Ну да бог с ним, с озером. Сейчас речь не о нем, а том, что в 1406 году, как сообщает Псковская первая летопись, «поганый отступник веры христианския, неверник правде, ни крестному целованию, князь Витовт Литовский, и повоева Псковскую волость и город Коложе взя на миру, на крестном целовании, а миру не отказав, ни крестного целования не отслав, ни мирных грамот ко Пскову, а грамоту розметную посла к Новугороду, а сам поиде на Псковскую волость, повоева все; месяца февраля в 5 день, на память святыя мученицы Агафьи, первое прииде на Коложскую волость на Фарисееве недели в пяток: овых изсече, а иныя поведе в свою землю, а всего полону взяше одиннадцать тысящ мужей и жен и детей, опроче сеченых». Правду говоря, в 11 000 пленных не просто верится с трудом, а вообще не верится. Чтобы взять в плен такое количество народу, Витовту нужно было как минимум всю Псковскую республику привести к общему знаменателю. Нет, все это больше похоже на ошибки переписчиков или на свидетельства очевидцев, у которых глаза от страха сделались велики. Очевидцев можно понять.

После разрушения и разграбления Коложе Витовт двинулся к соседнему Вороничу и там «наметаша рать мертвых детей две ладьи». Псков с ответом не задержался – быстро собрал войско и выступил в поход, в котором приняли участие жители других псковских пригородов – Острова, Изборска, Велье и Воронича. Витовта настигли у Великих Лук, разбили наголову и, как записано в летописи, «стяг Коложский взяша и полону много приведоша».

Восстанавливать Коложе не стали. Через восемь лет после его разрушения, то есть в 1414 году, псковичи построили новое Коложе в излучине реки Великой и назвали его Опочкой^[2]. В этом месте река делает крутой поворот на запад. Через мыс прокопали ров и на образовавшемся острове насыпали холм из той самой земли, которая осталась от земляных работ. Холм этот и сейчас возвышается в центре города. Вокруг него разбит парк, на вершине холма по периметру городского вала проложена вымощенная плиткой дорожка, по которой можно минут за пятнадцать обойти всю крепость или, вернее, то, что от нее осталось, а осталось… почти ничего. Если знать, куда смотреть, то можно разглядеть небольшой овраг на месте когда-то бывшего порохового погреба, единственного каменного сооружения внутри крепости, и маленькую серую табличку там, где стояла церковь Спаса^[3]. Каменный пороховой погреб, правда, появился куда позднее – в середине XVI века. Есть еще неприметная тропинка, которая ведет с крепостного вала вниз, к реке. По этой тропинке спускались за водой во время осад. То есть тропинки и не видно почти никакой, но экскурсовод вам покажет место, где она проходила. Ну а внутри городских стен, кроме церкви и порохового погреба, были воеводский двор, дом священника, житницы для хлеба, соляной амбар, кузница и все то, что должно быть в крепости: деловито снующие в поисках пропитания куры, сохнущие на веревках кольчуги и чумазые ребятишки, катающие по пыльным тропинкам неизвестно где украденное чугунное ядро. Кстати, о пушечных ядрах. В Опочецком краеведческом музее их четыре. Все они, хоть и выглядят очень старыми, – новодел, как объяснил мне главный хранитель музейных фондов Александр Владимирович Кондратеня. Есть еще каменные. Вот среди них-то одно или два настоящих.

Возвели крепость на удивление быстро – всего за две недели. В Псковской летописи по этому поводу записано: «Сделаша у весь в две недели в осень по Покров», то есть к середине октября. Почему в такие короткие сроки – понятно: в тот год неугомонный Витовт взял штурмом и сжег еще один укрепленный пригород Пскова – Себеж. В такой ситуации медлить не приходилось.

Мост на ужищах

Новорожденная крепость была деревянной. Общая протяженность стен составляла около полукилометра. С самого начала в крепости имелось двое ворот – Большие юго-восточные и Малые северо-западные. Между двумя частоколами толстых дубовых бревен насыпали землю и обломки местного известняка. Как строительный материал он никуда не годился, поскольку был очень непрочен, но в качестве бутового камня был на своем месте – крепостную стену с таким наполнением артиллерия того времени не пробивала – ядра если и проламывали наружный частокол, то непременно вязли в земле, перемешанной с камнями. Кроме того, этим камнем, который во множестве находили, когда копали ров, устилали основание вала, а уже на него насыпали землю.

Раз уж зашла речь о местном известняке, то следует сказать, что именно он изображен на гербе города, пожалованном Опочке при Екатерине Второй. Кстати, о гербе. Интересно, куда подевалось отбитое у литовцев знамя Коложе. Передали ли его как переходящее знамя гарнизону Опочки или… Впрочем, этот вопрос выходит далеко за пределы нашего рассказа.

Вернемся, однако, к крепости. Она была, мягко говоря, небольшой – всего 750 квадратных метров – и в плане представляла собой эллипс. Валы сохранились до наших дней, ширина и высота их примерно одинакова и составляет около пяти метров. Не забудем сюда прибавить высоту самого холма, составляющую пятнадцать, а местами и 20 метров. По периметру стен установили три глухие башни – Себежскую, Велейскую и Заволоцкую, по имени трех таких же псковских пригородов, как и сама Опочка. Имелись еще и ворота – Большие и Малые.

Уже через двенадцать лет под городскими стенами появился все тот же Витовт. Да не один, а привел с собой, кроме собственно литовцев, еще и немцев, татар, чехов, поляков и валахов. На этот раз Псков узнал о планах Витовта заранее, и на помощь гарнизону Опочки были присланы полсотни вооруженных псковичей. В Псковской первой летописи об этой осаде сказано: «Приде прежде к городу Опочке и лезше усердно к городу велми, а опочане с ними бишася искрепка, а Бог им святый Спас помогаше, а Псковичи пришли бяху 50 муж снастных, много бо, рече, побиша опочани Литвы и Немци и Тотар, а опочан Бог блюдоше; и он неверный поиде опором к городу, а много голов своея рати остави…»

Бог, конечно, опочанам помог, но и сами они не плошали. Еще до прихода Витовта перед воротами крепости был повешен тонкий мост на веревках через ров, а под заполнявшей ров водой, аккурат под мостом, были набиты острые колья. Первыми вбежали на мост татары, а за ними поляки, чехи и валахи. Как только мост заполнился, так опочане веревки и подрезали. В Никоновской летописи по этому поводу написано: «…и тако начаша татарове скакати на мост на конех, а гражане учиниша мост на ужищах, а под ним колиа, изострив, побиша; и якоже бысть полон мост противных, и гражане порезаша ужища, и мост падеся с ними на колие оно, и тако изомроша вси, а иных многых татар и ляхов и литвы живых поимаша, в град мчаша». Доскакались, значит. Некоторым не повезло – они оказались насаженными на колья. Тем, кого опочане, мгновенно вышедшие из ворот, взяли в плен, не повезло куда больше. По свидетельству Никоновской летописи, опочане «резаша у татар срамныа уды их и в рот влагаху им… а ляхом и чяхом и волохам кожи одираху». Делали все на валу, на виду у осаждавших. Витовт на это смотреть долго не стал – на следующий день рано утром неприятель из-под стен города ушел. Осада Опочки продлилась всего двое суток.

Это была, так сказать, светская версия событий осады Опочки. Теперь обратимся к религиозной, в правдивости которой не сомневался один из первых опочецких краеведов – Иван Петрович Бутырский. По этой версии, она же легенда, как только началась осада, так опочане стали ходить крестным ходом с хоругвями и иконами вокруг крепости. Осаждающие сразу же стали в них стрелять и через короткое время прострелили икону Всемилостивого Спаса. Пуля сделала отверстие в иконе чуть повыше правого ока Спасителя. Как только это произошло, так войско Витовта, устрашенное невидимой силой, сняло осаду и ушло. Некоторые старики, как пишет Бутырский, слышали от своих прадедов и прапрадедов, что литовцы в ослеплении даже рубили друг друга^[4].

Рубили или не рубили, а икона с пулевым отверстием была. Если еще точнее, то просто с отверстием. Фотография ее приведена в книге Леонида Ивановича Софийского «Город Опочка и его уезд в прошлом и настоящем», изданной к пятисотлетию города в 1912 году. В 1814-м икону, которая в то время находилась в Опочецком Спасо-Преображенском соборе, описали. «Образ чудотворный Всемилостивого Спасителя, с предстоящими: Божией Матерью и Николаем Чудотворцем. На оном риза серебряная, позлащенная, чеканной работы, с тремя венцами таковыми же. В венце Спасителя над местом, где во время нашествия Литвы оный образ, повыше левой брови, прострелен, – звезда серебряная, позлащенная, в середине со вставкою белого хрусталя, и позади образа – звездочка серебряная. Хотя о случае простреления сего образа никакого описания по сие время не отыскано, народное ж изустное, исстари, предание носится, что действительно последовало оное во время литовского нахождения, от стреляния из ружей…» Нет теперь того собора – взорвали его в 1937-м, а икона пропала еще раньше – в двадцатых.

Правду говоря, у историков имеются сомнения относительно первой версии. Мост, упавший на колья, их просто накроет, и вряд ли кто-то из нападавших был на них насажен, а что касается пыток пленных, то о них, как утверждали первые опочецкие краеведы, написано только в Никоновской летописи, а в остальных источниках того времени об этом ни слова. Увы, они не знали, что о том же самом написано в Московском летописном своде конца XV века, опубликованном впервые лишь в 1949 году.

Обсуждать вторую версию таким образом, чтобы не задеть чувств верующих, не представляется возможным. Скажем только, что стрелять в икону могли и не из огнестрельного оружия, а, скажем, из арбалета. Если бы в нее попали из тогдашней пищали, которая мало была похожа на снайперскую винтовку, а более на небольшую пушку, то кроме отверстия от иконы вряд ли осталась хотя бы щепка^[5].

Так или иначе, но Витовт со своим интернациональным, как сказали бы сейчас, бандформированием осаду снял и ушел под стены другого псковского пригорода – Воронича, а Опочка осталась зализывать раны, нанесенные осадой. Через полтора десятка лет, в сентябре 1440 года, новая напасть – пожар. Пожар, в отличие от Витовта, никуда уходить не стал, а сжег Опочку дотла. Той же осенью псковичи ее восстановили. Работы велись под руководством псковского посадника Тимофея Поткина. Подсыпали валы и устроили через ров постоянный наплавной мост длиной около 120 метров.

Бесова деревня

Следующая осада Опочки случилась через шестьдесят два года – в 1502-м. Пскову, поскольку он был союзником Москвы, пришлось воевать и с Литвой, и с Ливонским орденом. Как написано в Псковской первой летописи, «того же времени Немцы с Литвою совокупишася, и быти было им вместе подо Псковом, и пан Черняк не поспел, под Опочкою услышил, что Немцы выжгли Остров, а Литва мало не взяли Опочки, святый Спас ублюде». Хотя и мало, но не взяли, а потому литовские войска не успели до прибытия помощи Пскову из Москвы соединиться с немцами, и задержала их Опочка, ставшая для Литвы и Ордена тем гвоздем, которого не было в кузнице. И все же округу неприятель разорил, убил шесть человек опочецких бортников и посевы потоптал. Немцы, как отмечает летопись, еще и «сено косиша». Еще бы мышей из погребов с собой забрали, псы-рыцари…

Прошло еще пятнадцать лет, и 20 сентября 1517 года под стенами Опочки не опять, а снова появился неприятель. На сей раз это были… опять литовцы, да еще и с поляками, во главе с князем Константином Острожским, и было их общим числом десять тысяч. В Разрядной книге 1475–1605 годов по этому поводу имеется запись: «7026-го году в сентебре преступил король литовский кресное целованья, и помыслом злым по опасным грамотам умысля, и пришел в Полотеск со всеми своими людьми и, умысля с воеводы со князь Костентином Острожским и з желныри^[6], пришли ко псковскому пригородку к Опочке с норядом и к городу Опочке приступали». Злых умыслов у них было не так много, и они были простыми – взять штурмом Опочку, потом двинуться на Псков и взять его, а уж там как повезет. Грабежи мирного населения, убийства и захват пленных, само собой, в планах тоже были. В войске Острожского имелись, как сообщает Псковская первая летопись, не только литовцы и поляки^[7], но и «многих земель люди», среди которых числились и чехи, и венгры, и немцы, и сербы, и татары, и валахи, и мазовшане, и моравы. Были наемники и «от цысыря Максимьяна короля Римского». В летописи о них написано: «люди мудрые, ротмистры, арахтыктаны, аристотели»^[8].