– Значит так… Марчук наступает по правому флангу. Они идут встык с пехотой. По центру – Нечаев. Мы держимся линии левого дота. Тот, что к оврагу ближе. Пехота обещала нам дать артподдержку. Гнезда пулеметные подавить. Они ночью на этот берег две «сорокапятки» перетянули.

– Так когда наступаем, гражданин Колобов? – из-за поворота вынырнула физиономия Бесфамильного.

– По уставу надо обращаться, боец… – зло оборвал его Колобов. – Граждане на гражданке остались. А здесь – «товарищ командир».

Бесфамильный, скорчив снисходительную мину, с деланым подобострастием произнес:

– Есть, товарищ командир.

– Собери всех наших, кто из взвода остался. Пусть сюда дуют.

– Есть.

Бесфамильный вальяжно развернулся и не спеша побрел вдоль траншеи.

– Шире шаг, боец! – сорвался ему вслед взводный. Колобов, сплюнув, присел, прислоняясь к стенке окопа.

– Совсем оборзели, уголовники хреновы… – хрипло процедил он. – Тоже мне, разведка, едрить твою налево… Ладно, нечего их ждать. Вот что, Андрей… и ты, Саранка, слушай. Непонятно мне, чего немцы не попытались нас обратно скинуть. За ночь времени выше крыши было. И подкрепления нагнали. В Белом Верхе стоят и еще на подступах. Авиаразведка донесла. И после всего – всю ночь только обстрелы, на расстоянии. Почему, как думаешь, Аникин? А, Андрей, есть соображения?..

Аникин пожал плечами:

– Не могу знать, товарищ командир… Что-то им, видать, помешало…

– Вот и я думаю… – вслух размышляя, отозвался Колобов. Пулеметная стрельба и вой минометов к этому времени стихли. И дождь, словно заодно с немцами, тоже вдруг прекратился.

– Вот и вопрос, Аникин, – хрипя и откашливаясь, продолжил взводный. – Неужто они горстки «шуриков» испугались? Чего они не наступают? А, Саранка?

Саранка беспомощно промолчал, даже не шевельнувшись. Он еще не отошел толком от недавнего погребения.

– А потому, Аникин, что они, гады, заминировали тут все… Из пехоты пришли новости. Наши-то, крагинские, ночью на левый берег плавали, шнур протягивали. А пехотная разведка вперед полезла, подступы к немецким позициям узнавать. Так из четверых один вернулся. Остальные на минах подорвались… Так-то вот.

– Выходит, нам через минное поле… в атаку… – отозвался Саранка.

– Иди ты… Соображаешь, Саранка… – без всякого юмора процедил Колобов. – Я ротному докладываю. Так и так, нельзя же людей на верную смерть посылать. А он мне: «Мы все туда посланы». А сам в блиндаже, гад, сидит. За ночь нечаевские успели соорудить, из плотов и бревен, на которых мы переправлялись. Ладно, как говорил Теренчук, «чему быть, того не миновать». Так что действуй, Аникин…

IV

Он успел. Пулеметная очередь сковырнула комья грязи и прошила отсыревший воздух над самой головой. Склизкие брызги жижи заляпали кожу у виска. Но Аникин не обращал внимания на неприятные ощущения. Он даже не чувствовал неудобства от того, что лежит по уши в грязи.

Андрей вжался всем телом в жижу. Он никак не мог отдышаться после очередной перебежки, хрипел, не замечая, как мутная, чвакающая жижа забивает рот и ноздри. Каждой клеточкой живого тела он чувствовал ее. Плеть из расплавленного свинца, огромная и неотвратимая, сворачивалась и свистела прямо тут, на волосок от спины и затылка. Вот-вот она подденет и его, как только что спасший его сгусток грязи. Чертовой глиной покрыто все здесь. Вокруг высоты 200. Раскиснув в бездонных хлябях июльской слякоти, она превратилась в растекшееся болото, в котором беспомощно вязли и сапоги, и саперные лопатки. Только выгребать…

Противник будто читал его мысли. Раскатистый гул проклюнулся в грохоте боя. Ухало не залпом, а по очереди, стремительно наполняя пространство скрежещущим ревом. Тяжелые немецкие гаубицы… Жуткое и протяжное нарастало, изжевывая барабанные перепонки, пронимая до самых кишок. Казалось, все окружающее пространство сворачивается в тупоносое, неотвратимое нечто, которое несется прямо в тебя, прямо в тебя…

Разрывы, прошив землю судорогой, легли один за другим позади, возле траншей, подбросив Андрея и обрызгав очередной порцией жижи. Немцы почему-то сместили огонь своих чудищ вглубь, ближе к окопам. Не успели стихнуть гаубичные разрывы, как вновь заработала легкая артиллерия и минометы. Сколько ж у них боеприпасов? Ротный вчера говорил, что подвоз у них четко налажен. Обоз расположился в Букове, всего в нескольких километрах в тылу немецких позиций. Это и без ротного, и без разведки понятно. Сыплют и сыплют, как будто недержание у них свинцовое.

Оттуда, с высоты 200, на Аникина наваливалась лавина звуков, и каждый из них означал одно – смерть. В этом месиве, кажущейся какофонии, слух Андрея автоматически вычленял стройные партии оркестровки боя. Нестройно гудела легкая артиллерия. Вслед за пулеметом раздался вой, не такой мощный, как утробный рев тяжелых 150-миллиметровых орудий, но слышать его было невыносимо. Шестиствольные минометы. Не зря в роте его звали «скрипкой». Звук заунывно звенел погребальной, траурной нотой, словно вел смычком по обнаженным нервам, суля неминуемую похоронку. Но минометные залпы тоже легли далеко за спиной. Переждав «скрипичные» залпы, опять, еще более остервенело, заработал крупнокалиберный пулемет. Спохватился, гад. Снова просвистела свинцовая плеть, превращая его в кусок обездвиженной глины.

V

Один за другим из-за спины прокатились раскаты выстрелов. У высоты, возле пулеметного блиндажа, вспухли желтые взрывы. «Тридцатьчетверки»! Вот почему все внимание фрицев перекинулось к траншеям. Танковое отделение, о котором ротный говорил еще утром, стремительно перемахнуло траншеи на границе с батальоном Усатого.

Не сбавляя хода, ведя стрельбу, они поперли вперед при поддержке пехоты. Наверняка третья рота из усатовского батальона. Пока все внимание на них, самое время для следующей перебежки. Впереди начинались воронки – следы работы их артиллерии. До ближайшей метров тридцать. Можно попробовать. Только вот пулемет не хотел отпускать их из зоны видимости. Пристрелялся, кладет квадратами, аккуратно, миллиметр в миллиметр, так, чтоб не шевельнуться. Технику, гад, отрабатывает.

На миг грохот и гул канонады заглушил истошный крик, жуткий и невыносимый, потому что он был человеческим. Аникину показалось, что кричат ему прямо в ухо, и он невольно, каким-то животным движением обернулся. Он увидел Колобова. Пули вошли тому в лоб с такой силой, что голова запрокинулась и тело тряхнуло назад, будто кто-то схватил сержанта за волосы и попытался с силой поднять во весь рост. Но взводный оказался слишком тяжел и всем своим могучим сибирским телом повалился на землю, оставив в воздухе жуткую взвесь из клочков пилотки, костей черепа и кроваво-белесой массы. Колобов не мог кричать – он попросту не успел. Тогда…

Справа кто-то затормошил Аникина за рукав гимнастерки. Повернувшись, Андрей натолкнулся на перекошенную физиономию Саранки. Белая, как свежевыстиранное исподнее, она была заляпана кровавыми сгустками.

– Ранен?! – прохрипел, отплевываясь грязью, Аникин.

Саранка замотал головой. Понятно, значит, это кровь и сгустки мозгов Колобова. Саранка шлепнулся рядом, и его накрыло брызгами от лопнувшей черепушки Колобка. Что ж, рядового Иванчикова, или как его уже успели окрестить в роте – Саранку, – можно было попытаться понять. Это его вторая атака, и, скорее всего, до конца ее он не доберется, так и уйдет в мир иной пугливым, затурканным пареньком из глухой тюменской деревеньки. Саранку трясло крупной дрожью. Он хотел что-то сказать, но губы только беспомощно кривились.

– Слушай сюда, – жестко, выплевывая грязь, прошипел Аникин. – Сейчас я считаю до трех, мы – руки в ноги и – бегом до воронки… Понял?

Он прекрасно понял и вновь замотал головой, в какой-то отчаянной беспомощности. «Вот, уже скоро, – мелькнуло в голове Аникина. – Может быть, после этой перебежки… Отчаяние страха перерастет в нем в отчаяние злости. И он станет солдатом. Если доберется до танка живым…»

– Еще раз: до трех…

Очередная порция пуль просвистела над ними, и Андрей вновь зарылся в грязь, забрызганный кровью. Это немец, пристрелявшись, кромсал из пулемета Колобова. Развлекался, гад, пользуясь тем, что тело завалилось на бок и торчало из-за бугра, за которым они укрылись. Крупнокалиберные пули дробили кости убитого, рвали его мышцы, кропя во все стороны брызги крови, ошметки мяса, отчего казалось, что Колобов еще не умер, а доходит в судорогах жуткой агонии.

Аникин лежал, не шелохнувшись, и чувствовал, как знакомая звериная злость поднималась откуда-то из глубины. Он готов был рвать руками и зубами того немца, который рвал сейчас на куски командира отделения штрафной роты Колобка, кромсал своим пулеметом фотокарточку троих детишек и красивой жены Колобова, которую тот носил в левом нагрудном кармане своей выцветшей гимнастерки.

– Надо добраться до воронки. На счет три…

Понял?

Он выжидал, когда немец перестанет.

– Раз…

Этот чертов методичный, расчетливый немец должен взять очередную паузу.

– Два…

Но ее надо почти угадать. Надо выскочить впритык, чтобы он, гад, не успел даже опомниться.

– Три!..

VI

В миг, когда он вскакивал, чтобы ринуться в атаку, Андрей ничего не понимал и не чувствовал. Ему казалось, что и тело его не совсем поспевает за ним и что вот он уже поднялся, а его голова и туловище, руки и ноги так губительно медлят. И способность думать приходила позже. Точнее, сознание. «Ерунда, – убеждал потом сам себя Аникин. – Не могу же я бежать в атаку без сознания?» Наоборот, все инстинкты его в такие мгновения были обострены до предела, ощущения – напряженно сосредоточены. Но… «я» Андрея Аникина, рядового 17-й штрафной роты N-ской дивизии, словно бы запаздывало, успевая нагнать его уже во время следующей передышки.

Воронка медленно приближалась. Аникин бежал, обгоняя свой страх, ощущая, как плеть свивает стальные жгуты тут и там, пытаясь его захлестнуть. Кубарем, под свист пуль, Андрей покатился по воронке. Дно ее было неглубокое, но превратилось в трясину от собравшейся здесь воды – снаряд «сорокапятки» «вскрыл» слой желтой глины, которая, не пропуская воду, скапливала ее на манер резервуара. Ни секунды не медля, Аникин стал углублять боковые стенки своего прибежища. Не успел он сделать несколько махов лопаткой, как на него обрушилось тело Саранки. Тот прыгнул ногами вперед, и каблуки его ботинок угодили Аникину в бок.

– Ты!.. Куда прешь ногами вперед!.. – Андрей замахнулся лопаткой. Саранка вращал обезумевшими от ужаса глазами и порывался бежать дальше. Если ему не дать успокоительного, их тут обоих положат. Выпустив из правой руки лопатку и ловко прихватив Саранку за грудки, Андрей один за другим, нанес ему два удара в челюсть.

Словно опомнившись, Иванчиков повалился на бок и затих.

– То-то же… – прошипел Аникин. Он уже продолжал окапываться, пытаясь соорудить что-то вроде выступа для стрельбы.

– Хочешь, чтоб тебя взаправду вперед ногами?! А ну, подбери винтовку, боец!.. И лопатку доставай.

Иванчиков стал послушно окапываться. В это мгновение к ним вкатился Крагин. «На троих сообразим?» – подобием шутки бросил он и, не дожидаясь ответа, принялся методично вычерпывать из-под себя растекающийся глинозем. Андрей ничего не ответил, повернувшись к своему подобию брустверу, но спиной он ловил каждое движение Краги. За голенищем правого сапога – хромового, трофейного, у того была финка. Об этом ему сказал Колобов, командир взвода. Теперь уже бывший… Как это он упустил Крагу из поля зрения. Перед атакой он видел, что тот в цепи шагах в десяти справа. Подобрался, гад. Мог и из ППШ своего стрельнуть. Видать, Колобова побоялся. Тот ведь шел сзади. А теперь Колобова нет…

VII

Углубляя бруствер, Аникин думал о Колобове и о справедливости. Взводному напрочь снесло полголовы, а эта гнида, которая ему жить не давала, сидит вот в окопе, и ему хоть бы хны.