– Он самый. Наши, кстати, без труда узнают в герое Назарова. Он на гонорары консультанта построил себе дом на нашей Рублевке, в селе Усть-Курдюме. Принципиально живет один. Женщин презирает как класс. Сотрудницы всех отделов на него по очереди жалобы начальству писали. Папка – единственное исключение.

– Взаимный абьюз? – понимающе кивнул Гуров.

– Они на месте преступления подрались.

– Приятные все люди, ничего не скажешь! – проворчал Крячко. – А почему их так мало? Конференц-зал позволяет обучить больше людей.

– Это решение Штолина. Он считает, что усвоение знаний в маленьких группах более эффективно, поэтому нужно тщательнее выбирать слушателей конкретного курса. Чтобы они были из разных мест и специализировались на разных типах преступлений. Штолин сам подбирает каждую группу. Обычно все же человек по десять. Но этот состав, по его мнению, самый сильный.

– Тогда зачем их чему-то учить?

Гуров все больше убеждался в мысли, что старик зачем-то вызвал в Саратов специалистов по поиску серийников из Москвы.

Юдин задумался:

– Они все некомандные игроки. Неудобные одиночки. Непредсказуемые занозы в заднице, – он обвел взглядом молодых коллег. – Вспыльчивые, желчные, заносчивые, готовые пренебречь правилами. Клумба нарциссов. В каждом расследовании доверяют только себе и абсолютно игнорируют мнение других. Расследование для них прежде всего вызов своему интеллекту.

– Прямо сериал «Кости»! – отмахнулся Крячко.

– Так и есть, – Юдин был серьезен.

– Ну, курсы тимбилдинга я вести не умею, поэтому будем учить молодняк плавать броском в воду, – подытожил Гуров.

– Предлагаю в завершение торжественного обеда поднять еще один тост за наших гостей, – раздался предшествовавший аплодисментам голос Штолина.

Услышав свое имя, Гуров поднялся, исподволь наблюдая за реакцией молодых звезд провинциального сыска.

Сестры Береговы сделали несколько ленивых хлопков в ладоши, нервно покачивая острыми носами дорогих черных туфель. Их сосед Назаров, сжав челюсти, смотрел на приезжих с вызовом. На лице Банина было написано искреннее восхищение. Папка, казалось, больше интересуется реакцией на лекторов ненавистного ей Озеркина. Тот был предсказуемо исполнен дистиллированного презрения ко всем вокруг.

– Вежливые детки, ничего не скажешь, – прошептал Крячко.

Гурова не волновала этика. Он и сам пренебрегал вежливостью с теми, кто не успел заслужить его доверия. А доверие он направо и налево не раздавал.

Но эти шестеро были явно не заинтересованы в учебе. Смотрели свысока на лекторов и друг друга ни в грош не ставили. Будто их собрали насильно для решения какой-то задачи, запредельная сложность которой требовала объединения их высокоразвитых, уникальных навыков под руководством Гурова и Крячко.

Капитуляция Орлова перед сезонным гриппом давно стала легендой в ведомстве, поэтому Штолину не составило никакого труда заполучить их. Достаточно было просто назначить обучение на апрель. Но с какой целью ему понадобились Гуров и Крячко?

– Воспитаем из этой наживки достойных следователей, – тихо ответил Гуров и поднялся, когда его объявили.

– А теперь приступаем к чаю с вишневым пирогом и готовимся переместиться в конференц-зал, – учтиво объявил Штолин.

«До чего же, – подумал Гуров, – неприятный старик!»

* * *

Гуров знал, что как педагог Крячко лучше него. Его давний друг обладал феноменальной памятью, обожал историю, особенно российской криминалистики, следил за всеми публикациями Джона Дугласа, Марка Олшейкера и других специалистов, изучавших серийных убийц. Здесь, среди амбициозных, хватких эрудитов сыска ему не было равных. Кроме того, Крячко имел опыт преподавания в Академии МВД, а значит, мог виртуозно поставить на место зарвавшийся молодняк, подготовив почву для завтрашней встречи юных дарований с Гуровым, у которого на вторую половину четверга были свои планы.

Он решил не откладывать поездку в архив МВД и изучить нераскрытые дела, над которыми работал Штолин. Чутье подсказывало, что Ребекка, ради которой старик собрал лучших областных следователей и московских коллег, была жертвой насилия внутри местной богатой и могущественной, внешне очень благополучной семьи. Такому даже The Case Breakers позавидуют. Что там Степан Матвеевич говорил про русалок? Жертвы мачех или несчастной любви?

Ожидая Юдина, Гуров рассматривал картину в холле гостиницы. Это был весьма посредственный в художественном плане портрет молодой женщины в серебристом платье, поверх которого небрежно лежал золотой плащ, будто накинутый заботливой и щедрой мужской рукой. Как и поднятые наверх крупные пшеничные локоны, этот наряд однозначно указывал на моду поздних девяностых с их стремлением к гламуру, блеску, неуемной страстью нуворишей к пусканию пыли в глаза.

Эта одежда казалась бы вычурной, старящей, безвкусной – какой она и была, – если бы не янтарный туман, которым художник окутал хрупкую фигуру женщины, заставив трепетать плотную ткань. Однако, падая на миловидное и холеное лицо женщины с чертами каминной фарфоровой пастушки, это теплое, похожее на полуденное мерцание солнечных лучей в сосновом бору свечение делало его изможденным, словно отравленным ложью и притворством, добровольной беспомощностью и отчуждением. Словно казавшийся нерушимым мрамор пересекла черная трещина, и под глицериновой маской проступил наконец яд годами уродовавших его безнадежной жертвенности и горя. Эти чувства, казалось, заполнили глаза позировавшей, сделав их темными, но сияющими влагой и прозрачными, как у лесной нимфы. Будто таинственные боги ночи заполнили их мглой, возникшей на границе слившихся в момент затмения дня и ночи.

«Кто эта женщина? Жива ли она еще? – думал Гуров. – Как сложилась ее судьба, когда лихое десятилетие отступило под напором расслабленных, сытых нулевых? Помнит ли она художника? И что их связывало в круговороте тех лет, пестрых, пугающих и лихих?»

* * *

От мыслей о картине Льва отвлек доносившийся из раскрытых дверей в конференц-зал голос друга:

– Изучение поведения серийных убийц позволяет говорить о последовательной смене фаз от так называемой фазы ауры до фазы депрессии.

– Убийство и пытки как незначительный этап пропускаем, значит? – съязвил Озеркин.

– Почему же? – поднял на него глаза Крячко. – Вас это не минует.

Глеб, прищурившись, оглядел группу. Все злорадствовали.

«Какое трогательное единение!» – кисло подумал Крячко.

– Итак, – голос лектора сразу привлек внимание зала, – фаза ауры – одна из самых сложных для криминалистов. Потому что ни мы, ни те, кто находится (а зачастую живет) с серийным убийцей в одном помещении, не догадываемся о том, что с ним в этот момент происходит. И только обнаружив тело, мы видим результаты этой стадии, которые, как и весь его modus vivendi, формируют его modus operandi.

– Образ действия, – Леля Берегова ловила каждое слово Крячко.

– То есть почерк, – не глядя на сестру, так же уверенно и строго произнесла Лиля.

– Все верно, – включив презентацию лекции о Михаиле Туватине, кивнул Крячко.

Когда его вытянутое лицо появилось на экране рядом со скриншотами его соцсетей, Папка хмыкнула:

– В профиле во «ВКонтакте» все зачищено. Оставшиеся посты мало что дают.

– А вам знакома недостающая часть? – Крячко внимательно посмотрел на нее.

– Ну-у-у, – она притворно смутилась, – случалось читать.

Ее игровой ноутбук ожил, и на экране появились удаленные посты убийцы девятилетней Лизы Киселевой.

– Помыться хочется, – брезгливо сказал Назаров. – Такая чернуха теперь весь курс будет?

– Сказал человек, – огрызнулась Папка, – который провел самую значимую часть карьеры на кладбищах.

– В предстоящей работе, Олег, – глядя на молодого человека в упор, ответил Крячко, – жестокости еще больше будет. Вы, возможно, просто ощущаете, что сферой деятельности ошиблись?

– Нет, – отчеканил Назаров. – Простите.

Его смущению обрадовался только Озеркин. Назаров смерил его презрительным взглядом, истинным адресатом которого, как подумал стоявший в коридоре Гуров, был, конечно же, проявивший хватку Крячко.

– Итак, серийный убийца – заложник тяги к специфической форме насилия, которую он мечтает применить к жертве, – продолжал полковник. – Собственно, фаза ауры зачастую и начинается с продолжительной фантазии, бережно и тайно лелеемой садистом мечты. Субъект как бы выпадает из объективной реальности, может испытывать галлюцинации. Время для него замирает, сенсорные ощущения приобретают особую остроту. Важной эмоцией становится томление, навязчивое желание найти партнера, который станет частью ритуала, в который серийник возвел лишение жизни. Фантазии о том, как это произойдет, постепенно становятся все более детальными, жесткими.

– Его можно остановить в этот период? – подал голос Банин. – Лечить, может быть?

– Ну да, – пожала плечами Папка. – А он потом, как пациент Бухановского, соседского мальчика убьет.

– Этот пациент, – Банин сохранял спокойствие, – прекратил принимать назначенные ему медикаменты. Саботировал лечение.

– Совершенно верно, – подтвердил Крячко, отчего Папка закатила глаза. – Никто не может предусмотреть все варианты. Особенно в нашем случае, потому что серийные убийцы ни с кем свое состояние не обсуждают. Их эмоции для них не вербализуемы. Естественным развитием представляется только потакание своим желаниям. Субъект может пытаться притупить их вредными привычками, однако это не позволит ему вернуться мыслями в реальный мир. Возвращение в него происходит посредством троллинга. Но об этой фазе мы поговорим позднее. А сейчас, – он посмотрел на Папку, – сбросьте, пожалуйста, добытые вами скриншоты в общую группу. Я даю всем пять минут, чтобы найти в постах (комментарии пока не смотрим) коммуникативные маркеры фазы ауры, свойственные конкретному убийце. К какому временному промежутку относятся эти тексты? Когда они были опубликованы по отношению к дате Лизиной смерти?

– Скинула, – улыбнулась Папка.

– Спасибо, – Крячко выставил таймер на телефоне. – Время пошло.

* * *

На экране телефона Гурова тем временем запустилось приложение Arts & Culture, позволяющее искать произведения визуального искусства. Он надеялся найти заинтересовавшую его картину.

Однако сотовая связь в этой части здания была хуже, чем везде, и ему пришлось отступить в нишу с высоким окном, из-за чего полковника не заметил вышедший из кухни Штолин. От Гурова не укрылось, что Степан Матвеевич был сердит. Вызываемый абонент, очевидно, не отвечал ему, и старик злился, даже набирая другой номер:

– Дозвонитесь до нее! Я лучше вас знаю, что с ней такого не бывает! Наше ведомство водит гостей только на ее экскурсии! Выясните, в чем дело. Ваши сотрудники легко найдут время на это, ведь она живет от галереи в двух шагах! Если возникнут какие-то… трудности, дайте мне знать.

«Слишком эмоционально для человека, чья работа включает копчение судаков на природе, – подумал Гуров. – Здесь кроется какая-то тайна. Надо будет невзначай расспросить Юдина».

Будто в ответ на его мысли на экране телефона высветилось сообщение Юдина: «Скоро буду. Въезжаю на мост».

Зато Arts & Culture потерпело полное поражение. Приложение не нашло точного совпадения, предложив только схожие изображения. Первыми вышли ссылки на зловещий «Портрет А. П. Струйской» Федора Степановича Рокотова и мистический «Портрет М. И. Лопухиной» Владимира Лукича Боровиковского, навлекавший гибель на красавиц, рискнувших на него посмотреть.