Вдалеке у моста на том берегу стоял замок. Шпиль полуразвалившейся надвратной башни указывал в ясное голубое небо. Удивительное дело: вокруг на пару рёстов^[22] ни души, а тут вдруг сразу и мост, и замок!

Долина брала начало у горы Снакфьелль, Змеиной горы по-орочьи, что возвышалась над всеми прочими пиками. У Бернара аж дух перехватило от того, как кремовый свет Хютера играл на серо-голубой вершине. Ух, Ёрдово место!

Ёрд – бог холода, мудрости, гармонии и равновесия, повелитель гор. Даже символ у него – заснеженная вершина. И хотя прочим все горы кажутся чем-то Ёрдовым, только поклонникам снежнобородого гнома понятно, где место Ёрдово, а где – вовсе нет. Священная гора должна быть не только особенно красивой, но также уютной, укромной и романтичной. А если вы не представляете себе таких гор, значит, вы и не ёрднур.

На небе не было ни облачка. Только далеко впереди, на западе, собрались тучи и бушевала гроза. Казалось, она рвётся в долину, но что-то её не пускает.

– Наррен! Лауф фон хир вег, бефор эз цу шпэт ист! – раздался откуда-то сверху хриплый старческий голос. – Глупцы! Бегите отсюда, пока не поздно!

Голос принадлежал седому гному в меховой шубе и шапке, увенчанной лосиными рогами. Такие шапки обычно носят Ёрдовы отшельники – почитатели бога или даже его любимцы, святые угодники. Из-за этих рогов старый гном в ширь казался больше, чем в высоту.

Лосиная шапка говорил на языке древних людей. Благо Ганс знал его от рождения, а Бернар нахватался неизвестно откуда, так что тоже чуть-чуть понимал. Но остальные не разбирали ни слова. Кому вообще есть дело до того, как говорили древние люди?

– Дедушка, вы чего? – мягко спросил Бернар.

– Ихь заге дир: лауф, бефор эз цу шпэт ист! Дас фляйшгевордене бёзе ин дизем таль лебт. Эз вирд дайне зэлен фершлинген унд дихь нихьт айнмаль эрштикен! – стоял на своём старый гном. – Говорю вам: бегите, пока не поздно! В этой долине живёт воплощённое зло. Оно сожрёт ваши души и даже не поперхнётся!

– Вам нужна помощь?

В ответ старый гном лишь фыркнул. Развернувшись, он скрылся за сугробом. Побежав вдогонку и взобравшись на холм, первопроходцы не увидели ничего – даже следов. Как будто старик ходил по воздуху.

– Это рюбецаль, – со знанием дела сказал Ганс. – Хочется верить, что он на нашей стороне, раз предупредил об опасности.

– Грубый царь? – переспросил Бернар. – Судя по короне, он скорее глупый.

– Рю-бе-цаль! – поправил Ганс. – Это дух гор. Обычно они не грубые и даже не злые, занимаются своими делами. Часто рассказывают, что рюбецали заводят путников в горы и там убивают. Камень на голову скинут или голодом заморят.

– Так вот почему он говорил, чтобы мы не ходили в долину! – Бернар повеселел. – Заманивал, играл на духе противоречия!

Ганс пожал плечами. Остальные промолчали.

Старик, незримый, долго смотрел первопроходцам вслед. Какие они юные! Как жаль, что им придётся сгинуть в этом чёртовом месте. Их души высосут до капли, а пустые тела так и останутся лежать, пока не рассыплются в прах.

От мысли о душах гном невольно сглотнул слюну и облизал губы. Его мутило, голова кружилась. Голод разливался по телу, подчиняя себе каждое движение, каждую мысль. Сколько лет в долину никто не заходил? Сколько лет у него не было пищи? Догнать их, наброситься на них прямо сейчас! Выпить их, смакуя сладкий предсмертный ужас. В конце концов, они сами выбрали свою судьбу. И если их не выпьет он, то выпьет она. Уж она-то не пожалеет.

Сухими морщинистыми руками гном зачерпнул горсть снега и умыл им лицо. Голод отступил, и сознание прояснилось. Всё равно сначала добыча должна замёрзнуть и отчаяться. И нечего жалеть о том, чего ты изменить не в силах.

Чем выше первопроходцы поднимались по долине, тем холоднее становилось вокруг. Мороз будто обгладывал путешественников, не оставляя от них ничего живого.

Бернар вёл отряд, время от времени сверяясь с компасом – дорогим колдовским артефактом. От Вмятины валил пар, Зубило покрылся инеем. Ганс шмыгал носом и весь дрожал. Нисса, уже позабыв недавний спор, ворчала на непредусмотрительность магуса и его безразличие к собственному здоровью.

Ветра не было – воздух застыл как зельц. Снег будто спал на лету. Птицы умолкли.

Из глубины леса, бесшумно скользя по снегу, за отрядом шли по пятам незримые тени – одиннадцать призрачных силуэтов, каждый величиной с матёрого пса. Первопроходцы пока не замечали их. Они лишь чувствовали лёгкое беспокойство где-то на грани сознания. Ещё не пришло время, чтобы это беспокойство переросло в страх, обволакивающий тело, как муху – янтарная смола.

Пискнув, что хочет кое-что проверить, Чкт-Пфчхи соскочил с Бернарова плеча прямо на ближайшую еловую ветвь и быстро взобрался по стволу. Но вместо того чтобы оглядеть местность с макушки дерева, он принялся скакать туда-сюда по сучьям, грызть кору и громко щёлкать.

– Чкт действует неразумно, – заметил Вмятина.

– Кажется, на рассудок белки горный воздух плохо влияет, – шёпотом заметил Бернар. – У вас вот с непривычки голова кружится и силы тают, а некоторые, бывает… тю-тю.

– А кто-нибудь знает, почему вообще эту белку с нами отправили? – так же шёпотом озвучила Нисса вопрос, мучивший её последние дни. – Он из Гильдии первопроходцев, Бернар?

Тот покачал головой:

– Я думал, он как ты, лекарь из Ятрейи. Подожди… Он что, просто так к нам прибился?!

– Ох уж эти белки! – прошипела гнома, с негодованием глядя на Чкта, ошалело бегавшего по веткам. – За ними не уследишь! Что нам с ним делать-то? Не обратно ж отправлять…

– Ну, припасов он немного отнимет, не страшно совсем, – заметил Бернар. – Да и в общении не докучает.

– Но эта его придурь…

– В действительности Чкт-Пфчхи здесь неслучайно, его с нами направил мой Храм Весны, – пояснил наконец Ганс, с интересом слушавший их беседу. – Он недавно прибыл в Магну, мы мало знакомы. Но, насколько мне известно, Чкт-Пфчхи поклонник Мельнанэт. А вернее, её угодник – богиня одарила его.

– А-а-а… – понимающе закивали остальные. – Вот как он осла успокоил! Всё сходится!

И вправду, божьи угодники хоть и встречались редко, но обрастали легендами – любимцы Бессмертных творили чудеса и часто славились чудаковатым нравом. К тому моменту бельчонок как раз успокоился и, тяжело дыша, спрыгнул с ели в снег. Там он нашёл шишку и вернулся к отряду с весьма озабоченным видом:

– Беда, беда…

– Что случилось? – нахмурился Бернар. – Тебе плохо?

– Я поговорил с елью.

– Ты разговариваешь с деревьями?! – изумилась Нисса.

Бельчонок кивнул так, словно это само собой разумелось:

– Она очень давно не встречала весну. Всё растит кору, роняет шишки, а ни весны, ни лета не встречает. Здесь нехороший воздух, он не даёт ей… обновиться. Обновиться нужное число раз и наконец умереть. Ели не положено столько жить, её время давно прошло, понимаете?

– Сколько ели в среднем живут? Лет сорок – пятьдесят, верно? – вспомнила алхимица.

– Ей и всем её подругам здесь гораздо больше, – мрачно заявил бельчонок, а затем показал шишку. – Глядите.

– С шишкой-то что? – насторожился Бернар.

– Она нетронутая. Её не распотрошили. Здесь нет никого: ни зверей, ни птиц!

Странную всё же силу имеют слова. Едва Чкт озвучил своё наблюдение, остальные ясно различили то, чего до сих пор силились не замечать: пустоту и тишину. Это не такие пустота и тишина, какие воцаряются в доме, когда дети уходят гулять. У обычных пустоты и тишины есть причина. Они закончатся, едва их кто-нибудь нарушит. Но здешние пустота и тишина существуют сами по себе. Они есть, и это из-за них вокруг нет никого. И первопроходцы с их дыханием, скрипом снега и ремней, бряцанием экипировки в этом месте совершенно лишние и должны быть изгнаны.

– Давайте дойдём до замка и послушаем, что скажет он. – Бернар почувствовал острую необходимость отшутиться, хоть и не вполне понимал отчего. – Может, там тоже никого нет и можно распотрошить пару сундуков.

Отряд двинулся дальше. Бернар заметил, что корни деревьев не пересекали тропинку. Так бывает в тех местах, где когда-то проходила древнелюдская имперская дорога. Под неё выкапывали котлован, туда засыпали гравий, а сверху укладывали каменную мостовую. Потому здесь до сих пор и не проросли корни: каменная дорога под слоем почвы никуда не делась.

День клонился к вечеру, и стоило уже озаботиться местом для привала. Взобравшись на дерево и как следует осмотревшись, Бернар увидел впереди в некотором отдалении от дороги поляну. Решено было идти туда.

Чкт насобирал для костра сухих веточек с окрестных деревьев. Вмятина споро очистил от снега небольшую площадку под кострище и натаскал камней. Бернар разжёг костёр. Ганс вытянул к огню руки и ноги и не отрываясь смотрел, как пламя облизывает хворост. Ему явно нездоровилось.

– Кто же в горы такие башмаки надевает? – неодобрительно качал головой Бернар. – Надо было тёплые вещи брать.

– Ты уже который день это твердишь, – пробормотал Ганс. – Я бы обошёлся без всей этой нежности…

– К тому же ты люд, у вас ведь слабое здоровье… – не замечал его бубнежа следопыт, разбиравший свой рюкзак. – Грейся, грейся поскорее. Ещё больных нам здесь не хватало!

– Тебе, Ганс, не помешал бы горячий тий, – заметила Нисса лекарским тоном и полезла в свою сумку. – Хорошо, что я взяла отменный травяной сбор… Шалфей, зверобой, узелки Дюпюитрэна. Заварим прямо в котелке, Бернар? А кашу вторым заходом.

– Зачем? Тий нужно заваривать в тийнике! – улыбнулся следопыт, выуживая из рюкзака стёганый шерстяной спальник, набитый тонким слоем лебяжьего пуха. В спальник первопроходец самым тщательным образом упаковал удивительнейший тийник: небольшой, пузатый, с носиком и чудаковатой ручкой, неуклюже торчавшей из бока.

Его выдули из лазурного стекла, расписав на эльфийский манер – пёстро, но гармонично, броско, но изящно.

– Кто же в горы берёт стеклянную посуду? – фыркнул Ганс.

– Плохое решение, – подтвердил Вмятина.

– Лучше бы медный, – поддакнула Нисса, забирая тийник, чтобы разглядеть получше. – Упадёшь на тропе – расколется. А ведь красивый такой… Редкая карминовая глазурь. И звон какой глубокий. Подожди! Неужели фьелльское стекло?

– Оно самое, – признал Бернар. – Я всегда его беру. Да, с ним много хлопот, но зато вкус выходит особый.

– Я хоть книги взял, а не яркую безделушку, – буркнул Ганс, и разумный смертный не обратил бы на колкость внимания. Но Бернар посмотрел на черноволосую макушку с мрачным прищуром, сминая ладонями кожу рюкзака.

– Очень красивый тийник. Однако его нельзя на костёр, – тут же заметила гнома, стараясь отвлечь ценителя тия от ворчливого архивиста, и снова аккуратно постучала ногтем по звонкому стеклу.

– Нельзя на костёр… Конечно-конечно! – закивал полуэльф, озираясь. – Кипяток заварим отдельно, снега накидаем. Куда вы котелок положили?

– Кипяток уже есть, – заявил вдруг Вмятина.

И действительно, внизу тулова автоматона, напоминавшего бочку, устроена была топка. На ней восседал объёмный медный бак с беспрерывно кипящей водой. А из бака торчал латунный краник, из которого Вмятина налил в тийник кипятка. Нисса пришла в полный восторг от такого конструктивного решения. Она видела автоматона впервые в жизни, хоть, будучи магусом онтомагии – доктрины, изучающей взаимодействие сущего и всякие вычурные штуковины, – собрала, разобрала и снова собрала не один сложный механизм. И тут её прорвало онтомагическим интересом:

– Неужели топка отлита из железа? Я думала, это бронза почернела!

– Верно, это чугун.

– Литой ппфарский чугун! – поразилась Нисса. – Новейшая гномья онтомагия! Так ты родом из Ппфара?

– Это так, – бесстрастно прогудела ходячая кузня.