Семён Гудзенко: Мы не от старости умрем…

Собрание больших поэтов. Стихи о войне

© С. Гудзенко. Наследники, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Надпись на камне

У могилы святой
встань на колени.
Здесь лежит человек
твоего поколенья.

Ни крестов, ни цветов,
не полощутся флаги.
Серебрится кусок
алюминьевой фляги,
и подсумок пустой,
и осколок гранаты —
неразлучны они
даже с мёртвым солдатом.

Ты подумай о нём,
молодом и весёлом.
В сорок первом
окончил он
среднюю школу.

У него на груди
под рубахой хранится
фотокарточка той,
что жила за Царицей.

…У могилы святой
встань на колени.
Здесь лежит человек
твоего поколенья.

Он живым завещал
город выстроить снова
здесь, где он защищал
наше дело и слово.

Пусть гранит сохранит
прямоту человека,
а стекло – чистоту
сына
         трудного века.

23 июля 1943,

Сталинград

Перед атакой

Когда на смерть идут – поют,
а перед этим
                         можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою —
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв —
                          и умирает друг.
И значит – смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черёд,
За мной одним
                                 идёт охота.
Будь проклят
                сорок первый год —
ты, вмёрзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв —
                      лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже
                     не в силах ждать.
И нас ведёт через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был короткий.
                                    А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей
                        я кровь чужую.

1942

Моё поколение

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б
                                                       не жалели.
Мы пред нашим комбатом,
                   как пред господом богом чисты.
На живых порыжели от крови
                                             и глины шинели,
на могилах у мёртвых расцвели
                                                голубые цветы.

Расцвели и опали… Проходит
                                              четвёртая осень.
Наши матери плачут,
                          и ровесницы молча грустят.
Мы не знали любви, не изведали счастья
                                                          ремёсел,
нам досталась на долю нелёгкая участь
                                                             солдат.

У погодков моих ни стихов, ни любви,
                                                    ни покоя —
только сила и зависть. А когда мы
                                          вернёмся с войны,
всё долюбим сполна и напишем, ровесник,
                                                                такое,
что отцами-солдатами будут гордиться сыны.

Ну, а кто не вернётся? Кому долюбить
                                                    не придётся?
Ну, а кто в сорок первом первою пулей
                                                            сражён?
Зарыдает ровесница, мать на пороге
                                                      забьётся, —
у погодков моих ни стихов, ни покоя,
                                                             ни жён.

Кто вернётся – долюбит? Нет! Сердца
                                              на это не хватит,
и не надо погибшим, чтоб живые любили
                                                               за них.
Нет мужчины в семье – нет детей,
                                          нет хозяина в хате.
Разве горю такому помогут рыданья живых?

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б
                                                          не жалели.
Кто в атаку ходил, кто делился
                                            последним куском,
Тот поймёт эту правду, – она к нам
                                                 в окопы и щели
приходила поспорить ворчливым,
                                            охрипшим баском.

Пусть живые запомнят, и пусть поколения
                                                                знают
эту взятую с боем суровую правду солдат.
И твои костыли, и смертельная рана
                                                           сквозная,
и могилы над Волгой, где тысячи
                                                юных лежат, —
это наша судьба, это с ней мы ругались
                                                               и пели,
подымались в атаку и рвали над Бугом
                                                               мосты.
…Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б
                                                         не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время
                                                                чисты.

А когда мы вернёмся, – а мы возвратимся
                                                          с победой,
все, как черти, упрямы, как люди,
                                              живучи и злы, —
пусть нам пива наварят и мяса нажарят
                                                               к обеду,
чтоб на ножках дубовых повсюду ломились
                                                                  столы.

Мы поклонимся в ноги родным
                                     исстрадавшимся людям,
матерей расцелуем и подруг, что дождались,
                                                                     любя.
Вот когда мы вернёмся и победу штыками
                                                           добудем —
всё долюбим, ровесник, и работу найдём
                                                              для себя.

1945

«Я в гарнизонном клубе за Карпатами…»

Я в гарнизонном клубе за Карпатами
читал об отступлении, читал
о том, как над убитыми солдатами
не ангел смерти, а комбат рыдал.

И слушали меня, как только слушают
друг друга люди взвода одного.
И я почувствовал, как между душами
сверкнула искра слова моего.

У каждого поэта есть провинция.
Она ему ошибки и грехи,
все мелкие обиды и провинности
прощает за правдивые стихи.

И у меня есть тоже неизменная,
на карту не внесённая, одна,
суровая моя и откровенная,
далёкая провинция – Война…

Путь

Студентам ИФЛИ,

однополчанам

Наш путь, как Млечный, —
                                  раскалён и долог.
Мы начали в июне, на заре.
В пыли с тавром готическим осколок,
в мешке на двое суток сухарей.
Тяжёлый шаг, как будто пыль дороги
колотят стопудовым колуном.
Я не грустил о доме и пороге,
с любимой не прощался под луной.
Мы были юны. И мужская дружба
ценилась нами выше всяких благ.
Мы говорили: «Что нам в жизни нужно?
Устать в дороге, воду пить из фляг».
Мы с детства не боялись расставанья.
Мальчишки, окаянней кистеня,
мы полюбили холод расстояний
на оголтелых волжских пристанях.
И с колыбели родина Россия
была для нас свободой и судьбой.
Мы ширь степей в сердцах своих носили
и на заре пошли за это в бой.
Был путь, как Млечный, —
                                      раскалён и долог.
Упрямо выл над соснами металл.
Обветренный, прокуренный филолог
военную науку постигал.
Он становился старше и спокойней
и чаще письма матери писал.
Мы говорили: «Отбушуют войны.
Мы по-другому взглянем в небеса.
Сильней полюбим и сильней подружим.
Наш путь, как Млечный, вечно раскалён.
Нам дня не жить без битвы и оружия,
и будет порох словом заменён».

Май 1942

«Я был пехотой в поле чистом…»

Я был пехотой в поле чистом,
в грязи окопной и в огне.
Я стал армейским журналистом
в последний год на той войне.

Но если снова воевать…
Таков уже закон:
пускай меня пошлют опять
в стрелковый батальон.

Быть под началом у старшин
хотя бы треть пути,
потом могу я с тех вершин
в поэзию сойти.

Действующая армия,

1943–1944

Могила пилота

Осколки голубого сплава
Валяются в сухом песке.
Здесь всё:
                      и боевая слава
И струйка крови на виске…

Из боя выходила рота,
Мы шли на отдых, в тишину
И над могилою пилота
Почувствовали всю войну.

Всю.
             От окопов и до тыла,
Ревущую, как ястребок.
И отдых сделался постылым
И неуютным городок.

Мы умираем очень просто,
По нас оркестры не звенят.
Пусть так у взорванного моста
Найдут товарищи меня.

«На снегу белизны госпитальной…»

На снегу белизны госпитальной
умирал военврач, умирал военврач.
Ты не плачь о нём, девушка,
                                      в городе дальнем,
о своём ненаглядном, о милом не плачь.

Наклонились над ним два сапёра
                                                  с бинтами,
и шершавые руки коснулись плеча.
Только птицы кричат в тишине
                                                  за холмами.
Только двое живых над убитым молчат.

Это он их лечил в полевом медсанбате,
по ночам приходил, говорил о тебе,
о военной судьбе, о соседней палате
и опять о весёлой военной судьбе.

Ты не плачь о нём, девушка,
                                           в городе дальнем,
о своём ненаглядном, о милом не плачь.
…Одного человека не спас военврач —
он лежит на снегу белизны госпитальной.

1945, Венгрия

«Мы не от старости умрём…»

Мы не от старости умрём, —
от старых ран умрём.
Так разливай по кружкам ром,
трофейный рыжий ром!

В нём горечь, хмель и аромат
заморской стороны.
Его принёс сюда солдат,
вернувшийся с войны.

Он видел столько городов!
Старинных городов!
Он рассказать о них готов.
И даже спеть готов.

Так почему же он молчит?..
Четвёртый час молчит.
То пальцем по столу стучит,
то сапогом стучит.

А у него желанье есть.
Оно понятно вам?
Он хочет знать, что было здесь,
когда мы были там…

1946