Ох, как же она заорала! Казалось, от крика её треснет пополам берег. Сзади завизжала Варя. Вот она кинулась к Яринке, вцепилась в юбки и потянула на себя – откуда только силёнки взялись? Напрасно – пятки словно приклеились к камням.

Чудище поднялось во весь рост – аршина три будет, не меньше. Жирное брюхо, покрытое пятнами, вздымалось и тут же опадало. Борода и патлы на воздухе повисли мокрой, вовек нечёсаной копной болотной тины. Оно что-то булькнуло, выплёвывая воду, затем протянуло перепончатые лапы и крепко схватило Яринку за плечи.

Новый ужас, ещё сильнее прежнего, сковал нутро. Лесовой со своими вениками хотя бы отдалённо походил на человека и зла ей пока что никакого не сделал. Водяник – а это был именно он, Яринка не сомневалась – оказался похож на перекормленную жабу. И уж насчёт его интереса к молодым девицам все сказки да предания сходились в одном – сначала утопит, потом в жёны возьмёт.

Но едва жабья пасть довольно ухмыльнулась, как Яринка ощутила, что ивовые ветви, качавшиеся над берегом, вдруг резко нагнулись едва ли не к самой земле. А затем бросили плети-побеги в воду, оплели ей живот и локти и дёрнули вверх. Рядом охнула Варька – сестрицу тоже подхватило ветвями и понесло на безопасный берег.

Водяник зарычал, низко и с прибулькиванием. Река поднялась и захлестнула берега. Жирное пупырчатое тело ползло за ними. Одну лапищу тварь разжала, но вторая стиснула Яринке ногу с удвоенной силой. От боли потемнело в глазах, и она даже не заметила, как практически у самого локтя в воду, затопившую ивовые корни, скользнуло что-то большое и косматое.

Мир вокруг вспыхнул сотнями зелёных лесных огоньков. Ярче всех горели два – в глазницах разъярённого лешего.

– Убрррррррал лапищи! – заревел он разбуженным среди зимы медведем, а затем оглянулся через плечо и добавил, уже потише, но не менее грозно: – Велел же дома с-с-сегодня с-сидеть! Ну что за девки пошли, ни разума, ни с-страха…

Водяник осклабился. Жабья пасть растянулась от уха до уха, являя миру треугольные зубы, какие и приписывала молва речной нечисти.

– Б-было ваше, стало наше! – довольно булькнул он, не разжимая пятерни. Но хотя бы тянуть перестал. – У меня эта девица давно на примете, так что иди, дальше мхом зарастай, головёшка лесная!

Глаза лешего вспыхнули ещё ярче, белые волосы на голове зашевелились как живые.

– Выволоку наружу да отхлес-с-стаю крапивой по бокам, – зашипел он, и руки его, похожие на деревянные сучья, начали удлиняться. – Не пос-с-смотрю, что ты здеш-шними водами владееш-шь. Берёзам прикажу все берега затянуть, они за год-другой вс-сю воду в себя вберут, полям отдадут, а ты останешьс-ся квакать в тине!

– Эй, ну чего ты? – вмиг сник водяной, его рожа пошла цветастыми пятнами, брюхо побледнело. Но в следующий миг он оживился: – А давай девок поделим? Их тут две, смотри! Старшую бери себе, так уж и быть. Рыжие – они горячи, но непокорны, я непослушания не терплю. А б-беляночку – мне…

Варька, висевшая в объятиях дерева и глотавшая слёзы, тоненько заскулила. А Яринка так и вскинулась.

– Не надо! Это сестрица моя!

И затараторила, давясь словами:

– Пожалей нас, господин лесной, спаси от утопления! Замуж за тебя пойду сразу же, как захочешь, верной женой буду… Клянусь жизнью своей!

И прикусила губу. Расплакаться бы сейчас, да слёзы махом высохли, а отчаяние затопило душу. Всё, обратной дороги нет. Дневной морок был правдой, не сном.

Да только живой быть лучше, чем мёртвой, как ни крути. Пусть жизнь в глухом лесу без родных и близких. Пусть в друзьях ходят ежи да белки, волки да медведи. Пусть из еды только грибы да ягоды на мшистом пне – откуда у лешего золото и аксамит? И пускай постель из мха да прелых листьев, и пусть муж страшный, седой да бородатый – живут же бабы и со стариками беззубыми, всякое в жизни бывает. Все терпят, и она не хуже.

А водяник утопит их с Варькой и всё. Будут обе потом с другими мертвячками плясать в бледном свете луны, всклоченные волосы гребнем чесать, парней в сети заманивать. Человечину жрать, сладкую руду пить прямо из жил ещё трепыхающегося молодца…

Лучше уж с лешим. Он хотя бы за всё живое. И Варька ему, поди, не нужна, отпустит с миром. Замуж за своего Ваньку выйдет, прекратит дурью маяться. Муж с коромыслом всяко приятнее, чем с перепонками да жабрами. Сестрица как раз примолкла и перестала биться в ветвях, лишь моргала испуганно. Яринка сама виновата – не рассказала ей, что сегодня в лесу произошло.

Да и какое теперь это имело значение? Выпутаться бы, выйти невредимыми из передряги! Яринка с мольбой смотрела на лешего, и почему-то сейчас, с горящими в темноте глазами, с белой копной спутанных волос и телом, что поросло мхом от макушки до пяток, казался он менее страшным, чем огромная жаба из Коврижки.

Лесовой глянул на неё в ответ задумчиво и словно бы печально. Затем повернулся к речке:

– Не с-согласен. Девица младшая мне теперь с-с-свояченица. А значит, нечего тебе, образине, даже с-с-смотреть в её сторону! Обе мои, и я их защи-щаю. А теперь убрал грабли, как и было с-с-сказано!

Река вздыбилась медвежьим хребтом, затем опала на землю, захлестнув и берег с ивами, и лесовика. Но тот будто не видел и не слышал ничего, он с пугающей скоростью ринулся на водяного, прямо на ходу ощетиниваясь острыми сучьями.

Водяной завизжал, словно баба, увидевшая в печном горшке вместо каши здоровенную крысу. Но всё же извернулся, отпустил Яринкину ногу, схватил лешего за волосы и потянул на себя. Тот взлетел над толщей воды, как пустая высохшая колода, а затем оба опрокинулись в реку.

Девок отбросило подальше на берег, миг – и гибкие ветви, оплетавшие их тела, расслабили хватку и поползли назад. Вода клокотала, словно кипевшие щи в котелке, только вместо привычных репы, лука да моркови с капустой в ней плавали обломанные сучья, клочья ряски да тины. Да показывалась на поверхности то белая борода, то жабьи вытаращенные зенки: нечисти дрались, как озлобленные хмельные мужики у ворот кабака. Леший явно был ловчее и двигался проворнее, но водяник в своей стихии, она ему помогает.

– Бежим! – взвизгнула Варька, хватая сестру за руку.

Но Яринка оставалась на месте, не сводя глаз с бурлящей поверхности реки. Сердце билось в клетке из рёбер, будто вот-вот её проломит. Не хотела она никуда бежать, страх заставлял стоять на месте.

Не за себя страх. За него, нечаянного жениха. Который не обязан был спасать девку, не умеющую держать язык за зубами. Ещё и наглую – при первой встрече замужества потребовала! Но согласился же, значит, понятие о чести и благородстве имеет.

И заступился за бедовую свою невесту сразу, в день знакомства, хоть она его и ослушалась.

И Варька осталась, дрожа и заливаясь слезами. И тоже глядела на воду, в которой двое бились насмерть.

Но вот жабоподобное чудище взвыло, заперхало, заплескало лапами – леший взял верх и теперь с рыком поволок его на сушу. Однако водяник вывернулся из ломких сучковатых пальцев и с воплем рухнул назад в спасительную реку. Нырнул – и только круги по воде пошли.

И стало тихо-тихо. Только шелестели ивы, поглаживая ветвями мокрый берег и шатавшегося от усталости хозяина. Лесовик нехорошо кренился на бок, руки уменьшились до привычных, почти человеческих. Чёрные пальцы мелко-мелко дрожали, точно у живого мужика, натрудившегося за день едва не до потери сознания. Он сделал шаг, другой и с тихим стоном осел на колени.

Яринка кинулась к нему, забыв обо всех страхах. Подхватила за плечи, удержала от падения ничком в траву. И с ужасом увидела, как по груди его медленно расплывается тёмное пятно.

И кровь у лешего в жилах тоже текла, как у живых. Правда, старики бают, что синяя она, потому и бледны лесные обитатели, никакое палящее солнце их не берёт. Но какое значение сейчас имел её цвет? Их с Варькой спаситель был ранен и, возможно, умирал. В груди его всё клокотало с каждым сиплым вдохом и выдохом.

– Варька, дедову рубаху давай! Там, в лукошке! – крикнула Яринка, укладывая несчастного головой себе на плечо. Зашипела сквозь зубы – холодная вода с белых волос тут же начала стекать за шиворот, прямо по груди. Кожа вмиг покрылась пупырышками.

Варя торопливо сунула ей мятый холщовый комок, и Яринка хотела было прижать его к ране, но вдруг остановилась. Словно неведомая сила завладела её руками, а таинственный голос шепнул в ухо совсем иное. И она, сама не понимая, что творит, вскочила, придерживая дрожащего лесовика за плечо. Затем выпрямилась, встряхнула рубаху – и накинула её на затянутые мхом плечи.

Тело лесовика вспыхнуло зарницей. Яринка отшатнулась, зажмурившись, прикрыла ладонями глаза. Сзади громко ахнула Варя.

Яринка смахнула со щёк набежавшую влагу, разомкнула веки…

Лешего на берегу не оказалось. Вместо него сидел, скрючившись и дрожа всем телом, голый мужик. Худой, голенастый, заросший бородищей по самые уши, взлохмаченный. Но волосы оказались совершенно обычными, тёмными, треть княжеского подворья с такими ходит. Он поднял на девиц глаза – дикие, напуганные, но тоже человеческие.

– Проклятый, – всхлипнула позади Варька. – Обращённый в чудище против воли…

И Яринка сразу вспомнила предания из тех, что бабка в редкие спокойные дни у печки по вечерам рассказывала. Да, чаще всего лешие живут одни, кличут роднёй зверьё да самые старые деревья в округе. Но порой и людей воруют. Девок и молодых баб – знамо дело, для чего, старух – чтобы за маленькими лесенятами приглядывали. А мужиков в самом расцвете да детей – для услужения.

И тогда правильно, что в каждом уголке чащи свой отдельный хозяин имеется, навроде воеводы при князе. Буде у лесного владыки хоть тысячи пар глаз и ушей – за порядком в огромной вотчине в одиночку всё равно не уследить. Для этого и нужны помощники.

А чтобы те не разбежались, даёт им владыка не только колдовскую силу да способность подчинять своей воле всё, что в округе растёт и бегает, но и привязывает крепко-накрепко к месту проклятием. Удрать не смогут – неминуемо зачахнут и умрут по дороге, а то и просто дубовой колодой станут, сухой и безжизненной. А ежели прямо посреди людного места?

И внешность им меняли на какую-нибудь страшенную, чтобы честной народ в стороны от одного вида разбегался. Назад оборотиться они могли лишь ненадолго, от простых, но приятных любому человеку вещей – густой и горячей пищи, бани да чистой одёжи.

Яринка осторожно присела рядом, и мужик скорчился ещё больше.

– Не-не-не смотри, – прошептал он, стискивая колени и прикрывая срам руками. Яринка опустила взгляд, но всё же решительно выпростала из дрожащих пальцев рубаху и натянула её воротом на взлохмаченную голову. Мужик тут же протянул руки, ныряя в рукава.

Дедова рубаха доходила ему аккурат до середины бёдер.

«Молодой, – вдруг поняла Яринка. – Костяшки сбиты, но руки гладкие, не корявые и не узловатые. И лоб высокий, без морщин».

– Как тебя звать? – она постаралась придать голосу ласковости.

– Не помню, – проклятый качнул головой. Как раз из-за туч выкатилась луна, и в её скудном свете Яринка увидела, что патлы его, почти чёрные, местами отливают серебряной сединой. Это ж сколько он натерпелся, что так рано головушка белеть начала?!

Яринка погладила его по плечу, уже не чинясь. На душе стало легко-легко. Проклятый, как ни крути, живой человек, не чудище. Просто опутанный злыми чарами. А значит, и замуж за него выходить не так страшно, как за настоящего лешего.

Сбоку зашевелилась Варька. Сестрица успела прийти в себя, собрать корзинку, перевязать растрёпанную косу и оправиться.

– К нам пойдёшь, бабка с дедом всё равно спят, – решила она за всех. – Тебе помыться бы да побриться, а потом поесть, вона как брюхо ввалилось. И одёжу новую дадим, у Яринки в сундуке есть, как раз всю прошлую зиму шила…

И то верно. Жениху наряд готовила – жениху и достанется.

– Можешь сам идти? – спросила Яринка, убирая руку с чужого плеча. – Как раны твои? Крови не вижу.

Мужик тихонько фыркнул в бороду.