Закончив с бруствером, Андрей повернулся на спину и прижался к нему затылком. Черт возьми, кто знает, что будет через минуту с ним, с этим чертовым Крагой или с Саранкой?.. Мысли сами собой улетучились, и весь он превратился в слух. Мины «скрипок» и снаряды легких пушек продолжали ложиться вправо. Лупили по «тридцатьчетверкам». Танкисты – молодцы, огрызались как могли, смещаясь от правого фланга аккурат к их воронке. Первый танк маневрировал, шел зигзагами, то останавливался, чтобы выпустить очередной снаряд, то резко срывался с места, уходя от прицельно посланного снаряда. Второй пер напролом, почти не сбавляя хода, по ровной диагонали. Траектория ее показывала, что он пытался как можно ближе подобраться к пулеметному гнезду.

– Видали!.. Танкистов к нам кинули, три года тому назад обещанных, – зло оскалившись, выцедил Крага, подползая ближе к переднему краю воронки, попутно изо всех сил гребя своей лопаткой. Если нижний слой срезался легко, то сверху глина практически не давалась, расползаясь и жижей стекая с лезвия.

– Лучше поздно, чем никогда, – процедил Аникин.

– Для кого-то уже без разницы, хорошо что поздно, что никогда. Фархутдинова кокнули, ноги оторвало, Малявина с Гуциком гаубицами накрыло – в клочья.

– И Колобова… – отозвался Саранка. Голос его уже не дрожал. Значит, жить пока будет.

– И Колобка… – повторив за Иванчиковым, Крага сплюнул грязную слюну и замолчал. Как показалось Андрею, умолк он с намеком. Теперь, мол, без Колобова, наступит тебе хана. Палец сам собой сдвинулся на курок «мосинки». Движение это не ускользнуло от Краги, но он отвернулся, как показалось Андрею, еле сдержав ухмылку.

А, черт с ним… Тем более что винтовка тут вряд ли поможет. Тесная воронка пока спасала от пуль, которые сыпал и сыпал немецкий «МГ». Но если Крага здесь и сейчас решит свести счеты, пользу принесет только Крагина финка. Хотя вряд ли он осмелится пустить ее в ход. Тогда ему надо будет прирезать и Саранку. Наверняка многие из роты видели, как они заскочили в эту воронку. Хотя сколько их, «многих», осталось живых, вцепившихся в чертов расползшийся глинозем, что карабкался пологим подъемом к высоте 200. Толку раздумывать, если через секунду всю их троицу накроет сорокакилограммовый снаряд «стопятидесятимиллиметровки», и не останется от штрафников ничего, кроме одной на троих глинистой кучки.

VIII

Зычный трехэтажный мат прорвал плотную пелену орудийного грохота и стрелковой трескотни. Третий взвод побежал в атаку. Так поднимать бойцов умел только командир третьего взвода Марчук. Кряжистый, словно свитый из свинцовых слитков подолянин, чемпион дивизии по гиревому спорту, он держал свой взвод в кулаке, как двухпудовую гирю – железной хваткой. Никаких терок между армейскими, зэками и нацменами, подспудно тлевшими в двух других взводах, у Марчука и в помине не наблюдалось. Вот и теперь, после командирского рыка, сравнимого с залпом «тридцатьчетверки», из мокрой бурой пустоши вдруг, как по волшебству, появились фигурки в выгоревших гимнастерках. С правого фланга они тоже смещались к центру. Еле поспевали за танками. Передний, тот, что шел по диагонали, заслонив линию, по которой по их воронке палил пулемет.

– Эх, незадача… Картечными лупят по дотам! – с досадой сплюнул Крага.

– А какая разница? – испуганно спросил Саранка.

– Какая… Деревня – деревня и есть… – ухмыляясь, отозвался Крагин. – Этими – по пехоте, по позициям – самый раз. А бетон картечью как пробуравишь?

– Какие есть, такими и лупят, – встал на защиту танкистов Аникин. – Хорошо, хоть такими…

Но Крагин не унимался. Ему непременно надо было сказать свое слово последним.

– Вот если бы фугасом… – пробормотал он.

– Ишь какие мы привередливые, – завелся Аникин. Уж чего-чего, а страха перед этим штрафником приблатненным он не испытывал.

– Ты, Крага, будто бы не в воронке, у немца в прицеле, а в ресторане меню выбираешь. Может, тебе еще подкалиберные^[1] подать, в винном соусе?

Крагин неожиданно рассмеялся:

– Соус… Ну ты сказанул, Аникин…

Не поддерживая разговор, Андрей выглянул из воронки. Прямо впереди, выровняв ход, шла «тридцатьчетверка», заслоняя их от пулемета. Момент для броска – то, что надо.

– Ну, поддержим гиревиков!.. – сплюнул Аникин и, не дожидаясь ответа, перевалил через выступ. Один черт, лучше уж – в бою, чем на лезвии этого уркагана…

– Твою мать… – Краем глаза Аникин увидел, как, матерясь, через край воронки перемахнул и Крагин. Ванечка выбрался следом. Сбившись в группку, стараясь не высовываться из коридора, образованного танком, они что есть силы бежали вперед.

IX

Вдруг словно на стену наскочил Аникин. Волна неподъемной грязи накрыла его с головой. Андрею показалось, что земля вдруг куда-то ушла, стала бездонной, зыбучей, как море, колыхнулась и опрокинулась.

Забытье длилось всего несколько секунд, и опять шум и грохот боя нахлынул со всех сторон. Отплевываясь, Аникин пошевелил руками и ногами, потрогал голову, только затылок сильно болел. Вроде цел. Ударной волной с головы сорвало каску, и его садануло головой о землю. Не иначе, их накрыли «стопятидесятимиллиметровки». Прикрывавший их танк горел впереди, метрах в десяти. Один из снарядов угодил прямым попаданием. Башню свернуло набок, но он еще прошел по инерции несколько метров, уткнувшись в воронку левыми траками, отчего корпус машины развернуло и поставило чуть не на ребро, ходовой в сторону немецких позиций. В расплескавшейся повсюду жиже Андрей нашарил свою каску. Неожиданно из слоя грязи, по левую руку, возникло измазанное, но ошарашенно-счастливое лицо Иванчикова. Он полз быстро-быстро, как ящерица.

– Ух, как нас… накрыло!.. – лихорадочно бормотал он, все не в силах поверить, что остался жив после такого.

– Погоди радоваться… – остудил его Аникин. – Надо к танку ползти, пока нас немцы не разглядели.

Ванечка с готовностью шустро рванул в сторону танка, но Аникин ухватил его за обмотку правой ноги.

– Куда, боец? А Крага?.. Крагина ищи…

Ванечка с такой же готовностью повернул обратно и стал быстро-быстро шарить руками вокруг себя.

Крагу Андрей обнаружил совершенно случайно, метрах в пяти вправо. Приклад его «эсвэтэшки» ткнулся в один из холмиков среди развороченной взрывами почвы. Раздался стон. «Саранка, дуй сюда!» – Аникин уже выгребал из земли Крагу, пытаясь определить, насколько тяжело тот ранен.

– Хватай под мышки слева, и прем к танку! – скомандовал Аникин подползшему Иванчикову. Тот послушно и ловко взял Крагина на буксир. «Смышленый парнишка, – подумал Аникин. – Быстро сообразил, что на войне везет сметливым и шустрым».

Крага, похоже, начал очухиваться. Когда они ползли к спасительной бронированной защите «тридцатьчетверки», он даже стал помогать им, отталкиваясь от земли правой ногой. Левая беспомощно волочилась, как бревно, оставляя за собой бурый след.

X

Впереди, за броней, вновь раздался характерный лающий стук пулемета. Так их и не прищучили. А танкисты, похоже, нашли скорую смерть. Никто из машины не выбрался. Пулеметные очереди с трассерами поливали линию атаки, методично перемещаясь с правого фланга на левый и обратно. Аникин, оглянувшись, обнаружил, что они, рванув следом за танком, оказались далеко впереди. Вся рота, уткнувшись в землю, застряла на гладком, как стол, скате, метрах в тридцати. Третий взвод, поначалу пытаясь использовать прикрытие второй «тридцатьчетверки», теперь тщетно пытался зарыться в кремниевую почву, а вторая «тридцатьчетверка» выписывала какие-то непонятные кренделя на пятачке, маневрируя на малом ходу и изредка пытаясь огрызаться на град снарядов, которые сыпали на машину немецкие «сорокапятки».

– Нога, мать ее… – стиснув зубы, просипел Крагин. Осколок угодил ему в икру, как в папиросную бумагу, вскрыв толстое голенище трофейного сапога, а заодно штанину и кожу. Теперь кровавое мясо зияло прямо посредине грязного голенища. Андрей попытался снять сапог, но Крага вмиг побелел и судорожно схватился за них. Но не застонал. Терплячий, уркаган чертов. Закаленный тяготами и лишениями лагерной жизни.

– Ладно, сейчас мы по-другому… – Андрей выхватил из другого голенища Крагина торчавший рукоятью нож. Что-то, похожее на испуг, на миг мелькнуло в наполненных болью глазах бывшего зэка. Отточенный, как бритва, нож легко резал яловую кожу. Обрезав по кругу верхний слой голенища, Андрей осмотрел рану. Осколок разорвал мягкие ткани, но, несмотря на то что натекло много крови, рана была неопасной. Аникин туго-натуго перетянул ногу обрывком исподней рубахи самого Крагина, так, чтобы сошлись рваные края раны.

– Жить будешь. Видать, на излете был осколок. Сапог тебя спас…

– Вы-то целы? – чуть не с досадой спросил Крага.

– Да вроде руки-ноги на месте. Башка вот только болит… – машинально ответил Аникин, откидываясь на горячую танковую броню.

– Немудрено, товарищ командир… – Саранка ткнул пальцем в каску Аникина. – Вмятина – ого какая…

Андрей стянул свою каску и осмотрел. Действительно, со стороны затылка каска его выглядела, как битое яйцо, сваренное вкрутую.

– Смотри ты… А я думал, о землю так треснулся.

– Треснулся… Осколочек-то, видать, плашмя по тебе шибанул. А то был бы сейчас, как Колобок…

– Колобов… – начал было Саранка, но замолчал. Видать, нахлынули еще не остывшие, дымящиеся горячей кровью воспоминания… Ничего, держится пока штрафничок желторотый. Не каждый сумеет по крохам собрать себя в первом бою, после того как выкарабкается из огня стопятидесятимиллиметровок, да еще обтирая с лица мозги своего взводного.

XI

«И как у них рука поднимается кидать таких в штрафную роту?» – думал Аникин, когда вчера вечером перед строем новобранцев спешно рассовывали по отделениям. Свежие силы для почти обескровленной роты. Иванчиков, худющий и щуплый паренек из глухой деревеньки в Тюменской области, с чудовищной быстротой поедал американскую тушенку, выданную на ужин, в кругу неспешно ужинавшего отделения.

Салага салагой, он, как щенок, с чего-то вдруг сразу привязался к Аникину и готов был с первого знакомства выложить как на ладони всю свою бесхитростную, сопливую жизнь. Саранка не в силах был замедлить движение со свистом мелькавшей ложки. «Тушенка меня и сгубила, – бубнил он набитым ртом и продолжал пихать в себя хлеб вперемешку с жиром, воняющим металлом и ржавчиной. – В учебке с кормежкой совсем плохо было… Хлеба по ломтику выдавали, картошку… мерзлую, гнилую… суп варили из картофельной кожуры и из костной муки… рыбной… Изголодал я за три месяца. Да и в деревне… саранками^[2] одними питались… Мамка отправит в лес… Что наберем, тем и сыты… А в части получше стало. Пока к фронту гнали, подъедаться стали. Даже тушенку один раз выдали… На станции конечной, уже прибыли… Ждали приказа, куды дале топать. Ну, выставили меня в караул, возле как раз вагона… Через три путя всего… А там ящики с тушенкой… Одну, думаю, всего возьму…»

– Одну! Ну ты даешь, путя… – не преминул подначить Бесфамильный, бывший зэк, вместе с Малявиным один из самых близких дружков Краги.

От Колобова Андрей слышал, что он отсидел почти половину большого срока, еще с тридцатых годов, за двойное убийство. Напал на кассира сельского магазина, когда та везла выручку в райцентр. Женщина взяла с собой дочку, девяти лет…

– Тут на меня обходчики и натолкнулись… Отвели меня к политруку, а тот, майор… Пост покинул, госимущество пытался расхитить… А я че, на майора я не в обиде. Он на сына похоронку получил накануне. И так мужик строгий… Даже слезинки не выдал, когда про сына узнал. Да только после того совсем лютый стал… Ну и вот, в особый… А потом трибунал и сюды…

А после ужина новоиспеченный штрафник под хохот всего отделения каждые пять минут просил у старшины «отлучиться до ветру».

– Что, рядовой Иванчиков, не выдержали твои кишки испытания союзническим жирком? – кричал ему вслед Колобов и приговаривал: – Смотри, какие сложные отношения складываются у тебя с американской тушенкой!