Никто не знает Сашу (страница 34)
вы спросите, почему выпендрёжно? ведь он так чешет, так извлекает звук, так держит ритм, так поёт, так отдаётся голосу и словам, и (…) сто-о-оп! это всё шушера и шелуха, он нарушил законы жанра, он вышел из строя, ступил в сторону, а никто не имеет право ступать в сторону и нарушать законы жанра, как бы он ни был талантлив, даже если он талантлив, как мой сын, тем более, как мой сын, а мой сын не талантлив, он выпендрёжно играет, и это видно даже отсюда, с самого последнего ряда. может вам и не видно, а мне видно, мне прекрасно видно, и я не сяду ни на ряд ближе, чтобы разглядеть его талант, которого нет.
это же видно во всём, вы вот, остолопы, не видите, а я вижу то, что вам невидно с первых, где сидит его вечная защитница, устроит мне вечером, что я «не пришёл», а я пришёл, и мне видно, хоть фляга моя и полна наполовину и даже меньше, а я вижу. что он выпендрёжно играет и не имеет право выходить из жанра, хотя жанр тут вообще не причём, к чёрту этот жанр, кому нужен этот жанр, (…)
сто-о-оп! он выпендрёжно играет попросту потому, что не может взять ноту, и руки его как мои, с таким чувством и тяжестью терзают гитару, и голос его как мой, только выше и слаба опора, и воздух он хватает как рыба ртом на доборе, на конце строки, а я его сколько раз учил – не хватай воздух на доборе, на конце строки, ха-ха, а он хватает воздух на доборе, на конце строки, и строчки его, на концах которых он хватает воздух, мутны и неясны, и даже мрачны, и этот ненужный надрыв, и где диалог со зрителем, и какие-то неоправданно сложные аккорды, и закрытость от зала, и всё это нарушает законы жанра, жанр его породил, жанр его и убьёт, жанр уже убивает его, а он всё делает вид, что жанра не существует, что нас, истинных представителей жанра, не существует, что меня не существует, а я существую, сынок, зачем ты отпихиваешь мою руку, и держишь дверь, и отодвигаешь меня в последний ряд, и фляга моя уже полна лишь на треть, лучше б ты всё-таки отучился тогда, доучился и получил диплом, и работали бы вместе, я – лекции, ты – семинары, а не вот эти твои расхлябанные трынди-брынди, может, даже выступали бы вместе, а теперь руки твои взлетают бесцельно и голос, я помню, стоял с походной кружкой у костра и встретил твою мать, и пел ей, никого не будет в доме, это было такое волшебство – позднее лето, наливной август и пчёлы на надкусанном, уже пожелтевшем яблоке, и дымок ухи над котлом, и нежная жара, и я – с походной кружкой у костра пою твоей матери – никого не будет в доме, кроме сумерек, один зимний день в сквозном проёме, а в этом сквозном проёме уже видна была твоя старшая сестра, и ты, и наш горький брак, это было чудо, я смотрю оттуда сюда, отсюда сюда в себя молодого сквозь твою песню, что за волшебство ты делаешь, сынок, я не понимаю, сынок, но вот я вновь молодой у костра, я тебе напишу сейчас а ты прочтёшь после концерта, что твои песни сделали меня опять молодым, сынок, я просто напишу тебе спасибо, непослушные клавиши слепить в строку, вдохнуть воздух на доборе, и ты прочтёшь, уже прошёл перерыв, и фляга моя почти пуста, полна на четверть, один глоток, и ты уже заканчиваешь, ты так и не спел эту песню, и вот – последнюю, какую ты споёшь? спой её, сынок, пожалуйста, ты посвящал её мне, ты оглядываешь зал, и первый ряд, и всех их, а вы, остолопы, и не понимаете, кого и что он ищет на первом ряду и во всём зале, вам не понять, я тут – молодой, у костра с кружкой, с фляжкой, смотрю в сквозной проём на тебя, и он говорит, эта песня посвящена… и снова оглядывает зал, но нет, я здесь и фляга моя пуста, и ты говоришь – родному городу – и поёшь её. и опять я ничего не понимаю про этот несбыточный сад, почему ты не сказал – посвящена отцу, я удаляю смс и ухожу на первых аплодисментах.
18. Менеджер, Алина.
– Алло. Алин, у нас небольшое ЧП. Саша в полиции… Ну короче, этот идиот после концерта попытался сломать рекламный щит. Сейчас в отделении, мать с отцом туда уже… да. Да. Да. Да не надо. Не-не. Я думаю, должны, там уже его…
19. Ксения, Москва, список 4
Саша и слава были несовместимы. Известность могла пройти от Саши в сантиметре и не задеть. Как счастливая пуля. Слава богу, Саша это в какой-то момент понял, и стал относится к cему факту с иронией.
Помню, на каком-то смутном курсе, когда мы ещё не были вместе, шли пьяной студенческой толпой и кто-то сказал Саше, кивнув на афишу Киркорова – мол, скоро и ты станешь висеть на заборе. Саша тут же подбежал к отечественному поп-идолу и под испуганный хохот сорвал её с воплем – я один знаменитый! Он побежал дальше и стал срывать все большие афиши приезжих звёзд: Розенбаум, Шуфутинский, Каста, опять Киркоров. Он сминал афиши под ноги, и кричал с деланным гневом ту же фразу – я один знаменитый. И почему-то после каждой падал в сугроб. Мы бежали и хохотали вслед за ним. И всё боялись, что нас сейчас всех заберут в ментовку. Саша остановился только на третьем Киркорове – афиша сошла удивительно целой – завернулся в неё как в тогу и запел: но я не знал!.. Что любовь может быть!.. Жестокой!.. Все смеялись и снимали, а я просто смотрела на него. А он – на меня. Хотя нас тогда ещё разделяло две его будущих пассии.
Мне нравилось, что Саша спокойно шутил над своим творчеством. Курсе на третьем он уже был местной знаменитостью. Все при встрече с ним начинали петь ему его песню. Каждый думал, что это оригинально. КВН-щики перевирали слова и явно готовили номер-пародию. Но Саша их опередил. Он сделал номер с карикатурой на самого себя и на бардов вообще. Вышел в каком-то свитере, с деланным смущением. И спел эту песню с идиотским переделанным текстом. Высмеял собственную манеру петь. Закрывая глаза, как и всегда, вытягиваясь за голосом – специально упал на последней строке со стула. Зал хохотал. КВН-щики были в растерянности. Саша отобрал у них пять минут из программы. Больше всего эта песня разозлила Сашиного отца.
Как-то я должна была снимать их концерт в Поволжске. Мы тогда ещё не были вместе. Это было в полуподвальном баре. Свет вырубился на второй песне. Потом включился вполнакала. Но стоило ребятам начать играть громче – вырубался снова. Это видимо, из-за нашей энергетики, сказал Саша. Сама электросеть за акустику, сказал Саша. Пошептался с ребятами и стал в итоге играть акустическую программу под оперативно зажжённые свечи. Так он произвёл на меня первое впечатление – ни хрена не работает, но романтично.
Когда мы стали встречаться, я удивилась, насколько он отличался от своего романтичного образа. У Саши были пародии на каждую его популярную песню. Он исполнял их только мне и друзьям. Это было такое противоядие от собственного пафоса. «Жди меня, жди, меня всю ночь поили бомжи, в лесу совсем не ловит три джи, найти бы точку джи твою» – и прочий бред. Но когда Саша пел это со своим обычным, серьёзным лицом, сложно было не засмеяться. Я даже предлагала сделать вечер таких песен. Саша смущённо отмахивался.
Как-то Сашу позвали выступать на телевидение – знакомый бард заболел и не мог сам. Саша нервничал, готовился и даже забыл спросить, что за передача. Уже в лифте Останкино узнал, что это «Давай поженимся». Саша сбежал за полчаса до записи. Огромная редактор по гостям бежала за ним по первому этажу с воплем: «Жених, вернитесь! Охрана, держите жениха! У нас бард сбежал!» Помню, мы в этот вечер напились вдвоём на нашей первой общей съёмной квартире и каждый раз, когда Саша отлучался в туалет, я кричала – жених, вернитесь. У нас бард сбежал – вообще стало мемом для группы «Зёрна». До того, пока Саша реально не сбежал в Индию.
У Саши были десятки ситуаций, где слава прошла буквально в миллиметре от его головы. Саша называл это венец безвестия. В шутку завещал похоронить его в плацкартном вагоне. Однажды Сашу почти взяли на шоу талантов на «России 1» – но в последнюю секунду передумали и позвали Уриевского. Сказали, что Саша слишком мрачен, надо с юмором. Эх, они не видели его в 2008, обёрнутым в Киркорова.
В другой раз Саша должен был выступать под Новый год на разогреве у очень известного барда, настоящего Мэтра. За день до выступления выяснилось, что концерт пройдёт в баптистской церкви и для прихожан. Оказалось, Мэтр под конец жизни ударился в религию… Саша отказался, сославшись на сильную ангину. Так как врать Саша не умел, в день концерта он действительно разболелся и неделю полоскал горло.
Но что мне всегда нравилось – Саша научился относиться ко всему этому достаточно легко. Его не смущали успехи коллег по цеху и даже слава друзей. Всё начало разваливаться, когда что-то начало получаться у меня. Такого предательства Саша вынести не мог. Может, это глупо, но у меня в голове сейчас две картинки. Одна – это Саша стоит посреди нашей квартиры, в день самой последней ссоры и говорит мне самые жестокие слова в жизни. Другая – снег, 2008-й, Саша, завёрнутый в сорванную афишу Киркова, за несколько лет до нашего первого поцелуя, смотрит только на меня, только на меня и поёт, что он не знал, что любовь может быть жестокой.
20. Идущий к афише
Где же он, где, я так хотела с ним сфотографироваться, да бог с ним – просто обнять, отдать ему тепла за такой сложный концерт, где он сгорал для нас, а мы этого не оценили, не отдали ему вовремя, и теперь так хочется отдать ему тепло. А он исчез, выскользнул через чёрный ход что ли, как-то взял и выпал из кадра, а тут уже целая толпа у сцены – недоумевает, где же –
– так, наверное, она думает, эта девочка с десятым айфоном. С диском на подпись в очереди. С алыми губами, вот это всё. Хочу сфоткаться со своим перегоревшим кумиром. Прям сделал её день, судя по фэйсу, ага. А мне вот надо взять у этого старпёра вью. Ну такое. Особенно, когда он сбежал. Прям постискренность. А я как бы, из-за этого всего пропустила приезд Гиперболоида. Отдали Эмме, а меня к
– наверняка так думает. Журналистка «Уездного». Бритый висок. А денег мне кому отдать? Саша, конечно, выдумщик. Официальничает. Оставил меня с этой толпой. Поклонницы. Журналистки. Но это ж моя работа. Деньги кому? Не матери же его отдавать
– так думает он про меня, и посматривает на меня, будто я виновата, что сын сбежал и хочет отдать мне выручку с билетов, деньги на дырку в зубе, сынок, зачем ты сбежал от нас, ведь ты играл так хорошо, это почувствовали все, а кто не почувствовал, или даже не пришёл (только сумка)
– (…) сто-о-оп! так, наверное, она думает про своего засранца, пока я курю на перекрёстке в мигании светофора, и жду такси, и допиваю из фляги, и вижу, как он уходит из чёрного хода, и стоит ему оглянуться, он увидит меня, и вот он оглядывается, и там нет никого не было, только его мысли, бесконечные мысли за других, падающая в себя матрёшка.
Вот трамвай, например. Ринуться ему наперерез под лезвие дождливых рельс. Б-р-р. Плохо. Пафосно. Немодно. «Дождливых рельс!». Неиронично, сука. Да и вожатую, вот эту в наушниках, с сердитым советским лицом – засудят. Дальше.
Классно было бы как «Бёрдмене». Чтобы пистолет. И прямо на глазах у всех. Чтобы эта сука из «Уездного» написала – нет, она напишет «Вторично». И та, которая почудилась в зале – пожмёт плечами. Урод. Вот как она подумает. Испортил настроение. Больной человек. Сука.
Справа у нас площадь. Слева Волга. Гитара бьёт по заду. Концертные кеды – насквозь. В ледяную жижу. Дождь хлещет по лицу. Стрельнуть бы сигарету у тех двух. Сука, что смотрите? Что я вам, романтический герой? Пафосен в своём пальто с гитарой? Иду тут через дождь? Думаете наверняка про меня – очередной говнарь. Воображает себя гением. Сука. Как нелепо. Пошли вы, ублюдки. Можно, конечно, налево. В Волгу. Упасть плашмя спичкой с моста. Шлёпнуться боком в чёрном пальто. Вскрылась недавно, тёмная, ледяная. Ох ты ж, блядь, герой романа. Какого моста? Ты ж не в Саратове. Здесь пляж. Можно заходить плавно, чтобы это чёрное пальто намокало, полы парили на воде, когда я по колено, по пояс, а они всё выше, будто не хотят вниз, а потом бы всё потяжелело, холод, тьма, спокойствие. Гитару бы выловили раньше. Чёрная утопленница в чехле. Пошлятина.