Виктор Поротников: Клубок Сварогов

© Поротников В. П., 2024

© ООО «Издательство „Вече“», 2024

Часть первая

Глава первая. Гордиев узел

Солнце палило нещадно. В воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка.

Несмотря на жару, около тридцати обнажённых по пояс землекопов вгрызались заступами в землю, углубляя траншею под фундамент для будущего храма.

В группе усердных работников выделялись двое, но отнюдь не своим усердием, а одеянием. На обоих были дорогие атласные порты^[1], длинные белые рубахи без поясов с красным оплечьем и такого же цвета узором по нижнему краю. Это были великий киевский князь Святослав Ярославич и его старший сын Глеб, князь переяславский.

Вместе с князьями работали не смерды^[2] и не холопы^[3], а их младшие дружинники, именно с этой целью и прибывшие в Печерскую обитель в этот знойный майский день.

Печерские монахи издавна вели разговоры о том, что древнейшему из русских монастырей нужен добротный каменный храм взамен обветшавшего деревянного, который того и гляди развалится.

Покуда на столе киевском сидел Изяслав Ярославич, просьбы печерских схимников оставались без ответа, поскольку недолюбливал мстительный Изяслав печерскую братию. Святослав же, который не единожды укрывал от Изяславова гнева наиболее строптивых печерских иноков-правдолюбцев, став во главе Руси, сразу же занялся богоугодными делами. Им был выстроен каменный храм в честь русских великомучеников Бориса и Глеба в самом людном месте Киева наперекор митрополиту-греку. А для возведения храма Успения Пресвятой Богородицы в Печерской обители Святослав не только вызвал из Царьграда^[4] каменщиков и мастеров-иконописцев, но и самолично вместе со своими дружинниками несколько дней кряду рыл шурфы под закладные камни и прокладывал сточные канавы.

Монахи и прихожане дивились такому благочестию Святослава, многие из них открыто восхищались князем. Мол, в отличие от своего брата Изяслава, Святослав не только о казне своей печётся, но и желает также очистить душу свою от грехов, творя дела праведные. И лишь некоторые из монахов, осведомлённые о неприязни, возникшей между печерским игуменом Феодосием и Святославом, украдкой переговаривались между собой, что Феодосий нужен Святославу как опора в его противостоянии с митрополитом Георгием. Ради этого и ещё для того, чтобы Феодосий не поминал на литургиях изгнанного из Киева Изяслава, Святослав готов своими руками не только рвы копать, но и камни перетаскивать. Ведь Святослав, в отличие от Изяслава, зрит дальше и лучше разбирается в людях.

Феодосий всегда недолюбливал Изяслава за его грубость и недалёкость, за то, что тот латинян^[5] привечал, словно родню свою. При этом справедливости ради Феодосий не одобрял дерзкий поступок Святослава и Всеволода, согнавших старшего брата с киевского стола и тем самым нарушивших закон о престолонаследии, установленный Ярославом Мудрым^[6], их отцом. Именно по этой причине Феодосий упрямо продолжал на литургиях поминать Изяслава великим киевским князем, хотя в Киеве вот уже третий год полновластным владыкой был Святослав Ярославич.

Устав копать, Святослав объявил своим дружинникам передышку.

Молодые гридни^[7], побросав заступы^[8], разбежались кто куда. Одни улеглись на мягкую траву под столетним могучим дубом, другие отправились попить холодного квасу, третьи принялись обливаться водой из большой бочки, стоявшей под дощатым навесом.

Святослав и Глеб расположились под тем же навесом. Отец и сын уселись на деревянную колоду и завели неспешный разговор о грядущих событиях, которые надвигались с угрожающей неотвратимостью. Святослав объяснял сыну, по каким причинам он решил ввязаться в войну с чешским князем Вратиславом^[9] на стороне польского князя Болеслава Смелого^[10].

– Болеслав мне зять и союзник против Изяслава, – молвил Святослав, утирая пот со лба. – Чешский князь враждебен Болеславу и дружен с германским королём Генрихом^[11], у коего ныне обретается беглец Изяслав. Вполне может быть, что именно Генрих подталкивает чешского князя к войне с поляками, которые не желают уступать немцам земли в Поморье и на реке Одре. Ежели Генриху удастся примучить поляков мечами чехов, то он укрепит свои рубежи на Одре. Заодно Генрих может заставить польского князя силой вернуть Изяслава на Русь. Не зря же Изяслав обивает пороги в замке германского короля и мошной своей перед ним трясёт.

– Коль всё это так, батюшка, значит, король Генрих хоть и молод, но хитёр не по годам, – задумчиво вставил Глеб.

– На всякую немецкую хитрость у нас своя хитрость найдётся, – небрежно усмехнулся Святослав. Он тут же сурово добавил: – Токмо на сей раз я хитрить да изворачиваться не стану. Соберу полки и двину их прямиком во владения чешского князя. Поглядим тогда, что запоёт Генрих, когда топот копыт русских дружин докатится до Германии. Ведь от Богемии^[12] до Майнца^[13] рукой подать!

Глеб взглянул на отца с опасливым изумлением.

– Ты чего это задумал? Не на владения ли короля Генриха нацеливаешься?

– Думаешь, мне не по силам тягаться с ним? – Святослав с прищуром бросил взгляд на Глеба. – А может, полагаешь, что и чешский князь мне не по зубам? Молви откровенно!

– Нам от половцев^[14] и от Всеслава бед хватает, – хмуро проговорил Глеб, – дабы ещё влезать в дрязги польского и чешского князей. Они ведь, между прочим, родственники. Князь Вратислав женат на сестре Болеслава. И как родственники, всегда смогут договориться меж собой полюбовно.

– Стало быть, не одобряешь ты мой замысел похода в Богемию, – печально вздохнул Святослав. – Эх, сыне!.. И я понимаю, что было бы лучше примирить Вратислава и Болеслава без войны, к великой досаде германского короля. Кабы не гостевал у Генриха брат мой Изяслав, я так бы и сделал, поверь мне. Но Изяслав рвётся снова занять стол киевский и повсюду ищет ту силу, которая поможет ему вернуть утраченную власть. Болеслав отказал Изяславу в помощи, поскольку сам увяз в распре с чешским князем, за спиной у которого стоит германский король. Я обязался помогать Болеславу в его войне с чехами отнюдь не из родственных чувств к нему, а чтобы показать Генриху и Изяславу, что на всякую вражью силу у меня своя сила найдётся. И коль пособит мне Господь, я не устрашусь при случае пройтись разором и по землям германского короля.

Святослав помолчал и добавил:

– Что мне чехи и моравы, ежели я вознамерился дотянуться копьём до стольного града короля Генриха. Не желаю я вникать в козни и тайные замыслы Генриха и Изяслава, ибо у меня других дел по горло. Потому-то я не собираюсь распутывать сей гордиев узел, но хочу разрубить его мечом, по примеру Александра Македонского!..

В июне в Киеве собралось большое войско.

Привёл ростово-суздальскую дружину Олег Святославич. Пришла конная дружина из Чернигова. Киевляне собрали большой пеший полк, во главе которого стоял тысяцкий^[15] Перенег. Прибыли ратники из Переяславля.

Всё это воинство выступило к Западному Бугу, чтобы там соединиться с дружиной князя Владимира, сына Всеволода Ярославича.

Святослав хоть и горел желанием возглавить рать, уходившую на Запад, но был вынужден остаться в Киеве, поскольку до него дошёл слух, будто князь полоцкий тоже в поход собирается.

«Выгадал времечко, змей подколодный! – злился Святослав. – Не иначе, в Киеве у Всеслава свои людишки имеются. Ну ничего, вот разделаюсь с чехами, доберусь и до тебя, кудесник Всеслав. Ужо припомню я тебе и сожжённый тобой Новгород, и твой тайный сговор с Изяславом!»

* * *

Во Владимире-Волынском русскую рать поджидал польский посол, проявляя нетерпение, поскольку польское войско уже в полной готовности стояло под Сандомиром. Князь Болеслав в свойственной ему манере уже успел объявить чешскому князю «войну до последней головы» и теперь рвался в битву, снедаемый ратным духом.

На военном совете в тереме владимирского князя польский посол Дыглош изложил своим русским союзникам, где именно Болеслав намерен вторгнуться в пределы Богемии. При этом посол показывал на карте, нарисованной на широком листе пергамента, через какие города и веси предстоит пройти союзным ратям, какие реки и горные перевалы придётся преодолеть.

Вопросы послу задавал Перенег, поскольку именно его Святослав поставил во главе всего русского войска. Молодые князья Олег и Владимир должны были во всём повиноваться тысяцкому. Особенно это уязвляло воинственного Владимира, который за полтора года до этого заключил мирный договор с поляками в приграничном городке Сутейске. Тогда Святослав Ярославич, видя ратные успехи племянника, доверил ему главенство на тех переговорах, надеясь на его неуступчивость. Вдобавок Святослав хотел посильнее уязвить поляков, которые не смогли одолеть в битве совсем юного владимирского князя и в результате были вынуждены принять его условия мира.

Дыглош, присутствовавший на переговорах в Сутейске, ныне не скрывал своего уважения к Владимиру Всеволодовичу, хотя тот был самым молодым из предводителей русского войска. Сыну Всеволода лишь недавно исполнилось двадцать три года.

Двадцативосьмилетний Олег внешне напоминал былинного витязя благодаря широким плечам и гордой посадке головы. К тому же его очень красили усы и небольшая светло-русая бородка. Тяжёлый, пристальный взгляд Олега слегка настораживал польского посла: ему казалось, что тот питает внутреннюю неприязнь к польскому князю или вообще не доверяет всем полякам.

«Воистину, сын уродился в отца!» – невольно подумал Дыглош.

Дыглош неплохо знал Святослава Ярославича, который, при всей своей начитанности и обходительности в речах, тем не менее в душе питал глубокое недоверие ко всякому мирянину или лицу духовному, словно исподволь ожидал подвоха или подлости от любого человека. Взгляд у Святослава Ярославича был столь же пронизывающий. То был взгляд скептика, давно разуверившегося в людских добродетелях.

Перенег дал войску передышку всего на один день.

Этот день Олег провёл в покоях своего двоюродного брата Владимира, с которым он успел подружиться ещё в отроческие годы.

Гита, супруга Владимира, спустилась из своей светлицы в мужнины просторные палаты, едва узнав, что ныне у них гостит Олег Святославич. Юная владимирская княгиня вышла к гостю, не стесняясь своего большого живота. Она была на шестом месяце беременности.

Гита приблизилась к Олегу с радостными сияющими глазами.

Они не виделись со дня свадьбы. Волею Святослава Ярославича Гита и Владимир сразу после свадебного торжества уехали на Волынь, а Олег отправился за леса и долы в далёкий Ростов, где он держал свой княжеский стол.

– Да поцелуйтесь же! Стоите как неживые, – подбодрил жену и двоюродного брата Владимир. – Олег, ты же был моим дружкой на свадьбе, поэтому ты для нас с Гитой тоже близкий родственник.

Рассмеявшись над собственной неловкостью, Олег и Гита троекратно расцеловались. Потом Олег бережно усадил Гиту на широкую скамью, сам сел рядом.

– Будешь крёстным отцом моему первенцу? – обратился Владимир к Олегу. Он расположился в кресле напротив Олега и Гиты.

– Я согласен, – ответил Олег.

За прошедший год Гита неплохо освоила русский язык и могла уже обходиться без толмача, хотя в её речи то и дело проскальзывали слова из родного англосаксонского наречия. Владимир, уже поднаторевший в родном языке жены, пояснял Олегу, что именно имеет в виду Гита, заменяя невзначай какое-то русское слово английским.