– Я вижу, вы оба неплохо кумекаете и по-русски, и по-английски, – невольно восхитился Олег.

– Гите здорово помогают осваивать наш язык её служанки и подруги-боярышни, – сказал Владимир. – К тому же Гита свободно говорит по-французски, по-немецки и по-гречески. Она же как-никак королевская дочь!

После обеда Владимир решил показать Олегу свой княжеский терем. Гита всё время была рядом с ними. Она расспрашивала Олега про Глеба, который запомнился ей своими мудрыми изречениями, про Янку, Глебову жену, которая недавно родила дочь.

Не отставал от жены и Владимир, но его расспросы касались совсем иного.

– Почто Глеб не отправился в поход, а прислал вместо себя воеводу Никифора?

– На то была воля нашего отца, – ответил Олег. – В степях под Переяславлем объявилась половецкая орда, выжидает чего-то. Вот Глебу и было велено держать войско наготове, чтобы в случае опасности дать отпор степнякам. Никифор ведь лишь половину переяславской дружины повёл в поход.

– Брат твой младший Ярослав тоже в поход не выступил почему-то? – недоумевал Владимир. – Мурому-то какой враг угрожает? Мордва, что ли?

– Ярослав и рад бы пойти с дружиной в Богемию, но не было ему на то отцовского дозволения, – сказал Олег. – И Давыду тоже было велено стеречь Новгород от происков полоцкого князя, не помышляя о походе на чехов. Виделся я с Давыдом перед выступлением к Киеву.

– По-моему, не годится Давыд для стола новгородского, – откровенно заявил Владимир. – Новгороду нужен князь-воитель, ибо соседи там воинственные, а Давыд нрава не ратолюбивого. С неохотой он за меч берётся. Вот Глеб в Новгороде был на своём месте, как он лихо разгромил Всеслава на речке Коземли!

Владимир с увлечением принялся описывать подробности той битвы семилетней давности, участником которой он не был, но был наслышан о ней от Глебовых дружинников, пришедших вместе со своим князем из Новгорода в Переяславль.

Олег кивал головой, внимая Владимиру, который не скрывал того, как он завидует Глебу, победившему в тяжелейшей сече самого Всеслава Полоцкого! Владимир был весь в этом – горячий, стремительный, не мысливший себе жизни без войны и оружия.

Олег вдруг поймал на себе внимательный взгляд Гиты, которая сидела на стуле чуть позади Владимира. Тот не мог видеть выражение её красивых карих глаз, увлечённый собственным рассказом. Олег же прочёл во взгляде Гиты, что её тяготит присутствие мужа, не позволявшее ей вдоволь наговориться с дорогим гостем. И ещё по глазам Гиты было видно, что она хочет чем-то поделиться с Олегом, чем-то сокровенным, но не смеет это сделать при супруге.

Олег, научившийся у мачехи языку мимики, постарался взглядом дать понять Гите, что хотя он и беседует с Владимиром, но видит только её и думает только о ней.

Наконец Владимир повёл Олега в оружейную комнату. Уловив момент, Гита крепко пожала руку Олега своей маленькой рукой. На этот жест искренней симпатии Олег ответил таким пылким взглядом, что у Гиты щёки зарделись румянцем. Уходя к себе на женскую половину, Гита взглядом тоже дала понять Олегу, что ей приятно его молчаливое признание и взаимность, коей она от него ждала и дождалась.

«Дивная! Прелестная! – думал Олег о Гите, поглядывая на Владимира с лёгким сожалением. – А этот дурень, похоже, даже не распознал, сколь мила и необыкновенна его супруга! Он, небось, более заботится о конях и дружине, нежели о жене своей!»

Владимир же, не замечая отрешённого взгляда Олега, с мальчишеским увлечением показывал ему варяжские и фряжские мечи, изогнутые половецкие сабли, топоры и палицы на длинных рукоятях. В оружейной комнате было на что посмотреть!

На ужин Владимир пригласил всех воевод и владимирских бояр. Приглашён был и польский посол.

Застолье после нескольких заздравных чаш превратилось в шумное сборище орущих, спорящих и распевающих песни мужей.

Владимир, видя, что Олег сидит за столом со скучающим видом, наклонился к его плечу и тихо сообщил, мол, Гита желает показать ему греческие и латинские книги, привезённые ею из Англии.

Молодая челядинка провела Олега полутёмными переходами, где скрипели под ногами половицы, к лестнице, ведущей на второй ярус терема. Подобрав подол длинного платья, служанка стала подниматься наверх, освещая себе путь горящим масляным светильником. Олег, топая сапогами, шёл за ней следом.

Жилище владимирского князя очень напоминало Олегу его ростовский терем, такой же тесный и мрачноватый. Вот только в его тереме сверчки были не столь голосисты, как здесь.

С тягучим скрипом отворилась тяжёлая дубовая дверь в покой княгини. Челядинка посторонилась, пропуская Олега вперёд.

Олег ступил через порог, наклонив голову в низком дверном проёме.

Служанка не последовала за Олегом. Видимо, исполняя повеление своей госпожи, она молча затворила дверь и бесшумно удалилась.

Гита сидела в кресле столь изящном, что всякая мелочь в сочленениях спинки, ножек и подлокотников радовала глаз той скрупулёзной соразмерностью, какая присуща творениям знаменитых мастеров. На княгине был сиреневый просторный сарафан. Её голова была покрыта белой накидкой. Из-под сарафана выглядывали носки кожаных башмачков, слегка повёрнутые набок и плотно прижатые друг к другу. Княгиня восседала в кресле не прямо, а немного склонившись на правый бок, опираясь локтем на маленькую подушку.

Гита читала книгу. Рядом на столе среди прочих книг, обтянутых потемневшей от времени телячьей кожей, лежала массивная книга, раскрытая как раз посередине.

Греческий светильник в виде сосуда с одной ручкой излучал свет, распространяя запах конопляного масла. Этого тусклого света едва хватало, чтобы осветить половину светлицы от одного столба, поддерживающего потолочные балки, до другого.

Оторвавшись от чтения, Гита предложила Олегу сесть на стул. Она стала рассказывать ему про книги, которые служат ей грустным напоминанием об утраченной родине, делилась впечатлениями от всего увиденного ею на Руси. Гита чувствовала себя здесь одинокой, несмотря на то что русские люди необычайно приветливы. Гита очень скучала по морю и по вересковым пустошам, тосковала по братьям и сёстрам, оставшимся в Дании у короля Свена^[16]. И ещё она постоянно думала об Олеге после той самой первой их встречи в Новгороде.

Последние слова Гита произнесла очень тихо и сразу же умолкла, смутившись.

У Олега от волнения перехватило дыхание, и сердцу вдруг стало тесно в груди. Он тоже часто вспоминал кареглазую дочь короля Гарольда^[17], серьёзную не по годам, преисполненную душевной стойкости при кажущейся телесной хрупкости. Этим Гита разительно отличалась от русских княжон и боярышень. Ещё в ней было нечто такое, что поразило Олега с самой первой их встречи. Взгляд Гиты завораживал, её улыбка обезоруживала, а интонация её голоса пробуждала в душе Олега какое-то сладостное томление. Олег был готов внимать речам Гиты бесконечно и постоянно был готов взирать на неё.

Видимо, все эти чувства отразились на лице у Олега, поскольку Гита, уже не пряча глаз, спросила:

– Ты вспоминал обо мне хоть иногда?

– Ответить «нет» значило бы солгать, ответить «да» значило бы не сказать всей правды, – промолвил Олег, пожирая Гиту взглядом. – Я постоянно думаю о тебе. Ты даже снилась мне несколько раз.

В следующий миг Олег устремился к Гите и упал перед ней на колени, стиснув её нежные ручки в своих ладонях. Им вдруг овладел сильный душевный трепет, словно перед ним сидела не обычная смертная женщина, а сказочная фея из саксонских баллад, которые часто пела Олегу мачеха.

– Почему меня отдали в жёны Владимиру, а не тебе? – печально прошептала Гита и что-то добавила по-английски, проведя рукой по волосам Олега.

В этот момент в дверь раздался тихий троекратный стук.

Видимо, это была служанка Гиты.

– Тебе пора уходить, – прошептала Гита.

Но сама продолжала держать Олега за руку.

Олег притянул к себе Гиту, обняв её за плечи. Гита запрокинула голову, подставляя ему губы. Долгий пламенный поцелуй растворил их друг в друге. Снова раздался тихий стук в дверь, но Олег и Гита уже не обратили на это внимания.

Глава вторая. Битва при Оломоуце

Русское войско вступило в Польшу, но польского воинства под Сандомиром не оказалось.

Стало известно, что поморяне^[18] в очередной раз совершили набег на владения польского князя, поэтому Болеслав спешно увёл войско для защиты своей столицы. Для войны с чехами в Польше собиралось другое войско, во главе которого должен был встать Владислав, брат Болеслава.

Дыглош, переговоривший с сандомирским воеводой, сказал русичам, что им надлежит двигаться к городу Калишу, где пребывает Владислав.

На пути к Калишу русским полкам пришлось переправляться через реки Вислу и Варту, это замедлило их движение. Повсюду в польских городах и селениях местные жители взирали на русичей с опаской и недоверием. Это была так называемая Малая Польша, куда не раз ходили войной русские князья, начиная с Ярослава Мудрого и его брата Мстислава Храброго^[19].

Земли по реке Буг входили в состав Руси со времён Владимира Святого^[20], как и восточные предгорья Угорских гор^[21]. Однако польские князья неоднократно пытались отвоевать Побужье у киевских князей, зарились они и на червенские города, что стоят у притоков Вислы по рекам Сан и Вепш. Население в этих неспокойных краях было смешанным: диалект западных славян давно смешался с говором живущих здесь издревле волынян и бужан, восточнославянских племён. Противостояние поляков с русами, несмотря на родственные браки, обострялось ещё из-за того, что польские князья приняли католицизм, в то время как на Руси было распространено православие.

Вражда западной церкви с Византийскими патриархами^[22], распространившими свою веру на южных и восточных славян, не позволяла соседствующим славянским народам разрешить до конца все противоречия. По этой же причине поляки хоть и часто враждовали с чехами, но тем не менее считали их своими братьями по вере, поскольку богослужение в Чехии происходило на латыни, как и в Польше.

Город Калиш лежал в самом центре польских земель, сюда победоносные русские дружины не доходили ни разу. Зато, по признанию Дыглоша, в недалёком прошлом чехи неоднократно разоряли Калиш и всю ближнюю округу. Оказывается, у польских владетелей издавна было две беды: язычники-поморяне, не желавшие принимать веру Христову, и чешские князья, постоянно отнимавшие у поляков земли по реке Одре.

Последний раз земли по Одре отнял у поляков чешский князь Бржетислав^[23], отец нынешнего властителя Чехии – Вратислава. Утраченные области вместе с городом Вроцлавом сумел вернуть польский князь Казимир Восстановитель^[24], отец Болеслава. Но сделал это Казимир не вооружённым путём, а пообещав впредь выплачивать чехам дань в виде пятисот гривен серебром и трёхсот гривен золотом ежегодно. Эту дань поляки выплачивают и поныне, ибо все попытки избавиться от неё заканчивались неизменным вторжением чехов в Польшу.

Как-то в разговоре с Перенегом Олег поинтересовался, почему князь Болеслав, постоянно побеждая поморян и мазовшан^[25], не может одолеть чехов и вынужден откупаться от них унизительной данью.

– Это не пристало князю, имеющему прозвище Смелый, – добавил Олег.

Перенег, не питавший к полякам особых симпатий, презрительно усмехнулся.