– А произошло вот что, – начала Филиппа. – В начале одиннадцатого я вышла в холл. Я слышала, как Артур ушел, и машинально поглядела на часы: было пять минут одиннадцатого. В коридоре я увидела секретаря отца, Ричарда Хислопа. Он отвернулся, но недостаточно быстро, и я успела заметить… У меня вырвалось: «Вы плачете!» Мы посмотрели друг на друга. Я спросила, почему он это терпит – секретари у отца не задерживались. Хислоп ответил, что вынужден терпеть. Он вдовец с двумя детьми. У него счета от докторов и другие расходы. Не стану рассказывать о его форменном рабстве у моего отца или об изощренных издевательствах, которые ему приходилось выносить. Мне кажется, наш отец был сумасшедшим, настоящим помешанным. Ричард сбивчиво выложил все это полным ужаса шепотом. Он у нас два года, но до вчерашнего дня я не понимала, что мы… что… – Легкий румянец окрасил ее щеки. – Он такой смешной маленький человечек. Ничего похожего на то, как я привыкла себе представлять… Не красавец, не магнетическая личность – словом, ничего такого…

Она замолчала с растерянным видом.

– Да? – отозвался Аллейн.

– Понимаете, я вдруг обнаружила, что влюблена в него. И Ричард тоже это понял. Он сказал: «Конечно, это абсолютно безнадежно. Союз между нами… Какая нелепая, смешная мысль». А я обняла его и поцеловала. Странно, но это получилось как-то само. И тут отец вышел из кабинета и увидел нас.

– Не повезло, – посочувствовал Аллейн.

– Еще как… По лицу отца разлилось искреннее удовольствие – он едва не облизнулся. Исполнительность Ричарда его давно раздражала – приходилось изобретать причины обходиться с ним по-скотски, однако теперь, разумеется… Он велел Ричарду зайти в кабинет, а мне – отправляться в мою комнату и пошел за мной наверх. Ричард тоже порывался пойти, но я попросила его этого не делать. Отец… Я не стану пересказывать вам, что он сказал. Из увиденного он сделал самые худшие выводы из возможных. Он был невероятно гнусен, кричал на меня как помешанный. Он и правда будто потерял рассудок. Наверное, это был приступ белой горячки – он же страшно пил… Зря я вам все это рассказываю, да?

– О нет, – заверил Аллейн.

– Я ничего не чувствую, даже облегчения. Мальчики откровенно выдохнули, а я… Но я и не боюсь больше. – Она смотрела на Аллейна, о чем-то напряженно думая. – Невиновным ведь нечего бояться, не правда ли?

– Такова аксиома полицейского расследования, – подтвердил Аллейн, гадая, невиновна ли Филиппа в самом деле.

– Это никак не может быть убийством, – сказала Филиппа. – Мы все слишком боялись его убивать. Мне кажется, он бы победил, даже если бы мы попытались. Он бы нашел способ нанести ответный удар… – Она прижала пальцы к глазам. – Что-то я запуталась.

– По-моему, вы потрясены сильнее, чем сознаете. Я постараюсь побыстрее. Ваш отец устроил безобразную сцену в вашей комнате. Вы сказали, что он кричал на вас. Это кто-нибудь слышал?

– Да, мама. Она вошла ко мне.

– А дальше?

– Я сказала: «Иди, родная, все в порядке». Я не хотела ее в это втягивать. Он едва не свел ее в могилу своими выходками. Иногда он… Мы не знаем, что происходило между ними. Это великая тайна, как дверь, которая тихо затворяется поплотнее, когда идешь по коридору.

– Ваша мама послушалась и ушла?

– Не сразу. Он ей сказал, что обнаружил, будто мы с Ричардом любовники. Он сказал… Не важно, не хочу повторять. Мама пришла в ужас. Он будто растравлял какую-то старую рану, чего я не могла понять. Потом неожиданно велел ей идти к себе. Мама сразу ушла. Отец пошел за ней, а меня запер на ключ. Больше я его не видела, только слышала с первого этажа. Но это уже потом.

– Вы просидели взаперти до утра?

– Нет. Комната Ричарда Хислопа рядом с моей, мы говорили через стену. Ричард хотел отпереть дверь, но я попросила на всякий случай этого не делать – вдруг он снова поднимется. Позже, совсем ночью, вернулся Гай. Когда он проходил мимо моей комнаты, я стукнула в дверь. Ключ торчал в замке, и Гай его повернул.

– Вы сказали брату, что произошло?

– Только про скандал. Гай не стал задерживаться, ушел к себе.

– А в вашей комнате слышно радио?

Филиппа удивилась:

– Радио? Как же, конечно. Слабо, но различимо.

– Вы слышали радио после того, как ваш отец спустился в кабинет?

– Не помню.

– Подумайте, что вы слышали, пока долгое время лежали без сна в ожидании, когда вернется брат.

– Сейчас постараюсь… Когда отец вышел и увидел меня и Ричарда, приемник был выключен – они перед этим работали. Нет, я не слышала радио, только… Погодите, да, после того как он вышел из маминой комнаты и спустился в кабинет, раздался оглушительный треск радиопомех. Затем некоторое время было тихо. Потом, кажется, снова послышался этот треск… О, и еще кое-что: после радиопомех у меня возле кровати выключился радиатор. Должно быть, случился перебой с электричеством – от этого и помехи, и радиатор. Минут десять спустя обогреватель снова заработал.

– А приемник снова заиграл?

– Не знаю, это я плохо помню. Радио снова включилось, когда я уже засыпала.

– Благодарю вас от всей души и не смею больше задерживать.

– Хорошо, – спокойно сказала Филиппа и вышла.

Аллейн послал за Чейзом и расспросил его об остальных слугах и обстоятельствах обнаружения тела. Затем вызвали Эмили и допросили ее. Когда она вышла, потрясенная, но уже успокоившаяся, Аллейн повернулся к дворецкому.

– Чейз, – сказал он, – у вашего хозяина были какие-нибудь особые привычки?

– Да, сэр.

– Пристрастие к радиоприемнику?

– Простите, сэр, я думал, вы имели в виду – вообще.

– И вообще тоже.

– Если позволите, сэр, мистер Тонкс весь состоял из особенных привычек.

– Сколько вы у него проработали?

– Два месяца, сэр, и должен был уйти в конце этой недели.

– Вот как? Отчего вы решили уволиться?

Ответ Чейза отличался характерной для его речи выразительностью:

– Есть вещи, которые живому человеку не стерпеть, сэр. Одна из них – это когда с вами обращаются так, как мистер Тонкс обращался со своими слугами.

– А! Тоже его особая привычка?

– По моему скромному мнению, сэр, он давно уже помешался. Потерял рассудок.

– А теперь давайте про радиоприемник. Тонкс ковырялся в приборе?

– Не могу сказать, чтобы я хоть раз замечал нечто подобное, сэр. Но он хорошо знал радиодело.

– Когда он ловил волну, имелся ли на то свой обычай – характерная поза или жест?

– По-моему, нет, сэр. Я не примечал, а я часто входил в кабинет, когда он настраивал радио. Я и сейчас будто воочию вижу его, сэр.

– Да-да, – подхватил Аллейн, – это нам и нужно – четкая мысленная картина. Как это происходило? Вот так?

В мгновение ока инспектор оказался в кресле Септимуса Тонкса, развернулся к тумбе радиоприемника и взялся правой рукой за ручку настройки.

– Так?

– Нет, сэр, – сразу ответил Чейз, – не похоже. Он брался обеими руками.

– Ах, вот что. – Левая рука Аллейна легла на ручку громкости. – А теперь?

– Теперь лучше, сэр, – медленно произнес Чейз. – Но было еще что-то, чего я никак не могу вспомнить. Хозяин всегда… Так и вертится в голове, не получается ухватить.

– Понимаю.

– Как же он делал в минуты раздражения… – проговорил Чейз в раздумье.

– Раздражения?

– Нет, не получается, сэр, не могу припомнить.

– Может, позже вспомнится. А теперь ответьте, Чейз, чем вы занимались вчера вечером? Я имею в виду слуг.

– Мы разошлись по домам, сэр, по случаю Рождественского сочельника. Хозяйка вызвала меня с утра и сказала, что вечером мы можем взять выходной, как только я принесу мистеру Тонксу его девятичасовой грог, – просто ответил Чейз.

– Когда все разошлись?

– Прислуга около девяти, а я в десять минут десятого. Вернулся в одиннадцать двадцать. Все уже легли. Я тоже сразу лег спать, сэр.

– Вы вошли в дом через черный ход?

– Да, сэр. Мы уже между собой поговорили – никто не заметил ничего необычного.

– А в вашем крыле слышно радио?

– Нет, сэр.

– Ну что ж, – сказал Аллейн, поднимая взгляд от своих записей, – пока достаточно, благодарю вас, Чейз.

Не успел дворецкий дойти до двери, как в кабинет вошел Фокс.

– Простите, сэр, – сказал он, – мне только взглянуть на «Радио Таймс» на письменном столе.

Он навис над газетой, лизнул огромный палец и перевернул страницу.

– Вот оно! – вдруг воскликнул Чейз. – Вот что я запамятовал. Так хозяин и делал!

– Делал что?

– Слюнявил пальцы, сэр! Это была его привычка. Он всегда лизал пальцы, когда садился перед радио. Я своими ушами слышал, как мистер Хислоп жаловался доктору, что его с ума сводит, как хозяин не может ни к чему притронуться, не послюнив наперед пальцы.

– Все понятно, – заключил Аллейн. – Минут через десять попросите мистера Хислопа зайти к нам, если это его не затруднит. Это все, Чейз.

– Так вот, сэр, – начал Фокс, дождавшись, когда дворецкий выйдет. – Если все так и есть и то, что я думаю, правда, дело пахнет керосином.

– Надо же, Фокс, какое глубокомысленное замечание. Как это понимать?

– Если бакелитовые ручки заменили металлическими, а через дырки к ним пропустили тонкие проводки, то покойника тряхнуло сильнее, если он взялся за радио влажными пальцами.

– Да. Плюс покойный имел привычку браться за ручки регулировки непременно двумя руками. Фокс!

– Сэр?

– Возвращайся к Тонксам. Ты ведь не оставил их одних?

– С ними Бейли, притворяется, что осматривает выключатели. Он нашел под лестницей главный электрощит. Один предохранитель недавно вылетал, его снова вставили. А в буфете в нижнем ящике – обрезки проводов и прочий хлам. Провода той же марки, что на радиоприемнике и радиаторе.

– Чуть не забыл! Мог ли кабель от адаптера к радиатору участвовать в замыкании?

– Черт возьми, – Фокс кивнул, – вы правы! Вот как это и было сделано, шеф! Более мощный кабель отсоединили от радиатора и просунули куда не надо. В кабинете топился камин, отопления покойник не включал и не заметил неисправности!

– Да, это возможно, но у нас мало доказательств. Возвращайся к осиротевшим Тонксам, мой Фокс, и любезно расспроси, не помнит ли кто из них особых привычек сэра Септимуса, связанных с настройкой радиоприемника.

В дверях Фокс столкнулся с тщедушным Хислопом, который остался наедине с Аллейном. Филиппа была права, когда назвала Ричарда Хислопа ничем не примечательным: секретарь Тонкса обладал самой заурядной внешностью. Серые глаза, тусклые желтоватые волосы, бледный, невысокий – словом, невзрачный, однако накануне на них с Филиппой снизошло озарение: они любят друг друга. Это показалось Аллейну романтичным, но подозрительным.

– Присядьте, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы рассказали, что произошло вчера между вами и мистером Тонксом.

– Что произошло?

– Да. Насколько я знаю, ужин был в восемь, а затем вы с мистером Тонксом пришли в кабинет.

– Да.

– Чем вы были заняты?

– Он продиктовал мне несколько писем.

– Имело ли место что-нибудь необычное?

– О нет.

– Почему же вы поссорились?

– Поссорились! – Тихий голос секретаря чуть повысился. – Мы не ссорились, мистер Аллейн.

– Возможно, я неточно выразился. Что вас расстроило?

– Вам Филиппа рассказала?

– Да, у нее хватило благоразумия ничего не скрывать. Так что произошло, мистер Хислоп?

– Помимо того, что она вам сказала… Мистеру Тонксу было трудно угодить, я его часто раздражал. Так вышло и вчера.

– Что же вызвало его раздражение?

– Почти все. Он накричал на меня. Я испугался, занервничал, стал неуклюж с бумагами, начал делать ошибки. Я дурно выполнял свои обязанности. Потом я допустил грубую ошибку и… окончательно расстроился. Я всегда раздражал его, даже своими привычками.

– А разве у него не было раздражающих вас привычек?

– У него? Господи!..

– Какие?

– Я не могу припомнить ни одной. Разве это важно?

– Что-нибудь связанное с радиоприемником, например?

Наступило короткое молчание.

– Нет, – сказал Хислоп.

– Вчера после ужина радио играло?

– Некоторое время. Но не после… инцидента в холле. По крайней мере, я не помню.

– Что вы делали после того, как мисс Филиппа и ее отец поднялись наверх?

– Я пошел за ними и некоторое время слушал под дверью. – Хислоп побледнел и отодвинулся от стола.

– А потом?