Никто не знает Сашу (страница 27)
…сидели в закусочной в десяти минутах пешком от вокзала, а за окнами текла Волга, а Женя, нахваливающий ему его концерт, вдруг замолчал и почте без перехода рассказал про неё. Что её звали Вита, что они один раз поцеловались на первом курсе, и что весь универ она его динамила, а он шлялся за ней, как пёс с преданными глазами, был её другом, как во всех этих японских романах, и что теперь она работает в его кафе, и что вчера, на вечеринке он хотел её поцеловать, и она вроде была не против, но он так и не решился, и она уехала домой, а он воображал историю, параллельную реальность, в которой он всё-таки решился её поцеловать, но в реальности так и не поцеловал, а на деле его спальню заняли Артур и Вика, и ему стыдно, что они так долго шумели, пока он сидел на кухне, и он даже зашёл к ним, а когда вышел – увидел его в прихожей. Саше стало так жалко Женю – робкого, трогательного, влюблённого – и он сказал:
– Тебе надо всё ей рассказать. Просто по своему опыту – лучше не держать, а говорить. – Саша вертел чашку, не зная, как приспособить её к руке.
После концерта он был голодным, а в закусочной почти всё кончилось. Саша не хотел брать мясо. Он написал Алине, что всё прошло хорошо, что наконец-то зашли новые песни. А она ответила односложно, просто «Ок» с точкой. Обиделась за то, что он не захотел выкладывать песни, которые записал на той неделе. Саша чертыхнулся и взял бургер с картошкой фри.
– А ты не куришь теперь? – спросил он.
– Не. Бросил. И пить, и… курить
– Может, со мной постоишь?
Они ещё минут двадцать стояли, глядя на реку, Женя успел выкурить две подряд, и разоткровенничался до стихов, что посвящал Вите, и перечню парней, что ей так не подходили, но были с ней вместо него, а Саша давал ему какие-то советы – что надо рассказать, а если ничего нет – отпустить. А Женя, кивал, затягивался глядя на тёмную реку, даже не отнимая руки от гаснущего лица. И рассказывал, какая она хорошая. А Саша смотрел на реку, и думал, что время – река, и вот я стою уже ниже по течению, а Женя в начале. Он наивнее и чище, и его юность со всеми вздохами и поцелуями плывёт ко мне по реке, думал Саша, и приходит в руки остывшим, чужим воспоминанием. Будто я прожил не свою жизнь, думал Саша, и глядя на реку, ему так захотелось эту реку остановить, пришпилить её, извивающуюся и непослушную – гвоздиком строки к бумаге. Обычно в таких случаях он начинал писать песню. Он слышал песню внутри, она приходила из наполненности, из этой реки-времени, но сейчас писать было невозможно. И он захотел курить. И видимо, он так тоскливо посмотрел на сигарету Жени, что тот предложил ему пачку. И было так естественно вытянуть из пачки, но Саша мотнул головой. Он только попросил затянуться его дотлевающей сигаретой, уже насквозь просмолённой, влажной от слюны, о которой Саша старался не думать. Он затянулся, и тотчас мир приземлился с размаху на пузо. Дало вниз живота, захотелось по-большому, всплыл недосып, закружилась голова. Река была грязной. Саша, скучая, посмотрел на часы. До поезда был час. Он вспомнил про Алину. Надо извиниться, подумал он.
Он лежал на верхней полке в пустом купе, озарённый светом айфона и перечитывал сообщения о концерте. Он взял билеты по акции и ехал в неоправданно-роскошном одиночестве 7 часов до Саратова. Он не мог уснуть, из-за тяжести бургера, сигаретной затяжки, а главное – прошедшей охоты, первого, по-настоящему удачного концерта. Волна восторга прошла, обнажив пустоту, как жвачка, потерявшая вкус. И ему теперь хотелось снова прикоснуться к произошедшему, а потому он перебирал сообщения, что написали ему зрители в Контакте. Это были восторженные отзывы, и он с жадностью вылавливал из них сходства со своим взглядом на себя. Будто сами эти сообщения давали ему право на существование. И на все эти: спасибо, было круто, до мурашек, так по-настоящему, приезжайте ещё – он отвечал не своим лаконичным «спасибо, рад)», а развёрнуто, в тон сообщения. Такие подробные ответы, казалось, обесценивали его «звёздность», недоступность, но ему так хотелось прикоснуться к произошедшему ещё раз.
Он успокаивался. Новые песни неплохи. Он не потерял форму. Ему просто надо было разыграться. Теперь всё пойдёт лучше. Он будет делать так в каждом городе. Он будет отдавать им, не глядя. Он будет петь для самой музыки. Пусть будет, как будет. Ему хотелось как-то отпраздновать этот концерт в темноте купе. Он ощущал себя большим и благодарным миру. Он думал написать Алине. Она наверняка уже спит, подумал он. Может, и надо было послушать её. И выложить новые. Раз уж они не так плохи, подумал он. Алина не хотела ему зла. Она хотела как лучше. Чтобы билеты лучше продавались. Ей это важно. Она заботилась о нём. Может, слегка навязчиво. Она любит его песни. Она любит его. Может, его она любит чуть больше, чем песни. Ну и ладно. Она так покраснела, когда он спросил её про парня. Всё понятно. Всё всегда было понятно. Ладно. Завтра он с ней помирится.
Он не знал, как уснуть. Осталось часов пять. Все, кто написал ему отзывы, были офлайн. Он открыл свою страницу, посмотрел пост о послезавтрашнем концерте в Поволжске, список лайкнувших и репостнувших. И вдруг увидел репост от неё.
Он перешёл на её страницу. Он запретил себе это делать после прошлых выходных. Он тогда добавил её в друзья после её сообщения, и на удивление – она приняла его заявку. Но он запретил себе заходить к ней. Отдыхая дома, делая йогу, записывая новые песни на студии, рассылая приглашения, переписываясь с Алиной по поводу аппаратуры в Поволжске и плохо продающихся билетах в Саратове, он постоянно тянулся курсором к поиску ВК или пальцем к поиску Инстаграмма, и останавливал себя на полпути. Но сейчас у него был повод. Она репостнула его пост, и он кликнул на её страницу. Отлистал вниз.
Вот. Подпись сверху.
«Приходите, если хотите вернуть свой 2010)». Саша двинул вниз, в комментарии. Тоня, её московская подруга, вальяжная модница, богиня ивента, тату, лонг-борды, фестивали еды:
«тут скорее 80-е, бороды, костры, палатки, вот это всё»
Лайк на этом комментарии – Ксюшин.
Ксюшин ответ к комментарию:
«ахах, чёт ору»
Одноактная пьеса, разыгранная для него, в чём она никогда не признается. Он рванул экран вверх к её аватарке. Настройки. Удалить из друзей.
9. Ремизов, организатор, 35 лет, Поволжск
Надо ехать за пультом. Пульт и два микро. Саша выдумщик, конечно. И пульт, и два микро. Ну хорошо-хорошо. Это значит, надо ехать на студию к Марату. А Марату я должен три косаря. Три косаря у меня есть. Но к Марату – это через весь город по пробкам. Ничего сложного. Можно такси, но можно и на маршрутке. На полной маршрутке, сквозь пробку – часа полтора туда. И час назад. И там полчаса с Маратом. Итого три часа своего выходного на пульт и два микро. С похмелья. И три косаря. Но для Даля же можно? Да, можно…
Лень, конечно. Можно вместо этого поехать к сыну. К бывшей жене. Посидеть с ней. С сыном посидеть. Сын растёт. Сын теперь интересный. С сыном можно поиграть. С женой поговорить. Кофе выпить. Или ещё чего успеть. А к Марату ехать лень. Коньяк с пивом, это я вчера прям по-гусарски. Угорел.
Но это же моя работа. Артист попросил – значит, надо сделать. Тем более, не так много он попросил. Всего-то второй микрофон и пульт нормальный. Для многих групп, даже поволжских, я и не такое добывал. А тут – считай, приезжий артист. И соберёт нормально. Ну для андеграунда. Человек 200 будет. Правда, Гиперболоид приезжает в этот день. Алина уверена, что их аудитория не пересекается. Хотя Дина моя Даля слушает, а вот пойти на Гипера хочет. Хотя он и дороже в пять раз. Ну сотку-то Даль соберёт. И даже больше. Так что можно оторвать свою ленивую задницу и поехать к Марату. Не надо тут лениться. Надо делать хорошо. Несмотря на похмелье. Значит, выйти, поймать маршрутку и полтора часа где-то по пробке. Ох, как представлю. Это же ещё одеваться. Лучше такси. Ну это работа. Пусть не основная.
Основная скучнее. Жирные морды. Тяжёлые папки. Свет дневных ламп. Кожаные кресла. Мистер-кожаное-кресло-один. Извольте преклонить колено. Мистер-кожаное-кресло-два. Вежливый поклон. Мистер-кресло-из-коже-заменителя. Покорного кивка достаточно. Но с преданностью в глазах. Экивоки, намёки, жесты. Эзопов язык откатов. Городские власти, областные власти, подковёрная возня за скромный кусок пирога. И я на побегушках где-то между. Зато платят норм. И перепадает нормально. Иногда, но нормально. А всё остальное можно потерпеть. Даже мистера-кожаное-кресло. Для этого у меня есть отдушина.
Отдушина сын. Отдушина Дина. Иногда отдушина бывшая жена. Если повезёт. Ну и концерты. Денег с них – с гулькин хуй. А вот отдушина – норм. Посильнее, чем Дина. Ну, не так сильно, как сын. Но посильнее, чем бывшая жена. Хотя, если повезёт, то бывшая жена иногда переплюнет концерты. Иногда жена так плюнет-переплюнет, что не балуй. Дина так не умеет. Всё никак не научу. Говорит, что я плевать-то буду, прям на него? А жена умеет. Жена может быть посильнее любых концертов. Бывшая, не забывай. Да. Но даже бывшая – а концерты-то такого не дают. Так что спрашивается – денег особо не приносит, отдушина не сильнее бывшей жены – так какого мне ехать сейчас в свой выходной к Марату? Когда я могу поехать к сыну и жене. Пусть бывшей. Или к Дине. Или просто завернуть в Пивную. Взять сначала светлого. И рыбки. Потом ещё тёмного. Ох, не надо было вчера коньяк.
И вместо всех этих прелестей я буду трястись полтора часа в маршрутке. Лень, денег не приносит, а я буду. Отдушина? Ну, Даль бывает хорошо завернёт. Хотя он – всё. Это видно по артисту, когда всё. Было видно ещё до того, как сбежал в Индию. Я вижу. Даль будет догорать, а залы будут меньше. Это видно. Даль всё. Сам ещё не знает, а уже. На что-то надеется. Два микрофона придумал.
Мне несложно съездить. Для Даля – несложно. Был бы кто другой, залётный. Даль – наш, поволжский. Родной. Свой. Рубаха-парень. Сколько у нас с ним было выпито на фестивалях. Сколько мы с ним сидели в Пивной. А вот последние три раза он отказывался. Придумывал отмазки. Не хотел со мной пить. Попытался отдалиться. Официальничать стал. Это он зря – официальничать. Это он попытался со мной как мистер-кожаное-кресло. Он же мне отдушина. А он со мной как кресло. И после того, как он несколько раз слил меня. Будто я алкаш, а он московский эстет. После всех фестивалей. После того, как меня отодвинул. Я должен ехать за пультом и двумя микрофонами. Через пробки. С похмелья. Полтора часа. К Марату. Которому должен три косаря. Это ж ещё всё тащить назад.
10. Саша Даль. Домой
Музыка гремела, хохот взрывался и опадал, а неумелый хриплый подтягивался за припевом, путая слова. Звенело стекло дверей, спустя миг доносило куревом и зимой, изредка щёлкала зажигалка и тогда всплывал запах травы – осенние листья, сладость. Раз в полчаса дверь открывалась – новая парочка искала место, видела, смеясь, закрывала. Музыка стихла, и кто-то начал на гитаре, стандартное: Пятницу, Цоя, Батарейку. Голоса то соединялись в слабый абрис мелодии, словно волосы в хвост, то разбегались на разговоры, оставив в песне один-два главных. Как часовых на посту. Хриплый девичий предложил позвать Даля, но утонул в именах песен, и по второму кругу – я не твой андрейка. После музыку бросили, играли: два слова? первое? Ухмыляющаяся тишина, смех, град предположений – Собака? Ищет кость? Щенок? Ебёшь собаку? Ебёшь собаку костью? И снова хохот. Кончили игру, начали танцы – сосредоточено, с топотом, вскриками точно вспухла мозоль от постоянной необходимости засыпать дрожь короткой волной опять озноб выкидывает из полусна в полусон ему очень надо поспать хотя бы часов 9 сердце тянуло завтра очень важный концерт точнее уже сегодня он толком не спал четвёртые сутки. Майка насквозь. Опять озноб и похоже, температура. Надо провериться, подумал Саша и вспомнил, как здесь оказался.