Но как наш призрачный кирасир попал в комнату? Из разговора я понял, что дверь выбили уже после того, как старик был убит. Значит, преступник зашёл не через дверь. Из вариантов оставалось окно. Оно было достаточно большим и выходило на переулок. Выглянув наружу, оценил расстояние до брусчатки. Второй этаж – это, конечно, не высоко, но зацепиться снаружи было особо не за что. Значит, убийца мало того, что был достаточно сильный, чтобы с мечом весом в несколько килограммов подтянуться и забраться в окно, но ещё и оказался высоким и ловким, чтобы всё провернуть незаметно.

Или же всё это неверно, и он использовал лестницу или что-то вроде того. Может быть, подогнал высокую повозку или даже автомобиль под окно. Хотя скорее повозку, какой-нибудь грузовик был бы слишком заметным. С тем же успехом можно было с силой пробиваться через центральный вход.

Но кому пришло в голову устроить такую странную авантюру? Нужно учесть слишком много факторов, в том числе, собственно, наличие доктора в его кабинете в тот момент, когда к окну была подогнана повозка. Для этого неплохо было бы иметь сообщника и недюжинную удачу.

А что, если он попал в комнату не через окно? Что, если он уже ждал доктора внутри, когда тот заперся? Тогда, должно быть, он мог прийти в любой момент, и надо бы расспросить об этом местных. Но всё же версия о гусаре-акробате мне нравится несколько больше. Просто потому, что это было бы забавное развитие событий.

Как мне довелось выяснить на собственном опыте, жизнь любит удивлять в подобных случаях, а потому самые невероятные варианты иногда стоит проверять в первую очередь. По крайней мере, очень часто их можно быстро отбросить и идти дальше.

– Ну что, как очередной буржуазный враг встретил свой конец? – спросил меня внезапно появившийся в дверях Йозеф.

Койот, кажется, что-то да откопал. По крайней мере, это можно было понять по его довольной улыбке.

– Его убили мечом, причём довольно необычным. Палаш или что-то вроде того.

– Время смерти подтверждается? Его действительно убили утром?

– Ну, судя по замутнённым глазам и иссохшим слизистым, можно сказать, что действительно прошло где-то полдня. Но не больше.

– Что-нибудь ещё узнал?

– Ну он был довольно одиноким. А ещё был проклят.

– Опа… Правда? Вот у нас и мотив образовался. В их среде, мне кажется, за такое вполне могут убить.

– Не думаю, что это могло быть мотивом. Он хорошо скрывался.

– Всё тайное рано или поздно становится явным. И когда это происходит, могут случаться самые неприятные события.

Йозеф сделал несколько шагов по комнате и остановился у рабочего стола доктора, внимательно всмотревшись в разбросанные по нему бумаги. Вдруг он взял одну маленькую книжицу и открыл её. Полистав исписанные страницы, он подозвал меня и спросил:

– Что это за язык такой?

Я всмотрелся. Страницы были изрисованы чудными знаками, каждый из которых был старательно выведен и вписан в длинный последовательный ряд, нигде не прерывавшийся. Это мало походило на привычные слова, да и значки не были похожи на буквы, которые я когда-либо видел.

– Какая-то шифровка, скорее всего, – заключил я.

– Стоит пытаться её разгадать?

– Без ключей и навыков криптографии? Не имеет смысла. Да и вряд ли там будет много полезного.

Он покачал головой и продемонстрировал мне обложку, на которой красовались большие белые буквы: «Великое проклятие». Затем он начал листать страницы, заостряя внимание на причудливых и не очень аккуратных рисунках, изображавших различные мутации, происходящие при проклятии.

– Доктор, вероятно, очень увлекался изучением проклятия и его влияния на организм, – сказал Йозеф и, в подтверждение своих слов, кивнул на стол, полнившийся похожими рисунками проклятых зверей.

– Неудивительно для того, кто сам подвергся этой напасти. Но это нам всё равно ничего особо не даёт. Прочитать его записи мы всё равно не сможем, если нам с неба не упадёт ключ. Да и даже в этом случае не вижу особого смысла…

– Смысл взять книжку с собой есть. По крайней мере, когда мы будем говорить с подручным доктора, товарищем Заречным, это окажется дополнительной темой для разговора. Это, возможно, последний с кем погибший говорил перед смертью, и он вполне может что-то знать про его изыскания. Не мог же Шариков в одиночку заниматься всей этой исследовательской чепухой.

– Ну, тогда поехали к нему?

– Э, нет, не сейчас. У меня другой план. Мы идём спать до самого утра. Утром расспросим соседей-работяг о том, что они видели, а уже после поедем на другой конец Москвы. Нам великодушно выделили кровать покойника.

– Ты же не собираешься…

– А почему нет? Не домой же ехать сейчас. Кроме того, когда я был на фронте, то спал на сырой земле, укрывшись одной шинелью. После этого мне любая кровать будет мила и приятна. Да и тебе, насколько я помню, нынче нелегко живётся без собственного угла. Хорошо ли отказываться от бесплатных перин?

– Ну да, я, конечно, сейчас практически бездомный, однако…

– Вот и отлично. Я буду спать первым, а то уже сутки не сплю. А ты постой на вахте.

– Ладно, мы считаем морально приемлемым спать прямо на месте преступления, но зачем нам друг друга сторожить?

– Потому что мы на месте преступления. А ещё потому, что я совсем не доверяю этой свинке. Мало ли что выкинет. Так что давай, я подремлю пару часов, ты меня разбудишь, и я тебя сменю. В восемь опросим местных и двинем дальше.

Печать первая – Йозеф – Нехороший дом

– Ну как там, с допросом? – спросил меня Феликс, когда я вышел на улицу.

Лис всё время, пока я беседовал с заспанными пролетариями, прождал меня снаружи, натирая до блеска новенькие кожаные сапоги специально припасённой тряпочкой. Он утверждал, что привычка трястись над чистотой вещей, в принципе быть не должны, а должны быть грязными, осталась ему с тех времён, когда он ещё жил в родительской усадьбе.

Но, как по мне, натирать до блеска и без того новую обувку, да ещё и в условиях московской слякоти, совсем какая-то дурная идея. Неужели иногда привычки всё же возобладают над самой банальной логикой?

– Да никак особо. Никто ничего не видел. А если и видели, то вряд ли расскажут. Они все… какие-то зашуганные малость, – сказал я.

– Значит, единственной нормальной ниточкой у нас остаётся только Заречный? – Феликс ещё раз провёл тряпкой по и без того блестящей поверхности и только затем встал в полный рост.

– Ну, видимо, да.

Мы оседлали моего служебного коня. Я уселся за поводья, в то время как мой товарищ сел сзади. Большинство казённых лошадей были на фронте, поэтому нам приходилось передвигаться в столь глупом положении. Только подумать, два комиссара Особого отдела ВЧК столицы делят одну лошадь!

Хотя Феликсу всё это было не впервой. У него будто бы всю жизнь ничего своего не было. Ну даже если и не всю жизнь, то два года нашей совместной службы, так точно. Он всегда жил в конторе или у коллег; ездил на чужой лошади; да даже маузер на его поясе на самом деле не его. Табельный пистолет он сломал, и мне пришлось отдать свой, чтобы ему не прилетел очередной выговор с отстранением от службы. Мне не сложно, всё равно мне привычнее винчестер девяносто пятого года. И шашка, конечно.

– Тебе очень повезло, что моя Парижская коммуна раньше была ломовой, – ехидно заметил я, ткнув товарища локтем.

– Опять начинается… Когда же тебе уже надоест корить меня за то, над чем я не властен?

– Так уж ты «не властен». Неужто сложно наконец научиться верховой езде?

– Извини уж, не все рождены крылатыми гусарами.

– Я тоже им не был рождён, но всё же в один момент стал.

– Я хоть и благородный, однако проклятый, так что меня не учили.

– Куда там! Дали коня, шашку и рычажную винтовку – вот и всё обучение! А дальше уж было крещение боем.

– И что, предлагаешь к Будённому под Ростов записаться?

– А почему бы и нет? Там ты быстро освоишься.

– Как минимум потому, что ты тут без меня сломаешься и пойдёшь вразнос. Не хочу видеть этот город в огне.

– Ну, один раз Москва уже горела.

– Как бы не накаркать теперь.

На Пречистенке было необычно оживлённо. Коммуна ловко петляла между зевак и праздных прохожих. И чего их всех притащило в этот рассадник буржуазной нелепости?

– Сегодня Сретение Господне. Помнится, мы с семьёй когда-то праздновали.

– Значит, они все направляются к храму на Преображенке?

– Скорее всего. Думаю, там сегодня будет толпа.

– Уж явно не больше, чем на Сухаревской в выходной день.

– Ну, потребительство – это тоже своего рода религия.

Мы остановились перед доходным домом Рекка. Именно здесь мы должны были найти ассистента Шарикова. Спрыгнув с лошади, я подошёл к сидевшей у парадного входа старой овечке:

– Бабуль, скажи, ты же в этом доме живёшь?

– Да, сынок. С самой его постройки.

– Значит, наверное всех здесь знаешь. Скажи, гражданин Павел Заречный в какой квартире обитает?

– Заречный… Заречный… – Бабушка почесала затылок, а затем вдруг просияла: – А! Химик наш! Косматенький такой… Он в третьей квартире живёт, в одной из комнат. Не помню точно, в какой. У него там лаборатория. Какие он в ней расчудесные свечи варит! К слову, о свечах… Он, кажется, хотел сегодня выйти к храму, поторговать, но что-то я его так и не видела на улице… Вы уж скажите ему, что я бы купила у него сегодня свечей.

– Хорошо, я передам, как только мы с ним побеседуем.

– А вы к обедне разве не пойдёте?

– Рано нам ещё на встречу с боженькой, бабусь, – сказал я и похлопал старушку по плечу.

Убранство в доме там, конечно, было шикарным. Мраморные лестницы, стойка для галош, помпезный декор. Моя рука гневно сжалась на цевье винчестера при мысли о том, сколько людей ютилось в душных и крошечных «коечных» при заводах, пока владельцы этих заводов бродили по таким вот просторным залам с высокими потолками.

Я и сам когда-то жил в царских бараках. Спал на кишащей клопами койке в тёмной и прокуренной комнате на двадцать человек. Мало того, что я работал большую часть суток на прилегавшем заводе, так мне ещё и приходилось приплачивать хозяину за тот рассадник тараканов и мокриц!

Нет, пожалуй, сейчас жизнь даже очень хороша. Да, трудно бытовать в условиях постоянной войны, но хотя бы не живу в бараке и не кормлю икрой толстопузого фабриканта. А все его хоромы и хоромы ему подобных теперь служат жильём для тех, кто ранее был лишён всего. Это единственная возможная судьба всех этих излишеств с лифтами, водопроводами и мрамором.

Мой товарищ с аристократическим прошлым, кажется, не разделял моего презрения к обстановке. Однако всё же был не менее напряжён и мял в руках кобуру.

– Что-то мне здесь совсем не нравится, – произнёс Феликс. – Глаз болит. Да и в целом этот дом какой-то нехороший. Прислушайся-ка…

Я навострил уши, но ничего не услышал. Абсолютно ничего.

– Тихо. Мертвенно тихо.

– Именно… Очень тревожно.

Мы стали медленно подниматься по лестнице. Доставать оружие, приходя в жилой дом, было не слишком профессионально, но и у меня теперь было ощущение, что скоро оно может нам понадобиться. Этакая чуйка сработала.

Вот мы на втором этаже. Третья квартира прямо перед нами. Дверь распахнута. Внутри тихо. Мы осторожно зашли внутрь, взведя курки. Прижавшись спиной к спине, мы медленно изучали одну комнату за другой. Ствол винчестера медленно обшаривал внутреннее убранство: я всё ждал засады за каким-нибудь сервантом.

Вскоре все комнаты были осмотрены. Все, кроме одной, которая была закрыта. Мы подошли к её резной двери. Я прижался ухом к деревянной поверхности. Внутри слышалось какое-то копошение и… рычание? Да, будто бы внутри заперли сторожевую собаку.

– Я думаю, он там, – шепнул я напарнику.

– И скорее всего он нас ждёт, – произнёс он.

– Постучимся, вломимся или попробуем сделать всё тихо?

– Когда мы с тобой работали тихо?

Кивнув, я постучался в дверь и выкрикнул: