И наконец, я должна признаться, что Найо Марш повлияла на меня в очень личном плане. Существовал ли когда-нибудь такой привлекательный детектив, как Родерик Аллейн в расцвете сил? Он был золотым стандартом, по которому я оценивала всех мужчин, с которыми встречалась в подростковом возрасте. Марш предпочла не вдаваться в более интимные подробности супружеской жизни Аллейнов, но ей удалось сотворить на бумаге те идеальные отношения, о которых все мы мечтаем и которые лишь немногим из нас удается построить. Помню, как, будучи подростком, испытывала глубокую зависть к Трой и с надеждой – увы, бесплодной – искала красивого, умного, скромного, образованного, уточненного, чувственного и остроумного англичанина, которого Найо Марш с такой любовью и изяществом описала в своих романах. В конце концов я сдалась и вышла замуж за американца, однако нужно признать заслугу Марш в том, что она смогла создать персонажа, который показался мне настолько реальным.

Когда последний роман «Сгущается свет» был посмертно опубликован в 1982 году, я горевала, что больше не будет встреч с Родериком Аллейном. Тогда мне передали эту книгу, которая была будто подарком с того света. Я рекомендую этот сборник всем и могу добавить лишь то, что, прочитав его за один присест, я взялась перечитывать все ее романы. Найо Марш была одной из величайших писательниц своих дней и вдохновляла миллионы читателей по всему миру на протяжении десятилетий. Прошу вас за этот шведский стол! Это приглашение к литературному пиршеству.

Сьюзан Ховач

Август 1994

Эссе

Родерик Аллейн

Он родился в чине инспектора-детектива Скотленд-Ярда в дождливую субботу, в полуподвальной квартирке рядом со Слоун-сквер в Лондоне. Шел 1931 год.

Весь день брызги луж из-под ног прохожих, спешивших по своим делам, окатывали мокрые стекла на уровне моих глаз. Дождевая вода веером летела из-под колес машин, стекала по ступенькам к моей двери, затапливала весь квартал. Определение для такой погоды было «неумолимая», и самый звук этого слова казался невыразимо безотрадным. Но если учесть приближавшиеся события, обстановку можно было считать на редкость подходящей.

Я читала детективный роман, взятый в скупо освещенной библиотечке писчебумажного магазина напротив, – не то Кристи, не то Сэйерс, не помню. К четырем пополудни, когда уже начинались сумерки, я дочитала детектив. Дождь лил по-прежнему. В жаровне у меня тлели угли – типичное лондонское отопление в те времена, и я загляделась на них, праздно гадая, по силам ли мне написать нечто подобное. В тот год в Англии на вечеринках была популярна игра в убийство: одному из гостей подсовывали листок, где он или она назначались «убийцами»; некоторое время «убийца» выбирал «жертву», а потом начиналось «расследование». По-моему, за этими головоломками – их уже тогда так называли – теплился неподдельный интерес, не найдется ли в доме настоящий труп взамен притворившегося. К счастью, лишь много позже я узнала, что одного французского спеца тоже посещала подобная догадка.

Тешась этой идеей, я ворошила угли в жаровне и мысли в голове, чувствуя, как в неких мрачных глубинах зарождается новый персонаж – хитроумный детектив, разоблачитель преступников.

В комнате стало совсем темно, когда я натянула макинтош, взяла зонтик, поднялась по крутым ступенькам на мостовую и поплыла в дробившемся от дождя свете уличных фонарей в магазин канцтоваров напротив. В магазине пахло сырыми газетами, дешевыми журналами и промокшими посетителями. Купив шесть тетрадей, карандаш и точилку, я пошлепала по лужам обратно домой.

И там, с чувством неведомого доселе удовольствия, я всерьез задумалась о персонаже, который начинал обретать характер.

В детективной литературе того времени сыщик нередко представал эксцентричной натурой, снабженной набором легко узнаваемых причуд и привычек (это если говорить о традиции Шерлока Холмса). Непревзойденный мсье Пуаро Агаты Кристи обладал холеными усами, страстью к порядку и привычкой постоянно упоминать свои «серые клеточки». Лорд Питер Уимзи пера Дороти Л. Сэйерс мог, как я сейчас почти уверена, замучить своими остротами. Милейший Реджи Форчун по воле своего создателя Генри Кристофера Бейли то и дело приговаривал: «Голуба моя! Моя ж вы голуба!» А по ту сторону Атлантического океана действовал некий Фило Вэнс, изъяснявшийся на странном наречии, которое его автор, С. С. Ван Дайн, не постеснялся приписать оксфордскому Баллиол-колледжу.

Насмотревшись на этот паноптикум знаменитых эксцентриков, в тот дождливый день я сочла, что выгодным литературным приемом станет сравнительная обыкновенность моего героя: создам-ка я человека с биографией примерно как у одного из моих друзей-англичан и ярлыки причуд ему на лоб клеить не стану! (Теперь-то я понимаю, почему мои первые книги вообще не имели успеха.)

Мне хотелось, чтобы мой сыщик был профессиональным копом, немного нетипичным в некоторых отношениях: мужчина выгодной внешности и хорошего воспитания, с которым приятно поговорить и куда менее приятно не поладить.

Персонаж мой постепенно обретал плоть.

С самого начала я обнаружила, что довольно много о нем знаю. Ей-богу, я склонна думать, что, начни я писать не детективные романы, а серьезную литературу, мой сыщик все равно появился бы и проявил себя даже в иной обстановке.

Он был высок, худощав, небрежно элегантен и настолько требователен в вопросах чистоты, что окружающие порой диву давались, как это он выбрал профессию полицейского. Он был не лишен сочувствия. Он обладал своеобразным чувством юмора, глубоко страдал от недооценки, однако при всем своем нежелании лезть на первый план и доброжелательной манере общаться иногда представал грозной фигурой со значительными полномочиями. Что до его биографии, она у меня сложилась сразу: младший сын в семье из Бакингемшира, получил образование в Итоне. Старший брат, которого мой сыщик про себя считал недалеким, подвизался на дипломатическом поприще, а мать, которую он любил, обладала сильным характером.

Помню, как я была польщена, когда в начале карьеры моего сыщика один из литературных обозревателей назвал его «этот славный парень Аллейн», потому что так я его и представляла: приятный человек с незаметной на первый взгляд твердостью характера – исключительной твердостью, которая, как я надеялась, еще проявится. В прессе Аллейна в первые годы называли «красавчиком инспектором», что порождало у него чувство острой неловкости.

В дождливый день появления Аллейна на свет у меня мелькнула идея сюжета, отчего он ушел из дипкорпуса в полицию, но отчего-то этот рассказ так и не состоялся.

Возраст Аллейна? Тут мне придется сделать отступление. Его возраст бросил бы вызов теории Эйнштейна, но в этом мой Аллейн не одинок: Эркюль Пуаро, по общепринятому счету, дожил до 122 лет. Дело в том, что вымышленные расследования протекают в эксклюзивном пространственно-временном континууме, где мистер Бакит из «Холодного дома» ведет следствие бок о бок с новейшими, так сказать, поступлениями. Достаточно заметить, что в день появления Аллейна на свет его возраст меня не заботил, и до сих пор так и остается.

Аллейн появился неожиданно и, как возможно решит читатель, из ниоткуда. Один из вопросов, которые часто задают литераторам, – списаны ли их персонажи с «живых людей». Некоторые из моих героев, безусловно, списаны, хотя они прошли целый ряд мутаций и в процессе весьма отдалились от прототипов. Но не Аллейн. Он, насколько я могу судить, не имел иного источника, кроме своего автора. Он вошел, не отрекомендовавшись; и, может быть, в его образ это и вносит крупицу нереальности, но для меня он достаточно реален.

Дороти Л. Сэйерс сурово критиковали – возможно, не без оснований – за ее влюбленность в Уимзи. Может, это действительно было проявлением дурного вкуса и плохого знания людей, хотя ее горячие поклонники этого не признавали. Не скажу, чтобы я питала подобную слабость к своему персонажу, однако постепенно я прониклась к нему симпатией, как к старому приятелю. Смею думать, что и Аллейн в моем обществе весьма удачно развился в трехмерном плане. Мы с ним ездили в ночном экспрессе через новозеландский Норт-Айленд среди вскипавших грязью гейзеров и покрытых снегом гор. Мы катались по английским каналам и исходили Рим, осматривая исторические памятники. По служебной необходимости Аллейн возил нас на остров у берегов Нормандии и водил за кулисы нескольких театров. Он плыл на одном судне с психопатом-убийцей от Тилбери до Кейптауна и произвел аресты минимум в трех деревенских коттеджах, одной больнице, церкви, венецианской гондоле и пабе. Неудивительно, что наш кругозор значительно расширился под давлением этих обстоятельств, ни одно из которых и в проекте не брезжило в ту дождливую субботу в Лондоне.

В первое свое появление Аллейн являлся холостяком. Будучи неравнодушен к противоположному полу, он, однако, не прыгал из койки в койку безответственным образом, пока вел расследования (а если и прыгал, мне об этом ничего не известно). Аллейн был свободен во всех отношениях, пока на лайнере, шедшем из Сувы на Фиджи, не увидел Агату Трой, писавшую картину на палубе. Но до этого оставалось еще полдюжины книг.

Издателей и редакторов ничуть не смутило, когда после еще парочки расследований леди приняла предложение. Это стало свершившимся фактом, и с тех пор мне пришлось иметь дело с женатым сыщиком, его знаменитой супругой и, чуть позже, с их сыном.

Благодаря череде совпадений (и к вящему неудовольствию Аллейна) двое последних нередко оказываются замешанными в его профессиональную деятельность, но в целом мой сыщик умеет разделять работу и семью. О делах он говорит со своим напарником и другом инспектором Фоксом, толстым, спокойным и прямодушным, который вполне степенно вошел в повествование. Они уже давно работают вместе и любезно продолжают брать меня с собой.

Однако в ту памятную субботу все это, как пишут авторы детективов, еще скрывалось за таинственным покровом грядущего. Пламя весело плясало в жаровне, ему вторили тени на стенах моей лондонской квартиры. Я включила свет, открыла тетрадь, заточила карандаш и начала писать. И вот сыщик появился, скромно ожидая своего выхода в четвертой главе, на 58 странице первого издания.

Коль скоро ко мне пожаловал гость, не годилось оставлять его безымянным.

За несколько дней до этого я побывала в Далвич-колледже. Эта школа-пансион (что во всех других странах, кроме Англии, означает частную школу) была основана и весьма щедро облагодетельствована знаменитым актером эпохи Елизаветы I. При колледже есть замечательная картинная галерея и уникальное собрание реликвий театра Шекспира и Марлоу, совершенно очаровавшее меня, большую поклонницу этого театра.

Мой отец был выпускником Далвич-колледжа, «старым аллейнцем», ибо актера елизаветинской эпохи звали аллейном.

Инспектор-детектив Аллейн, Скотленд-Ярд? Звучит.

Разобравшись c фамилией, я какое-то время колебалась по поводу имени, однако новый визит, на этот раз к друзьям в горную Шотландию, познакомил меня с носителями звучных имен, среди которых был Родерик (Рори) Макдональд.

Родерик Аллейн, детектив-инспектор Скотленд-Ярда?

Да!

Кстати, ударение на первый слог.

Портрет Трой

Трой впервые появилась в шестой из книг об Аллейне. В те дни я увлекалась живописью, причем довольно серьезно, и имела привычку оценивать все, что вижу, как возможную тему для новой картины.