– Так бывает, что с одной попытки… Поверь мне, Вероника, я в курсе, – ее ровный голос успокаивал, но тело не поддавалось и усердно тряслось. – И была не меньше твоего озадачена. Однако…

– Что? Что вы такое говорите? Я не понимаю… И половины слов не понимаю! – простонала я, беспокойно ерзая под ее ладонью.

Золотой талисман что-то напутал. Просроченное колечко, ошибка в диагностике…

Какие еще малыши? Откуда? Каким румынским ветром их надуло?

То, что случилось в пещере два дня назад, никак не могло привести к «последствиям». И уж точно «малыша» нельзя было бы так быстро диагностировать. Я хоть и тепличная кукла, но кое-что слышала. И читала. И соседки рассказывали.

– Однако на твоем месте я бы очень постаралась вспомнить, где, как и с кем провела последние тридцать дней. Ради собственной уверенности и… и вообще, – договорила целительница и со вздохом опустила руку.

«Не вспоминай… Забудь!»

– Почему тридцать? – шершаво переспросила я.

– Мисс Честер, мы ищем вас уже месяц, – проворчал ректор, ослабляя воротник, передавивший шею. Он был не в духе из-за шокирующих новостей.

– Но я сбежала со свадьбы позавчера!

– Со свадьбы прошло четыре недели. Мы облазили и Румынские Дебри, и всю шурхову Индию. Аарон с крыльев сбился, выслеживая вашего… кхм… «похитителя». Того самого, который «еще не спятил, чтобы с кем-то сближаться». Мда, – хмыкнул Карповский с горькой усмешкой. – И ничего. Ни капли крови, ни проблеска ауры. Мы бы вас не нашли, Вероника, если бы он не отпустил.

Отпустил?

Судьба-богиня… Где я была целый месяц? Почему я его совсем не помню? Что со мной сделали и… зачем?

– Следов «Имморы» почти не осталось. Я могу вывести сок Ублиум Мортиса из организма, если… Если ты этого захочешь, Вероника, – помолчав, сказала княгиня.

«Забудь!»

– И тогда память вернется?

Я приняла из ее рук голубой плед: Анна Николаевна заметила, как мое тело сотрясает крупной дрожью.

– Не сразу. Что-то вспомнится мгновенно, что-то, что схоронилось глубже, всплывет через день или через неделю… – бормотала она, прикидывая в уме. – Тому, что упало на дно, понадобится месяц. Но в итоге вернется все. Абсолютно все, что ты забыла.

– А если мне не стоит вспоминать? Если беспамятство – это прощальный подарок?

Я встревоженно уставилась на княгиню. Разыскивала в ее красивом лице ответы, но Анна Николаевна и бровью не дернула. Заставляла делать свой выбор.

– Решение только ваше, мисс Честер. Вам с этим потом жить, – подал голос ректор и поднялся со стула. Подошел к жене, ухватил мягко за локоток и потянул к двери смежного кабинета. – Дай ей время подумать, Ани.

Они исчезли за приоткрытой дверью. Сквозь щель просматривались угол желтого дивана и серебристый поршень магической кофе-машины. Звякнули керамические чашки, кто-то стал рыться в шкафчике и, кажется, случайно просыпал зерна.

Я слышала неловкий шепот и нежную возню, и могла лишь догадываться, что происходит в маленьком кабинете главной целительницы.

«Оставь память мне, куколка… Я сохраню ее за двоих».

Вернуть воспоминания. Все, до последнего кусочка. Соблазн был велик, но рождал сомнения: ничто не дается бесплатно. За правду я выплачу высокую цену. Память станет грузом… Подъемным ли?

Глава 7. Сокрытое

«Не вспоминай, ты сделаешь себе хуже, ягодка».

Голос Эрика был со мной. Остался на рубашке, впитался в кожу, вгрызся в каждую мурашку. Он колыхал волосы теплым ветром, ложился на ткань запахами крови.

Но зелье внушения выветрилось из организма, и голос был просто голосом, я вполне могла ослушаться.

Как поступить? Забыть тридцать дней? Отдать их ветру, солнцу и Судьбе-богине? Или заново прожить каждый, когда память будет возвращаться рывками?

Что со мной творилось? Почему для этого понадобилась «Иммора»? И главное… откуда появился «малыш»? Что теперь со всем этим делать?

Проблем было так много! Хрупкое кукольное сердце не справлялось с нагрузкой. Папа. Ребенок. Эрик. Иммора. Тридцать шурховых дней…

Как со всем справиться? Как не сойти с ума?

Я рухнула головой на больничную подушку, смятую неудобным блином, и позволила горячим слезам покатиться по щеке. В груди грохотало, спазмы разрывали сердечную мышцу. Это слишком для меня. Слишком.

– С каких пор ты так рано встаешь, пигалица? – просочилось шершавое сквозь шуршание ткани и жужжание кофемашины.

– С тех пор как выбрала себе самую бессонную профессию, – устало призналась княгиня.

Жужжание стихло, и я ясно расслышала звук поцелуя.

– Ани, тебе надо больше спать.

– Я знаю. Пытаюсь, – вздохнула она. – Мелисса вызвала ночью: Софи стало нехорошо, роды ожидаются со дня на день. Если неделю продержится – будет чудо. Я волнуюсь, Андрей… Я никогда не принимала роды у волчицы. Понятия не имею, как появляется на свет дитя вервольфа и метамага!

– Ты справишься. Как всегда, как со всем, – хрипло мурлыкал ректор, наминая шуршащую ткань. – И с Софи Осворт, и с этой девочкой… Помочь с извлечением Ублиума?

– Не нужно. Я сама, так лучше. Если память прорвется на середине процесса, а мы будем в ментальной связке…

– Не уверен, что хочу видеть сокрытое, – закашлялся князь. – И точно не хочу, чтобы на это смотрела моя жена.

– Вероника еще не решилась, – увильнула она. – Может, и не придется.

– Ей важно узнать.

– А если Эрик ее обидел? Если натворил такого, что и крепкая психика не снесет?

– Он не обидел. Не мог.

– Мне видится это иначе, Андрей. Владимирович, – резко выдохнула Анна и звонко поставила чашку.

– Я бы не смог.

– Не сравнивай его с собой. Ты совсем другое чудовище.

– А как похожи… – фыркнул Андрей Владимирович, с пыхтением зарываясь куда-то носом.

– Ты мое чудовище.

Ткань халата надрывно затрещала. От неловкости, что всякому свидетелю положена, я аж реветь перестала и поглубже зарылась в подушку.

– Мы не знаем, что там произошло, – глухо пробормотал ректор, давая «клыкастому товарищу» последний шанс. – И я не уверен, что должен вмешиваться в то, чего не до конца понимаю… А может, напротив, понимаю слишком хорошо.

– Он перешел черту. Сцена в Эстер-Хазе, похищение, «Иммора»… Ублиум!

– За это судить только ей, – мрачно отозвался князь.

– Она совсем дитя. Перепуганная, потерянная девочка, шокированная смертью отца.

– Паршивый отец был…

– Своего ты не убивал.

– А как хотелось! – фыркнул Карповский.

– Если бы ты меня… вот так…

– Знала бы ты, пигалица, как часто я мечтаю тебя обезволить, замотать в ковер и утащить в пыльное логово. Подальше от этого бардака. И тебе лучше не знать, что я намерен там с тобой делать, – тихо рассмеялся ректор и стиснул в руках что-то сопротивляющееся. – Или можешь ты. Я добровольно «Имморы» наглотаюсь. Сам сварю целую чашу. Только уведи меня подальше. Но воспоминания оставь!

– Андрей, сейчас не время и…

– Я устал от этого дурдома. Хочу свою жену и тот домик в Бретан-Глоу, – проворчал ректор.

– Нужно найти Эрика, – хрипло, но настойчиво шептала она. – Ай! А говорил, не кусаешься… Вот и верь после этого страшным темным магам.

– Ани, он не хочет быть найденным.

– Захочет, – не согласилась княгиня. – Конечно, Шо его легко не отпустит, и будет суд… Но при всех смягчающих обстоятельствах… Срок будет не так и высок. Вероника вернулась целой, а граф не брезговал гипнозом и пытками.

Очередная клетка его убьет. Это было ясно даже мне, пустоголовой куколке, что связала свое сердце с монстром.

Я подтянула плед повыше, до самого подбородка. И замерла, прислушиваясь.

– Пигалица… Мне легче его понять. Его страх, его боль, – совсем тихо сказал Карповский. – Уверенность, что он никогда не будет прощен за все, что натворил. С таким мраком в душе сложно жить вечно. И невозможно смотреть в глаза тех, кто ненавидит.

– Думаешь, он ищет смерти? – прошептала она, плотнее прикрывая дверь.

Но то ли стены в больничном запредельно тонки, то ли воздушные потоки – на моей стороне, я слышала все отчетливо.

– Вампиру не так-то просто ее найти…

«От мелкой Веро

Отравой несет.

Кто ягоду съест,

Тот смертью падет!»

Заливалось в уши озорным, ехидным голосом брата.

– Он должен узнать о ребенке, – прошептала Анна, выбивая из мыслей глупый стишок. – Копаться в прошлом и зарываться в мраке – это, конечно, высший смысл бытия… Любимое занятие всех благородных мужей… Но есть вещи куда более важные для двоих.

– Я знаю, Ани. Я попробую передать «известие». Надеюсь, оно дойдет до адресата, – вздохнул Андрей Владимирович и шумно отхлебнул.

– И принеси из второй теплицы тех успокоительных травок, что выдаются по особо кошмарным поводам, – попросила Анна Николаевна, появляясь на пороге. Она нашла мои покрасневшие глаза и больше взгляда не отрывала. – Вероника, что ты решила?

– Я хочу вспомнить.

***

Хмурый ректор, прозванный Мрачным Демоном явно не в шутку, вышел из палаты. Дверь хлопнула, внутренности вздрогнули синхронно с целительской утварью на металлическом столике.

Ради святого морфа! Пусть окажется, что Андрей Владимирович за успокаивающими травками отправился, а не сообщение Эрику отсылать. Потому что я пока сама не готова поверить в случившееся.

– У тебя сейчас, наверное, в мыслях тролль знает что творится, – Анна Николаевна присела на край кушетки и сочувственно улыбнулась.

Взмах перстнем – и ширма послушно задвинулась, закрывая нас в уютном коконе тишины.

– Я только вчера стояла на Аптечной улице и смотрела в глаза отца, – призналась ей, ерзая на подушке. – А сегодня очутилась на чужом крыльце в чужой рубашке. Я не понимаю… Не понимаю, откуда «тридцать дней», «малыш» и «Иммора»…

Я укладывала, а оно не укладывалось. Совершенно.

– Когда мы удалим Ублиум Мортис и вернем украденное, все встанет на свои места, – пообещала княгиня и мягко ткнула пальцем в мой висок. – Закрой глаза и расслабься. Не бойся. Это почти не больно и ребенку не навредит.

– Я не боюсь… То есть, я не подумала даже, что надо бояться, – пробормотала с ноткой вины.

Как можно навредить тому, что ненастоящее? Оно придумано. Оно… просто в шутку.

Да-да, Судьба любит злые шутки, особенно над Честерами.

– У тебя шок, но ты славно держишься, Вероника, – подбодрила Анна Николаевна, когда я заставила зубы стучать потише. Истерика все еще плескалась внутри, зудела под ребрами.

«Почти не больно» оказалось все-таки больно. Я закусила губу и попыталась громко не выть, пока княгиня извлекала из меня взвесь ярко-зеленых капель.

Они росой скапывали на серебрянный поддон, заранее заготовленный и размещенный на столике на колесах. Сочные травянистые брызги… Так красиво они блестели на солнце – как икра, отложенная изумрудной рыбиной.

Вот он какой, Ублиум, когда не в листьях. Я только в теплице его видала, когда дежурила на поливе у госпожи Дороховой. Вкус у забвения был отменно горьким, как горчичный взвар, настоянный на лимонных косточках. Но и прозрение вышло несладким.

Извлечение Анне Николаевне давалось куда лучше, чем мне. Мадам Туше могла бы подыскать какой-нибудь запылившийся кубок. Чувствовалось, что княгиня хеккара съела и на целительских чарах, и на бытовых.

Живот крутило дурным предчувствием. В висках лязгало болезненное «Э-рик! Э-рик!» всякий раз, когда княгиня откладывала на поднос серебряный пинцет.

– Зачем он так со мной? – проскулила я, безотчетно хватаясь ладонью под ребрами.

Да нет там ничего. И никого, талисману привиделось! И тошнота самая обычная – от истерики, телепорта и нервного истощения.