так благодарен всем, думал Саша, Саша лёг в Шавасану, и чувствовал, как растекается сквозь коврик. Саша мысленно благодарил каждого, Саша проходил вниманием расслабленное тело от ног до макушки, Саша был благодарен Максу, ребятам, Алине, Костику звукачу, Антону, всем зрителям, таксистам, Светке и Ирке, проводницам, Рите, что его обокрала, Полли, у которой оставил гитару, Саша мысленно посылал им свою благодарность. Саша мысленно слал свою любовь и благодарность бывшей жене.
Когда Саша позавтракал овсянкой с фруктами, ему написала Алина: «Саш, могу набрать?»
Саша сам позвонил ей.
– Саш, привет, слушай…
– Да.
– Короче, я сожалею, что так вышло. И с «Платоновом» особенно. Это моя вина. И в Ростове надо было получше что-то найти. Да, мы начали поздно, но это не оправдание.
– Алин.
– Это мои косяки, и….
– Алин?
– …я организатор, я менеджер, я должна была всё продумать.
– Алин…
– Прости пожалуйста, Саш. Давай сделаем следующие города лучше. Я сделаю лучше.
– Алина!
– Что?
– Спасибо, за всё. Я тебе очень благодарен. Ты не виновата. Мы сделаем всё лучше.
– Ладно… Давай запишем новые песни?
3. Анатолий Савельевич Даль, преподаватель кафедры физики твёрдого тела, 65 лет
никогда не любил его эти трынди-брынди, никогда. он всё делает не так. потому что он не следует законам авторской песни, он их нарушает (…)
Сто-оп! нельзя сказать, что его песни неправильные, я такого не имел ввиду. но если работаешь в жанре, ты должен следовать законам жанра. без законов – жанра нет, они возникли же не из ниоткуда, а вместе с бардовским движение. хотя слово «бард» вообще спорное, многие не любят слово «бард». вот он терпеть не может, хотя на первом же Фестивале его взяли петь на Гору, на главную сцену, он ведь даже не понял, что это – взяли на гору, меня вот никогда не брали на гору, а ему вот не нравится слово «бард», всё время кривится, будто мелочь грязную проглотил. такой подростковой брезгливой ухмылочкой, с неё и начинались наши бесконечные, наши-наши-наши, начинались. да почему наши, может и не наши, может, это его начинались, а не мои, это его же ухмылочка, но на заре движения это, конечно, было такое снисходительное, знаете, обращение, и был ещё «автор и исполнитель».
сам написал, сам исполнил, но тогда мы выкидываем за борт, никитина или берковского… а какие есть прекрасные, вспомнить хотя бы никого не будет в доме, я в первый раз услышал по-моему в тысяча девятьсот шестьдесят… хотя нет, какой шестьдесят, песня же была позже, ирония судьбы, а ирония семьдесят пятый, я же услышал её на 2 курсе. физтех, по-птичьи перепевали из похода в поход, передавали песню из уст в уста, словно поцелуй, тетради с переписанными текстами, разлинованные пожелтевшие небеса, и тогда-то я и познакомился с ней. она потом любила рассказывать, что я стоял весь такой из себя у костра и пил водку из походной кружки. кружку подарил шигин покойный, в этом году 10 лет как, надо на могилку, это через южный, там теперь пробки, «полтинник» отменили вроде, «полтинник» до могилы шестидесятника, хо-хо, кружка только и осталась, а где она теперь, всё растащили как страну. а потом я спел ей, и сразу очаровал, а что пел, ну конечно, никого не будет в доме никитина, потому что она по всем законам авторской песни, хотя какая авторская, если на стихи (…)
сто-оп! я не хочу сказать, что не бардовская равно не авторская, видите, уважаемые, как хрупки законы жанра, их менять, как развинчивать велосипед, на котором едешь, помню, катал я сашу на своём урале, а он всё звонок теребил на ходу, он и не помнит, во-первых, песня – симбиоз! поэзия, музыка и театр. к музыке и поэзии мы вернёмся, но вот последнее… диалог со зрителем. психологическое воздействие, а у саши всё какие-то обрывки, клочки, мусор в половодье, смотришь в реку с южного моста по пути на кладб(…)
сто-оп! я не хочу сказать, что его поэзия и музыка – вот, кстати, и два следующих элемента – что они не такие какие-то. но поэзия должна быть простой и доступной, как женщина, любил шутить соколов, почти не общаемся, бизнес большой, сантехника, надо поменять, подтекает кран уже лет 9 с момента, как он кончил университет, хе-хе, закончил, окончил, кончил, сволочь ты, сынок
поэзия должна быть доступной, он всё мудрит, потому и мыкается, изобретает что-то, и музыка должна быть простой, аккомпанемент, главное, манера, голос, у него высокий, с детства, и не особо ломался, только сейчас стал проседать, последние 5 лет, хотя я на его концерты почти-то и не хожу, вот ещё – ходить на его концерты, на его концерты-то, концерты, концертишки, концентраты, канцерогены вызывают сами знаем, что однажды лебедь, рак и щука.
не надо делать сложную музыку, саша, сколько раз я ему, а он усложняет, сопротивляется, хочет за раз унести все игрушки, железную дорогу ему клеил, он и не помнит, говорю – неси по одной, нет – ронял, но нёс все, матери подбирать, у неё и так я ещё теперь. теперь и я ещё. терпел-терпел и теперь. и ещё, а он, конечно, тогда приехал, как узнал, спасибо, сыночек, поздно (…)
сто-оп! да что стоп, когда не-стоп! ведь мог бы заниматься наукой, физика твёрдого тела, тут думать надо, а не аэм дээм. вот у палыча – отец и сын на одной кафедре, оба с залысинами, продолжаются друг в друге, постаревшие отражения. один лекции, другой семинары. старший приболел, младший подменил. я бы тоже хотел с сыном. это же так здорово – работать с сыном на одной работе. а на своей защите, как он меня тогда, а как он меня тогда? а он меня тогда так, так и вот так он меня тогда. меня, как тогда, никто и никогда, как он тогда, сволочь ты, саша, не приехал на свою же защиту.
палычу вообще всегда везло. с деканом дружил, помню захожу в курилку, а они ржут, а палыч перед ним прям и так и сяк, и сигаретку прикуривает, и анекдот разматывает, как струйку дыма до огонька на конце, а потом раз – сын его и защитился. и не заболел он как, как, как, однажды лебедь, щука, рак.
палыч, сука, хотя у него сын-то не играет, не собирает полные залы. я всем про сына говорю, хотя он и не достоин. и даже тогда, когда мы 5 лет, 5 лет страшный срок, за 5 лет из безликого комочка превращается в говорящего, думающего, пап, а почему струны крутят, а мы с ним 5 лет не говорим, лебедь, рак и щуку хорошо в котле, над костром, водку из походной кружки, вот так, вот так и утихает в животе эта скребущая троица с чёртовым возом, 5 лет молчания и нехождения на твои концерты, сволочь ты, саша.
ко мне студентки подходят: а вы не отец того самого даля. а к палычу никогда так не подойдут. сто-оп! подойдут, поинтересуются, даже не к нему, а это сын русакова что ли. но никто не подойдёт и не спросит, а вы отец того самого даля, мол, я очень люблю его песни.
ха! если вы любите его песни, вы ни хрена не понимаете в авторской песне, но я только улыбался, и кряхтел как вода в батарее, так что это палыч мне завидовать должен. я его своим сыном уел, он у меня заткнулся палыч, но сашка-то приехал, хоть и поздно, сынок
ему бы написать что-то такое доступное, он же может. бог с ней с традицией, пусть шансон запишет или рок. он ведь очень талантливый – как он чешет, ритм держит, это от меня, да я так ритм не держу, как он.
а главное, он так чувствует зал. это видно. только он никогда не говорит. он всегда просто рядом с залом. ему бы записать какую-нибудь песню, чтобы из каждой маршрутки, и все его проблемы мгновенно бы. деньги, слава, ремонт бы на даче закончить. сиделку бы. а то всё анька за мной с матерью. и я бы ходил на его концерты, чего он так якобы не хочет.
я предлагал посотрудничать с петей. кривится. а петя талантлив. у пети своя аудитория. петю любят на фестивалях. петя дипломант и лауреат и почётный участник, петя же может петь, пишет очень понятные, да вот играет похуже, и мелодии попроще, но зато в традиции, правда, пете уже пятьдесят пять.
никогда тебе не прощу. я впервые пошёл против правил, впервые просил за кого-то, чтобы тебя не выпихнули с пятого курса, идиота, сука ты, саша, устроил твою защиту диплома, всех уговорил, а ты – родного отца да на кончик конца, не приехал на собственную защиту, и песня, которую ты мне, ничего не решает, не пойду я на твои концерты больше.
без диплома. двоечник. зря развёлся. разводиться не нужно. даже если разлюбил. жена пригодится, например, заболеешь, лебедь, рак и щука, не надо разводиться, если разлюбила. надо ребёнка заделать, пусть рядом будет. разведённый – пораженец.
не пойду я на твой концерт. как бы ты этого не хотел. песни эти. надо мне всё утрясти и в порядок, по справедливости. аня вот рядом, помогает, подтирает за мной, таблетки. и на 5 лет не выключала отца. а ты. а ты. а ты. всё будет по справедливости.
4. Саша Даль, 31 год
Полный зал. Полный. Ряды плывут. Расплываются. Полузнакомые поволожские лица.
Вот, в четвёртом. Целовались на каком-то курсе – теперь упрямо не вписывается в себя прошлую – с такой чёлкой, с не тем цветом. Помнит мои настырные руки, лезли под свитер, смотрит с восхищением, укором;
рядом одноклассник Олег, тесный локоть справа, длинной в четыре года, приколы, шутки, корки, назло учителям. Помнит нескладным подростком, как трясусь перед старухой-русичкой да жёванной бумагой ублюдка-Петрова. Улыбается, не верит – его сосед по парте перед полным залом;
дальше – подруга матери, загорелые руки, заботливое лицо, постарела до неприличия и неуместна теперь в дачном детстве с таким подробным набором морщин. Знает с самых обосранных пелёнок, с беззащитного грудного забвения, ловит глазами каждый звук, дивясь, тому, что вырастает из соседских мальчиков;
мать – в первом, плоть от плоти, подарила мне вторую гитару, спасла от армии и отца, взгляд полон любви, в нём утонет самая кривая нота; дальше подруги бывшей жены – Вика вперила в скулу взгляд, твёрдый как вилка; Маша смотрит куда-то в верхний угол задника – если не обвинение, то растерянность; сестра – и осуждает, и подбадривает, давай, Сань, дальше, где-то в задних, вечно согбенный и сутулый, знакомый по запаху перегара, корвалола, костра; первые аккорды, вложенные из его – в мои, Саша, третью, а не вторую, да нет, он никогда ко мне не ходит на концерты, вот уже пять лет не ходит, после нашей последней ссоры, это просто рыбак на перроне, проносится в окне поезда и взгляд натыкается на прозрачное отражение самого себя, Саши Даля, что смотрит из плацкартного вагона, трясясь в поезде на Волгоград, воображая грядущий концерт в Поволжске.