По пути из Англии в Новую Зеландию мы зашли в порт Сувы. День был облачный, безветренный и душный: в такую погоду звуки кажутся необыкновенно четкими, а краски – удивительно интенсивными, бьющими по глазам. Пристань Сувы, насколько мне удалось разглядеть с палубы «Ниагары», оказалась весьма примечательной в этом отношении: пронзительная зелень связок бананов, завернутых в банановые листья более темного тона, долговязый фиджиец с копной волос кислотно-малинового (в точности как сари стоявшей рядом индианки) цвета, шлепанье босых ног по мокрым доскам и густые, как из кувшина, гудящие низкие голоса – все это впечатляло, и у меня буквально зачесались пальцы от желания взяться за кисть.

Наш лайнер отчалил от берега, пристань отдалилась, и я осталась с неначатой, несуществующей картиной, отчетливость которой нисколько не изгладилась до сих пор.

Не будет преувеличением сказать, что, когда я начала «Маэстро преступлений», именно тоска по несостоявшемуся побудила меня описать другую художницу на другой палубе, занятую наброском пристани Сувы, и эта мастерица кисти справилась с картиной гораздо лучше меня.

Это была Трой. Именно у Сувы они с Аллейном и познакомились.

Я всегда старалась удерживать обстановку своих произведений в границах личного опыта; наткнувшись на Трой, я решила, что Аллейну тоже суждено ее встретить, и перенесла действие романа в богемную среду. Детектив писался еще до отмены смертной казни в Великобритании, и Трой горячо разделяла мое отвращение к этому ужасному обычаю. Узнав из разговора с одним инспектором-детективом, что и в полиции многие против смертной казни, я сделала Аллейна одним из них. Тень смертного приговора незримо легла между ним и Трой, и только в финале следующего романа, «Смерть в белом галстуке», они наконец соединились. В «Смерти и танцующем лакее» Аллейн и Трой уже были женаты.

Мой лондонский литературный агент, помнится, засомневался, стоит ли женить Аллейна: в то время в детективной литературе преобладала доктрина, что любовную линию сыщика, ведущего расследование, следует оставлять в тени или, в крайнем случае, обращаться с ней с предельной осмотрительностью и избавляться с наискорейшей прытью. Конан Дойл, например, держался такого мнения.

«Для Шерлока Холмса она всегда оставалась “Этой Женщиной”», – начинает он рассказ об Ирен Адлер, но после двух-трех фраз о романтической привязанности отбрасывает эту идею, утверждая, что эмоции (особенно сексуальное влечение) были «ненавистны холодному, точному и удивительно уравновешенному уму» Холмса.

Так на мисс Адлер был поставлен крест.

Исключение из повального негативного отношения к романтике мелькает в классическом «Последнем деле Трента» авторства Бентли, где увлечение Трента одной из подозреваемых легло в основу расследования. Дороти Л. Сэйерс сама переворачивает все с ног на голову, влюбившись в собственного персонажа и усадив в лужу и себя, и его.

Трой появилась в тот период, когда стопроцентно порядочных литературных героинь звали Далси, Эдит, Сесили, Мона, Мадлен и даже, увы, Глэдис. Я же хотела, чтобы имя у моей художницы было самое обыкновенное, и мне на ум пришла Агата (не из-за Агаты Кристи!), зато фамилию я подбирала необычную, но чтобы сочеталась с именем. И стала она Агатой Трой², и неизменно подписывала свои картины «Трой», и так ее все и звали. «Смерть в белом галстуке» могла называться «Осада Трой».

Живопись Агаты Трой далека от академической, однако ее нельзя назвать абстрактной. Ее манеру отличает неуловимо-тонкое ощущение движения, возникающее из кажущегося хаоса форм и линий. Трой не перестает сожалеть, что так и не написала портрет Изабеллы Соммиты, заказанный ей в романе, который я сейчас пишу. Певица пожелала быть запечатленной с широко открытым ртом, издающей свое знаменитое «ля» третьей октавы сразу после «до». Вряд ли бы дива осталась довольна результатом, но рабочее название портрета было «Звук торжества».

Из Трой и Аллейна получилась прекрасная пара. Ни тот, ни другая не совали нос в работу супруга (и) без спросу, что в случае Трой означало то и дело спрашивать, вскипать из-за ответов и обязательно высказывать свои предположения. В разлуке она очень тоскует по Аллейну, а разлуки у них случаются часто, учитывая характер их деятельности. Тогда каждый из них чувствует, будто лишился самой важной своей части, и они осыпают друг друга письмами, словно любовники.

Пожалуй, мне стоит рекомендовать ревнителям правдоподобия не придираться к количеству совпадений, в результате которых Трой оказывается участницей расследований мужа: Аллейн и так мирится с этим скрепя сердце. Агата – персонаж малоразговорчивый и замкнутый и по болезненной чувствительности составит конкуренцию морскому ежу, но она учится быть смелее и даже развивает в себе хладнокровие.

«В конце концов, – размышляет Агата, – я вышла за него замуж, и из меня выйдет очень скучная супруга, если я буду то и дело вздрагивать, как кисейная барышня».

Мне импонирует Трой. Когда я пишу о ней, я так и вижу ее короткие темные волосы, узкое лицо и руки. Она рассеянная, скромная и смешная, но свои картины пишет увлеченно, забывая обо всем на свете. Меня неизменно радует, когда Трой нравится и читателям.

Короткие расследования Родерика Аллейна

Смерть в прямом эфире

Двадцать пятого декабря в семь тридцать утра мистер Септимус Тонкс был найден мертвым возле своего радиоприемника.

Обнаружила его Эмили Паркс, младшая служанка. Толкнув дверь бедром, она вошла, неся щетку для пола, метелочку для обметания пыли и метелку для ковров, и тут ее сильно напугал звучный мужской голос из темноты.

– Доброе утро, – произнес голос, безукоризненно артикулируя каждый слог. – С Рождеством!

Эмили вскрикнула, однако негромко, уже сообразив, в чем дело: хозяин перед сном забыл выключить радиоприемник. Она раздвинула портьеры, впустив в комнату белесоватую мглу, именуемую рождественским лондонским рассветом, включила свет – и увидела хозяина.

Септимус Тонкс припал к своему радиоприемнику – небольшому, но дорогому, сделанному на заказ, и сидел к Эмили спиной, подавшись вперед всем телом.

Руки со странно вытянутыми сложенными пальцами лежали на консоли под круглыми ручками настройки и громкости. Навалившись на тумбу, Тонкс даже голову положил на радиоприемник, будто выслушивая его внутренние секреты. Эмили видела лысину, обрамленную жидкими прядками сальных волос. Септимус Тонкс не шевелился.

– Простите, сэр, – выдохнула Эмили, снова удивившись. Восторженное отношение к радио у мистера Тонкса никогда не доходило до того, чтобы включать приемник в полвосьмого утра.

– …Праздничная рождественская служба, – вещал бархатный интеллигентный голос. Мистер Тонкс сидел совершенно неподвижно. Эмили, как и все слуги в доме, трепетала перед хозяином и не знала, как лучше – остаться или уйти. Уставившись во все глаза на Септимуса, она разглядела, что хозяин в смокинге. Комната наполнилась оглушительным колокольным перезвоном.

Эмили широко разинула рот и истошно закричала.

Первым в дверях появился дворецкий Чейз, бледный и даже вялый, но с властными замашками.

– Как понимать это безобразие? – осведомился он и увидел Септимуса Тонкса. Чейз подошел к креслу, нагнулся и заглянул в лицо хозяину.

Самообладания он не утратил, однако громко ахнул:

– Боже мой!

И добавил, обращаясь к Эмили:

– Да заткни ты свою чертову глотку!

Употребление бранного слова выдало его волнение. Дворецкий схватил Эмили за плечи и толкнул к двери, куда как раз подоспел секретарь Хислоп в халате.

– Послушайте, Чейз, что все это зна… – начал Хислоп, но его голос потонул в перезвоне колоколов и новых воплях служанки.

Чейз зажал Эмили рот своей пухлой белой рукой.

– В кабинете, с вашего позволения, несчастный случай, сэр… Марш в свою комнату и прекрати вопить, не то не обрадуешься! – бросил он Эмили, которая как угорелая кинулась прочь и врезалась в сбежавшихся слуг, образовавших в конце коридора подобие пробки.

Чейз и Хислоп вернулись в кабинет. Дворецкий запер дверь, и они уставились на тело Септимуса Тонкса. Первым молчание нарушил секретарь.

– Но… но… он же мертв! – проговорил субтильный Хислоп.

– Полагаю, сомнений в этом нет? – прошептал Чейз.

– Поглядите на его лицо! Сомнения! О боже!

Мистер Хислоп протянул свою тонкую ручку к склоненной голове и поспешно отдернул ее. Чейз, менее щепетильный, взялся за сведенное запястье хозяина и повел руку вверх. Тело, будто деревянное, вдруг опрокинулось навзничь, и другая рука чувствительно задела дворецкого по лицу. Выругавшись, Чейз отскочил.

Септимус Тонкс лежал на полу. Сведенные окоченением руки и ноги торчали вверх, страшное лицо оказалось на свету. Чейз указал на правую руку мертвеца. Большой, указательный и средний пальцы слегка почернели.

«Бом-бом, бом-бом», – наперебой надрывались колокола.

– Ради бога, уберите этот звон! – закричал секретарь Хислоп. Чейз дотянулся до выключателя на стене. Во внезапно наступившей тишине послышалось дребезжание дверной ручки и голос Гая Тонкса из коридора:

– Хислоп! Мистер Хислоп! Чейз! Что случилось?

– Одну минуту, мистер Гай! – Чейз взглянул на секретаря. – Лучше вы, сэр.

Так Хислопу выпала миссия обрушить новость на семью. Его сбивчивое объяснение выслушали в ошеломленной тишине, которую нарушил Гай, старший из троих детей, впервые высказавшись по делу:

– А что его прикончило?

– Это невероятно, – выпалил Хислоп, – невероятно! У него вид, будто его…

– Ударило током, – закончил за него Гай.

– Послать за доктором? – робко осведомился Хислоп.

– Разумеется. Действуйте, мистер Хислоп. Звоните доктору Медоусу.

Хислоп побежал к телефону, а Гай вернулся к родным. Доктор Медоус, живший буквально напротив, пришел через пять минут. Он осмотрел тело, не трогая его, и опросил Чейза и Хислопа. Чейз был очень многословен насчет ожогов на руке мертвеца. Он снова и снова повторял фразу «поражение электричеством».

– У меня был двоюродный брат, сэр, которого убила молния, и как только я увидел руку мистера Тонкса…

– Да-да, – отмахнулся доктор Медоус. – Вы уже говорили. Ожоги я и сам вижу.

– Поражение электричеством, – повторил Чейз. – Значит, будет дознание.

Доктор Медоус прикрикнул на дворецкого и велел привести Эмили, а сам пошел к родственникам покойного – Гаю, Артуру, Филиппе и их матери. Семейство собралось у холодного очага в гостиной. Филиппа, опустившись на колени перед камином, пыталась развести огонь.

– Ну что там? – спросил Артур, едва доктор вошел.

– Судя по всему, смертельный удар током. Гай, мне нужно сказать вам два слова. Филиппа, будьте умницей, позаботьтесь о маме, напоите ее кофе с капелькой бренди. Куда запропастились чертовы горничные? Идемте, Гай.

Отведя Гая в сторону, доктор сказал, что нужно сообщить в полицию.

– В полицию! – Смуглое лицо Гая побледнело. – Зачем? Что им тут делать?

– Скорее всего, нечего, но полицию необходимо поставить в известность. При данных обстоятельствах я не могу выдать заключения о смерти. Если он умер от поражения электротоком, как это произошло?

– Но полиция! – повторил Гай. – Только этого не хватало! Мистер Медоус, ради всего святого, не могли бы вы…

– Не могу, – отрезал доктор Медоус. – Простите, Гай, так положено.

– Разве нельзя обождать? Осмотрите его еще раз. Вы же толком его не осматривали!

– Я не хочу его перемещать, поэтому и не осматриваю. Мужайтесь, юноша. Знаете, у меня в Скотленд-Ярде есть хороший знакомый, Аллейн, образцовый джентльмен и умница. Он, конечно, обрушит на меня громы и молнии, однако если он в Лондоне, то непременно приедет и максимально смягчит для вас неприятную процедуру… Возвращайтесь к матери, а я пока позвоню Аллейну.