* * *

В этом маленьком помещении время тянулось невероятно долго. Идти было некуда. Даже если бы я хотела куда-то пойти. Я выбрала пятно краски на стене и смотрела на него, пытаясь придать ему какие-то знакомые очертания из внешнего мира.

Через некоторое время звякнул глазок, заскрежетал ключ, и дверь открылась.

– Вильконьская, – вызвала Надзирательница. – К старшему воспитателю!

– К Моисею? – спросила Фляжка.

– Вас не касается, – ответила Надзирательница.

– Почему именно к Моисею? – спросила я. – Он что, такой старый?

– Мы его так называем, – ответила Мариолька, – потому что за ним любая в огонь и в воду пойдет.

– Глупости.

У Надзирательницы все еще была перевязана рука. Видимо, укусы на ней заживали плохо.

– Вильконьская, на выход, – сказала она. – Я тут целый день ждать не буду.

Я вышла в коридор. Я впереди, она за мной.

– Я рада, что вы не стали распространяться об этом незначительном инциденте, произошедшем в самом начале нашего знакомства.

Мы обе посмотрели на ее перевязанную руку.

– Незначительный инцидент? – повторила она. – Вы вели себя как животное. И получили предупреждение, за которым может последовать наказание. Прокурор, ведущий ваше дело, проинформирован о случившемся. Он может попросить ужесточить приговор.

И так, мило беседуя, мы добрались до кабинета старшего воспитателя.

Я думала о том, как, должно быть, изголодались женщины, запертые в камерах, по мужчинам, раз им так понравился этот воспитатель. Я исходила из того, что он мог не отличаться красотой и что они преувеличили его достоинства. Что тут скажешь. После долгого пребывания в тюрьме их вкусы выглядели жалкими, хотя и вполне объяснимыми.

Надзирательница постучала и открыла дверь.

– Пожалуйста, заходите, – обратилась она ко мне.

Я так и сделала.

Ну что ж. Я не ошиблась. Мифологизированный сердцеед, кумир отделения на самом деле оказался коротышкой, не выше метра шестидесяти, одетым в совершенно лишавший его мужественности халат. И как будто этого было недостаточно, он как раз драил пол в собственном кабинете, стоя на коленях. Когда он поднялся, то посмотрел на меня мутным взглядом. Лицо у него было старое, дряблое, усталое, с сильно поредевшей и слишком отросшей щетиной. Ничего необычного, даже для тюремных условий. Влюбиться в такого невозможно, будь я даже распутной племянницей рядового депутата.

– Здравствуйте, пани Вильконьская, – внезапно раздался голос позади.

Он прозвучал как тяжелый медный колокол, от которого все мое тело пришло в резонанс. Я повернулась к нему и еле устояла, так у меня подкосились ноги.

В кресле за столом сидел полубог-получеловек с лицом Збигнева Водецкого^[2].

– Садитесь, – сказал он, и мне показалось, что он поет мне со сцены в Ополе^[3].

– А-а-а… – только и смогла я могла ответить.

– Благодарю вас. – Он повернулся, как оказалось, к женщине в халате, которая только что закончила мыть пол.

Она кивнула и ушла.

Я же, шатаясь, прошла несколько шагов и опустилась на стул напротив него.

Как же он был красив! Массивная, широкая челюсть, орлиный нос и острый взгляд, глубоко посаженные под мощными бровными дугами глаза. К тому же буйство вьющихся волос.

– Я все для вас сделаю, – вырвалось из моего горла. – Я буду докладывать о своих сокамерницах, записывать, что они говорят, приносить отчеты. Я уже могу рассказать вам о гнусных способах контрабанды косметики, еды и алкоголя…

– Стоп, стоп, хватит… – Он улыбнулся. – Спасибо за доверие, но я вызвал вас не за этим. Я не требую, чтобы вы докладывали о своих сокамерницах. Я разговариваю с заключенными напрямую и не принимаю во внимание сплетни, клевету или наветы.

Я удивленно посмотрела на него.

– Простите. – Я уже оправилась от первоначального шока. – Не знаю, что со мной случилось.

Несмотря на то что я встретила мужчину такой красоты, я все же вела себя достойно. Я сохраняла спокойствие. Другие, наверное, тут же захотели бы сесть к нему на колени и поплакаться о своей тяжелой судьбе. Это бессмысленно, стыдно и возмутительно, но, возможно, стоит попробовать. Вдруг сработает?

– Можно я сяду к вам на колени и немного поплачусь о своей тяжелой судьбе? – спросила я с глазами полными мольбы.

– Нет, пожалуйста, не надо, – твердо ответил он.

– Всего лишь на минутку. Я очень мало вешу. Вы даже не почувствуете.

– Мои контакты с заключенными ни на миллиметр не выходят за рамки вопросов по существу.

– О да, по существу. Конечно. Я просто хотела убедиться.

Всегда лучше спросить, чем потом всю жизнь грызть себя за то, что у тебя была возможность и ты ею не воспользовалась. Я сделала несколько глубоких вдохов и обмахнулась рукой. Я почувствовала, что постепенно ко мне возвращается самообладание.

– По существу, миллиметры и контакты, – с пониманием кивнула я. – Все ясно. Я уже прихожу в себя. Господь спустился с небес так неожиданно. То есть… Но пребывание в тюрьме – это все-таки шок. Мне уже лучше. Продолжайте. В чем дело?

– Вы должны понимать, что это место немного отличается от жизни на воле.

– Но эти различия совсем не велики.

Он недовольно посмотрел на меня.

– И находящиеся здесь люди тоже отличаются от тех, кого вы обычно встречаете на воле.

– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, ведь есть же те, кто забирает у народа миллиарды и ездит на лимузинах. По сравнению с ними те, кто здесь, – это так, мелочь. Их сложнее поймать за руку и что-то доказать, потому что они крадут наше общее имущество. Никого это напрямую не касается. Никого это даже не волнует.

– Я понимаю вашу точку зрения.

– Не могли бы вы хотя бы взять меня за руку?

– Нет, – твердо ответил он. – Я думал, мы уже это выяснили.

– Да, конечно. Я все понимаю. По существу, миллиметры и контакты… все понятно. Прошу, продолжайте, уважаемый… старший воспитатель…

Я взглянула на него так, чтобы показать, с каким интересом я слушаю его затянувшуюся и немного скучную речь.

– Пожалуйста, не провоцируйте заключенных, – продолжал он. – У некоторых из них большие сроки заключения. Тюрьма стала для них целым миром. Здесь у них нет ничего, кроме достоинства, положения среди сокамерников и их уважения. Если это отнять, у них ничего не останется. Они не позволят себя публично высмеивать, потому что это будет означать полную безнадежность, лишающую их всего. Я имею в виду инцидент во время вчерашнего ужина. Вы меня понимаете?

– Да, конечно, понимаю. А почему я должна не понимать? – спросила я, сидя на стуле и поправляя одежду. – Мы не очень хорошо начали наше знакомство. Я прошу прощения за свое прежнее поведение. Не знаю, что на меня нашло.

Он понимающе улыбнулся, перекладывая какие-то неважные бумаги.

– Я понимаю, – сказал он. – Все в порядке. Давайте просто забудем об этом.

Забыть? Я не это имела в виду. Зачем такие крайности. Сердца у него, что ли, нет?

– Я очень рада, спасибо. – Я улыбнулась. – Вы поете?

Его лицо помрачнело. Он покачал головой.

– Я слушала, слушала, о чем вы говорили, – твердо заявила я. – Я все поняла. Длительные сроки, мир за решеткой, положение в стаде, борьба за достоинство, но вы так похожи на Збигнева Водецкого… и этот ваш голос. Вы поете или нет?

Он поднялся, но петь не стал.

Зато указал мне на дверь. Хотя я прекрасно знала, где она находится. Он так много говорил о том, что не следует провоцировать заключенных, но, обозначив окончание нашей встречи таким драматическим образом, значительно повысил напряжение и поставил меня в ситуацию «сейчас или никогда».

– Благодарю вас за сегодняшнюю встречу, – сказал он. – У меня еще много работы. С вашего позволения, мы отложим этот разговор до следующего раза.

Следующего раза? Да меня через неделю четвертуют!

Я сорвалась со стула и двинулась вдоль стола. Я была уже на полпути к нему, когда он вытащил из ящика черный забавный баллончик – женщины носят такие в сумочках, когда возвращаются домой поздно вечером.

– Что вы делаете?! – закричала я. – Вы с ума сошли?!

– Поверьте мне, это лучшее решение.

Он действительно разозлил меня, но было уже поздно.

Я была слишком близко. Я уже не знала, хочу ли я его обнять или задушить. В тот момент это уже не имело значения.

Он брызнул, и мир исчез за зеленой дымкой.

Сначала я не поверила. Прохлада на лице словно морской бриз. Только потом адское жжение, стыд, смущение и бесконечное желание протереть глаза.

Он схватил меня под руку и вывел. Мои глаза слезились. Я ничего не видела.

За дверью меня уже ждала Надзирательница. Она ничего не стала спрашивать. Вероятно, не должна была.

* * *

Она отвела меня в камеру. Услышав щелчок замка и скрип петель, я вошла внутрь.

– Что случилось? – заботливо спросила Мариолька. – Тебе что-то попало в глаза?

– Да, – ответила я.

– Этим чем-то был перцовый баллончик?!

Они заржали.

Дверь за мной закрылась. Я протянула руку, чтобы продолжить идти на ощупь. Я добралась до умывальника и принялась промывать глаза.

– Подлые мерзавки, – сказала я им. – Вы не предупредили меня. Он просто брат-близнец величайшего певца!

– Тако Хемингуэя? – спросила Фляжка, разразившись хохотом. – Ты права! Мне даже в голову не пришло.

– Может, Эрнеста? – поправила я ее.

– Эрнесто Че Гевара? – вмешалась Мариолька. – Может быть, немного. Но не безумно.

– Что же это творится? – ругалась я, идя к койке. – Чтобы так запросто газом в культурного человека…

Фляжка подвинулась, и я села рядом с ней.

– Сделать тебе наколку? – спросила она. – У тебя настроение улучшится.

– Делай что хочешь, дочка, – ответила я. – Мне все равно. Вы меня достали.

– Она согласилась? – спросила Фляжка Мариольку.

– Вроде как да, – ответила та.

– Здорово! – Фляжка подпрыгнула от радости.

Она встала с койки, достала большую зеленую коробку и через мгновение вытащила что-то, напоминающее джойстик для игровой приставки. Да, подобные штуки способствуют развитию заболеваний позвоночника и кровеносной системы у играющих в них толстых деток, чьи родители трудятся на высокооплачиваемых и мозгозатратных должностях в банковском, телекоммуникационном и торговом секторах.

Ловким движением она сняла с устройства чехол и достала небольшую цилиндрическую деталь с двумя проводками. Куском проволоки она соединила ее с пластиковой ручкой. Всю конструкцию обмотала изолентой, добавила конец старого зарядного устройства и воткнула его в розетку у умывальника.

Раздалось жужжание.

– Что это?! – удивилась я.

– Машинка, – ответила обрадованная Фляжка. – Ты же согласилась. Будем набивать. Ты же сама этого хотела.

Она задрала рукава и показала мне карикатурные фиолетовые каляки на предплечьях.

– Пока что я умею набивать Геракла и Посейдона, – возбужденно продолжала она. – Кого хочешь?

Я в ужасе подняла глаза.

Посейдон, плывущий на пенистой волне, выглядел так, будто рекламировал порошок для стирки, а Геракл – препараты для потенции.

– Можно я еще немного подумаю? – спросила я.

– Подумай хорошенько, – ответила она. – Это важное решение. Ведь она останется до конца жизни.

– К счастью, это ненадолго.

– Но тебе ведь нравится? – спросила она с надеждой в глазах.

– Да ты настоящий Пикассо!

У Фляжки сперло дыхание, она схватилась за грудь и покраснела.

– Ты правда так думаешь? – восторженно пискнула она.

– Правда.

– Мариолька, ты слышала? – Она подтолкнула сокамерницу. – Я прям как Пикассо.

– Это она про твои партаки? – спросила Мариолька, листая глянцевый журнал двухлетней давности.