– При превращении в человека и назад в лешака тело заживает, – объяснил он. Голос его тоже стал обычным, чуть хрипловатым, но без лишнего шипения.

– Вот и славно. Есть хочешь? Дома щи с бараниной, огурцы из кадушки, хлеб вчера пекли, пирог с требухой… Я понимаю, что тебе надолго отлучаться из леса нельзя, но до нашей избы рукой подать.

– Масло можем достать! – подхватила лукошко Варя. – И мёду! Взвара нацедим – это питьё такое, с перцем да мёдом, дюже полезное. У нас горшок огромный в печи стоит… Хочешь?

Мужик обвёл обеих мутноватым, но вполне осмысленным взглядом, и сёстры поняли, что он тихонько улыбается.

– Хочу.

Глава 2
Огненная клятва

Хорошо, что дед по вечерам пил травяные настои для хорошего сна, без них боль в ногах даже задремать бы не позволила. Потому и спал спокойно на печке под двумя одеялами. И бабка, умаявшись за день, храпела на лавке. Аж скатерть качалась от её дыхания туда-сюда.

И никто из них даже не шевельнулся, когда Яринка с Варькой прокрались в избу и принялись хлопотать. Пока затопили в бане печь, нагрели воду, принесли для мытья яичный настой, овсяную муку и щёлок, уже и полночь минула. По-хорошему, нельзя в такое время в баню ходить – считается, что здешний хозяин уж больно крут, непременно обожжёт паром или обварит кипятком.

Но проклятый лесовик, видимо, к нелюдям был ближе, чем к людям, поэтому никто им не помешал, ни банник, ни жёнка его, обдериха.

Для гостя, спасшего им жизнь, сёстры не пожалели ничего – и новый рушник дали, и воска с угольным порошком для свежего дыхания, и квасу целый кувшин прямо под дверь парной поставили. Сама Яринка вдобавок принесла женихову одежду из сундука. Перевернула в мокрой мыльне шайку вверх дном, положила на неё рубаху, портки и кожаный пояс, а рядом поставила старые сапоги дядьки Бориса, которые он бросил, когда уезжал. Продадите, мол, коли нужда будет. Сапоги были хоть и старые, но добротные и красивые, ни единой заплатки, ни единой дырочки. Дед Еремей сам бы носил, да впору не пришлись. Может, их спасителю пойдут?

Из еды взяли всего понемногу, но и этого хватило, чтобы уставить в предбаннике целый стол. Горячие щи с капустой да бараниной, здоровенный ломоть хлеба с маслом, сало с зелёным лучком, яички печёные – свежайшие, только сегодня из-под курицы вынули. Притащили кувшин молока, а к нему пирог с требухой.

Гость сначала откисал в жарком пару, затем хлестал себя вымоченным в шайке берёзовым веником и охал, аж на улице было слышно. А затем затих – видать, оделся и сел трапезничать. Яринка с Варькой как раз тащили в баню разогретый горшок с ароматным взваром, взявшись с двух сторон за ручки – в толстых дедовых рукавицах, чтобы не обжечься.

– А он красивый, ты заметила? – вдруг фыркнула Варька, с озорством посматривая на тёмное банное окошко.

– Он весь в лохмах, чего бы я там заметила? – подняла Яринка брови.

– А я тебе говорю, что красивый, вот увидишь! – стояла на своём сестра. – Сейчас бородищу сбреет только и патлы проредит. Он и ножницы попросил, и бритву. Я дедову дала, всё равно не пользуется…

Ну даёт, а? Такого страху натерпелась, а уже на едва знакомых мужиков с интересом пялится! Но Варька тут же добавила:

– А он только на тебя смотрит. Ты ему точно по нраву!

Огляделась воровато по сторонам и прошептала:

– Мы его от порчи избавим! Придумаем как! Выкупим у лешего или в церкву столичную поедем, отмолим. Будет тебе муж справный, всё ж лучше, чем нашенские дурачки и жадины. Он, поди, городской да знатный, видела, какие пальцы тонкие? И ступни тоже. Словно у благородного!

– Не приглядывалась, – мотнула Яринка головой. – Я больше переживала, что ему жабья морда рёбра поломала, и смотрела, как идёт, не кренится ли на сторону. Давай уже взвар внутрь затащим, болтать на ходу тяжело.

Но сестрица не унималась.

– Замуж за него выйдешь, семью его найдём. А потом он нас к себе заберёт непременно! А там, глядишь, и мне жених достойный сыщется… Яринка, а вдруг братец младший у него есть?! Вот хорошо бы вместе нам зажить, одной большой семьёй! В Торуге работы всяко меньше, и деда лучше полечат.

– Иди уже, трындычиха! – Яринка ускорила шаг. Придумает же сестрица, а? Даром что семнадцатый год пошёл, а как ляпнет чего – ну дитя сущеглупое, наивное.

Но у самой сердце в груди предательски застучало. А вдруг? Всякой девке хочется молодого да красивого в мужья. Да, молва не зря гласит, что главное в семейном благополучии – полная кубышка. И хорошо жить в большом и тёплом доме, вот как их изба. Но в итоге по хозяйству горбатятся они с бабкой и мужицкой работой не брезгуют, только для совсем тяжких дел наймитов зовут.

Ни разу Яринка не видела, чтобы старая Агафья на жизнь жаловалась. Ругалась, хворостиной их по двору гоняла за невычищенный коровник да несбитое масло, а потом плакала втихомолку – это бывало. Но ни словом не попрекнула ни болеющего деда, ни бойких прожорливых внучек, которых ещё и одеть да обуть надобно. Но только слепец не заметил бы, как ей тяжело.

При таком раскладе замуж пойдёшь за кого угодно, хоть за лешего в его натуральном обличии. Лишь бы он о престарелой родне невесты тоже позаботился. Яринка дурой не была, понимала: сейчас они не бедствуют, потому что бабка здорова. Сляжет она, и не справятся две девки с таким хозяйством. Две коровы, пасека, дом да репище – непременно мужская рука нужна.

Но ведь настоящего счастья на одних деньгах да припасах не построишь. И замуж хочется за порядочного, не чета Прошке и остальным. А ещё – за молодого да крепкого, работящего и сердцем не злобливого. А если красавцем окажется – больше и мечтать не о чем.

Яринка первой сделала шаг в предбанник и ахнула, едва не выпустив горшок из враз ослабевших пальцев.

Леший в человечьем обличии сидел за столом, доедая щи из пузатой миски. Вот деревянная ложка застучала по дну, и он со вздохом отставил посудину в сторону. Окунул в растопленное масло кусочек хлеба, сунул в рот, прожевал, а затем увидел вошедших хозяек. Тут же схватил с лавки мокрый рушник, обтёр губы и снова улыбнулся – смущённо и с благодарностью.

Варька не просто не соврала, она даже не приукрасила. В озорном пламени толстой восковой свечи (вот уж этого добра было в доме полно, с собственной пасекой-то!) лицо гостя было видно хорошо, почти как днём. Огромные тёмные глаза с пушистыми ресницами – любая девка о таких мечтает. Как и о бровях: у лесовика они были кустистыми, старческими, у сидевшего за столом человека – соболиными, гладкими, чуть изломанными на вершинке. Аж завидно!

Вдобавок леший выбрился начисто, словно устал носить усищи с бородой. И теперь явственно были видны и тонкий нос с едва заметной горбинкой, и заострённый подбородок, и высокие скулы. Губы разве что тонковаты для писаного красавца, но улыбался он мягко и ласково, невольно заставляя сердце стучать ещё шибче.

Он подскочил с лавки, шагнул навстречу и протянул руки, подхватывая взварник. Голыми ладонями взял – и ничего, даже не дрогнул. А посудина-то здоровенная, ещё и полная горячего пития.

И вблизи Яринка разглядела, что её нечаянный жених и впрямь молод, чуть больше двадцати зим. И ровнёхонький, в поле да на репище задом кверху целыми днями не стоял: спина не сутулая, живот колесом не выпирает. И до чего ж справно на нём сидела рубаха, и как же шёл ему кожаный пояс! И портки впору пришлись и по длине, и по ширине. Да даже сапоги обхватывали ногу так, будто парень в них и родился.

– Как тебя звать? – спросила она.

Гость, как раз водрузивший горшок в середину стола, замер на месте.

– Не помню, – с горечью ссутулил он плечи. – Хозяин чаще лешаком зовёт, так то звание, не имя. Или Дубиной. А настоящее имя вроде как знает, да не говорит…

– Правильно, на кой ему? – тут же влезла в разговор Варька. – Он тебя за холопа никчёмного считает, раз кличку дал хуже, чем у собаки! Уверен, что не врёт насчёт имени? Мож, и не знает ничего…

– Не уверен. С нашим хозяином ни в чём уверенным быть нельзя. Одно только знаем: ослушаешься его приказа – и накажет, пожалеешь, что вообще на свет родился.

Парень снова сел на лавку, перевёл на сестёр задумчиво-печальный взгляд.

– Посидите со мной, – попросил он вдруг. – Я с вольными людьми, почитай, зим пять не говорил, так близко не подходил.

– Конечно! – Варька отозвалась первой, и Яринка внутри себя обрадовалась – сестрица хоть и слыла даже среди любящих подружек чересчур легкомысленной, зато общий язык с людьми находила сразу и любую неловкость сглаживала своей трескотнёй. Сама Яринка не умела так ловко чесать языком. Тем более в присутствии парня, красивее которого никого не видела.

И который вроде как собирался на ней жениться. А вдруг теперь не захочет?! Разглядит её поближе и передумает.

Но тут гость взглянул на неё в упор и подвинулся, давая место рядом с собой. Яринка намёк поняла – села, надеясь, что в полумраке не видно её лица, которое вмиг залило жаром от смущения. Варя умостилась напротив и без обиняков сказала:

– Ты ешь, ешь. В лесу, небось, лягухами да жабами питаешься да диким мёдом?

Парень тут же прыснул со смеху в кулак.

– Прямо сырыми ем, ага. И водяника бы сожрал, если бы не удрал, скотина склизкая. Мы ж не настолько одичавшие! На подворье у хозяина есть и кухня, где самые изысканные яства готовят, и библиотека с редкими заморскими свитками да книгами, в которых страницы из телячьей кожи, и зала для пиров, и спальни, где вместо лавок постели, как у иноземных королей, и много чего ещё…

Он неловко дёрнул уголком рта, словно думал, улыбнуться или нет.

– Когда в лесу дел по горло, там, конечно, не до изысков. Ягоды едим, мёд, коренья… Я к ним не привык, правда, до сих пор. Служу хозяину тринадцатую зиму, а всё равно живот иногда пучит. И счастье, когда удаётся украсть горшок с кашей у зазевавшихся дровосеков. Или сами они дары съестные приносят. Да даже блину холодному на пеньке рад, лишь бы не горелому.

– Беееедненький, – протянула Варька, расстроенно оттопырив нижнюю губу. И тут же спохватилась: – Да ты кушай, кушай! Мы тебе и с собой завернём! Или… В гости к нам снова приходи!

Разговор длился долго. Гость всё никак не мог наесться, а затем и напиться – после щей выдул кувшин молока, употребил в один присест почищенные сёстрами яйца, закусил шматочками сала с остатками ковриги. Яринка в очередной раз тихонько выдохнула с облегчением: нечистая сила, по поверьям, смертельно боялась соли. Раз парень не брезгует салом, значит он действительно человек, просто заколдованный.

И лишь за огромной чашкой сбитня с пирогом гость начал рассказывать о себе.

Попал он в услужение к хозяину обыкновенным, с его слов, путём – был уведён у родителей. Скорее всего, кто-то из них сгоряча велел мальцу, путавшемуся под ногами, убираться к лешему – и всё. Отмолить то ли не успели, то ли вообще не стали этого делать. Но тут же со вздохом признался, что порой во снах чует и плач матери, и глухую тоску отца, да только где и как их найти – непонятно.

Служба же его состояла в том, чтобы пугать людей, не пуская их в чащу, пока хозяин вершит свои злодейские дела.

– Нас, лешаков, у него много, у каждого свой угол в здешних краях, который мы вдобавок оберегаем. За порядком следим, чтобы звери да птицы плодились, чтобы еды всем вдоволь хватало, чтобы люди лишнего не брали без нужды… Ну и в чащу носа не совали, хозяину не мешали. Он же из палат своих каменных не выходит почти, у него там слуг полно, ведьмы разные на посылках. И целые горницы всякой пакости – и котлы, что сами собой греются, и лягушачьи лапы с нетопыриными крыльями на просушке под потолком висят, и уроды всяческие в здоровенных стеклянных банках… Вы стекло-то видели? Оно навроде глины, только нагревается до белого каления и прозрачным становится, как вода. И вот там в вонючей жиже те уроды и плавают.

– Зачем? – вытаращила глаза Варя.