– Ганс, ты когда-нибудь слышал о чугуне? Это литая хрупкая сталь, они научились её плавить! Чугун дешевле бронзы, но не менее прочен, а ещё он почти не ржавеет и…

– Онтомагия пока что остаётся вне зоны интереса моей эрудиции, – пробурчал насупившийся Ганс, посёрбывая тий.

– Ах, ну да, это же никак не связано с дремучей людской археодревностью, – поддела его Нисса и продолжила расспрашивать немногословного Вмятину.

Милостивые боги, а что за тий у них получился! Представьте, что на каждый вкусовой сосочек вашего языка заботливая матушка надевает шарф и перчатки из овечьей шерсти. Потом тепло разливается по телу – как будто вы приняли горячую ванну, завернулись в халат, надели шерстяные носочки и сели в кресло у камина, поглаживая кота. Нет! Вы – кот, и весь Ётунвель^[23] чешет вас за ушком.

– Обнаружен фундамент здания! – провозгласил Вмятина. Он замахал верхними манипуляторами и засвистел, как тийник, выпуская пар и привлекая внимание остальных.

На поляне, на которой остановились первопроходцы, сохранились развалины небольшой, в дюжину домов, деревни. А ещё через котелок путники нашли торчащую из земли каменную руку. Вытесали её из змеевика – серого с зелёными прожилками отделочного камня.

Ганс как будто забыл про холод и болезнь. Развернув один из своих тюков, он достал кирку, лопату, колышки, набор кистей – и принялся за раскопки. Он не мог поверить своему везению: на первом же привале обнаружить статую Скюльптю́ра! Только что она делает в деревне?

Три кружки согревающего тия Ниссы вдохнули в эрудита новую жизнь, но промёрзшая почва поддавалась неохотно. Только когда к Гансу присоединились остальные члены отряда, разделавшиеся с палатками, дело хоть как-то пошло.

– Ты приехал сюда за статуями? – Нисса увлечённо очищала от земли увесистый камень. – Что в них такого?

– Пока не знаю, – ответил Ганс, погружая в промёрзший грунт лопату. – Слышала когда-нибудь об Э’йтри Скюльптюре?

Нисса, конечно, слышала. С честолюбием гномов может сравниться разве что их любовь ко всевозможным ремёслам, потому подземный народ трепетно хранит память о своих кюнстнерах – выдающихся мастерах, кудесниках. Особенно это касается работы по камню: искусство придавать форму различным породам у гномов в крови. Но лишь единицы достигают вершин, становясь выдающимися ваятелями или зодчими, и это в очередной раз доказывает, что подлинного кудесника отличает не столько врождённый талант, сколько трудолюбие, упорство и глубокие познания в магии.

– На мой вкус, он мрачноват, – протянула Нисса, – но он, бесспорно, кюнстнер, каких поискать. А чем он тебе так интересен?

– Не он, – возразил Ганс. – Проклятья Гангберта.

– Какие такие проклятья? – Нисса удивлённо отложила камень. – Разве он кого-то проклинал?

– Ты когда-нибудь задумывалась о том, сколько смертных он угробил, защищая Ма́хтфрид от чертей? Уверен, его проклинали, и не раз.

– Должна признаться, я редко думаю о древнелюдских кайзерах, живших дюжину веков назад. Возможно, даже никогда не думаю, каюсь. Но насколько помню беневербальные лекции, которые я прослушала тридцать с хвостиком лет назад, он «гробил» исключительно дьофулей^[24], демонов. Или бесоводов этих… как их там…

Ганс поморщился. Ему опостылело объяснять одно и то же снова и снова.

– А кем была, по-твоему, Анриетта Травница, – спросил он, – демонессой или бесоводицей?

– Она ведь была гениессой вивономии… – Нисса нахмурилась.

– Её исследование бёзовых грибов опередило магическую теорию на несколько поколений. Подумай, сколько жизней можно было бы спасти, если бы её не сожгли. И таких, как она, были десятки!

– Десятки?..

– Да. Их сжигали на кострах и пытали в тëмных подвалах. Вырывали ногти, например. Выпытывали признания в бесоводстве.

– Вырывали ногти?! – ахнула Нисса.

– Вы что за жуть обсуждаете? – встрял Бернар, слушавший эрудитов вполуха.

– Нисса, ты совсем не знаешь его историю? – возмутился Ганс, не обратив внимания на Бернара. – Ты же почитаешь Хютера, а Гангберт – величайший хютерианский герой! Как можно славить святых, ничего толком не зная о них? Он всё это делал во имя твоего бога!

– Во имя Солнцеликого он боролся с нечистью, а не…

– И как, много наборол? – Ганс жестом предложил Ниссе осмотреться вокруг. В лучах закатного Хютера лес выглядел зловеще – словно был залит свежей кровью.

– Ганс, прошло полторы тысячи лет.

– Важен результат, Нисса. Если нечисти всё так же много, значит, людей мучали и убивали впустую.

Нисса замолчала.

– Может быть, нас с тобой тоже сожгли бы. Ты же используешь маковое молочко! А я вообще занимаюсь запретным.

– Все лекари используют маковое молочко.

– Цитирую: «Боль есть священная борьба тела с недугом. Подобно тому, как огонь очищает грешника от бесовской скверны, боль и жар очищают душу больного». Людвиг Хексенха́ммер, «Свэ́ртус А́нгели»^[25]. За облегчение боли любого из нынешних лекарей во времена Гангберта могли бы обвинить в сношениях с чертями.

– Ох уж эти древние люди… Хорошо, – согласилась Нисса. – Допустим, ты установишь, что он был проклят. И дальше что?

Ганс перестал копать и погрузился в свои мысли. «Истианцы! – думала Нисса, искоса поглядывая на болтавшуюся у Ганса на шее миниатюрную серебряную астролябию – символ Истэбенэль, богини ночи, неведомого и непознанного. – Прётся морозить задницу, исследовать что-то, сам толком не понимая, что и зачем. Знания ради знаний. Нет бы сидеть в тёплом схолуме, читать книги про своего Гангберта – всё равно древний кайзер не нужен никому, со всеми его дурацкими проклятьями».

– Признание ошибок – первый шаг к их исправлению, – наконец проворчал Ганс.

– И как ты их исправишь? Сделанного не воротишь.

– Не воротишь, – согласился эрудит. – Но, возможно, удастся предотвратить повторение.

– Повторение чего? Ганс, сейчас никого не сжигают, людские империи давно сгинули. Мы можем спокойно заниматься всем, чем захотим.

– Конечно можем, – кивнул истианец. – Если только это не нарушает «магическую этику».

– Если ты про сегодняшнее утро, – ответила Нисса, – то речь шла о здоровье осла. Хорошо, что всё обошлось и от твоей перверсии не осталось ни следа. Но лучше бы запретить опусы с живыми созданиями окончательно, магическому сообществу нужно развиваться. Ты явно незнаком с «Новой магической этикой» Бальдра из Свартхакка. Конечно, ведь она всего в прошлом веке написана, слишком свежая.

Ганс вздохнул и принялся копать с удвоенным усердием.

К вечеру на рогоже рядом с ямой собралась куча каменных осколков, очищенных от земли. Угадывались голова и плечи крестьянки, застывшей от ужаса. Бедняжка закрывалась от чего-то, выставив вперёд руку. Поражала точность, с какой скульптор поймал выражение лица, складки одежды, изгибы рук. Милостивые боги, у неё даже были мозоли на пальцах!

Вот только это не стиль Эйтри Скюльптюра, уж его-то Ганс узнал бы. Да и ни один ваятель не смог бы сработать эти складки на запястье, эти морщинки на лице. Женщина точно была жива, когда её обратили в камень.

Костёр потрескивал, разгоняя густые гуашевые сумерки и дурную горную стужу. Вмятина прилаживал Зубилу оторванную ногу – до того он лишь наскоро её прилатал. Ганс спешно дописывал первый отчёт, пока не стало слишком темно. Тишину нарушил Бернар:

– Нет, ну, может, её всё-таки кто-то… как его… изваял? Не может же девушка вдруг стать камнем!

– Ещё как может, – ответила Нисса. – Слышал когда-нибудь про василисков?

– Не-а. – Бернар сел поближе к костру.

– Василиск – это порождение репных духов, петух с драконьими крыльями и змеиным хвостом, впервые описанный в физиоло́гах, составленных, возможно, ещё до Махтфрида. Его взгляд обращает плоть в камень. – Глаза Ниссы сделались такими большими, будто это она сейчас обратит в камень любого, кто посмеет усомниться в её словах.

– Если твоего этого василиска можно пристрелить, значит, и бояться нечего, – возразил Бернар. Он не любил все эти истории про загадочных монстров. Куда приятнее иметь дело с тем, что поддаётся простому объяснению.

– А как же ты его пристрелишь, когда на него нельзя смотреть? – пугающим шёпотом спросила Нисса. – Охотиться на василисков специально учат хорьков и горностаев. Ещё можно взять с собой зеркало. Василиск в него глянет и сам окаменеет. А у нас – ни хорька, ни зеркала…

Повисла зловещая пауза. Нисса оглянулась по сторонам. Тени деревьев, удлинённые светом костра, медленно тянулись к лагерю. Что-то неправильное творилось вокруг, но она никак не могла взять в толк, что именно.

– И как мы тогда убьём василиска? – Бернар на мгновение умолк, а потом продолжил: – Может, у вас есть какая-нибудь колдовская хреновина, чтобы мы не окаменели?

– Такой нет, – задумчиво проговорила Нисса. Она всё ещё опасливо озиралась. – Но есть редкий древний опус – «Эмультическая петролисия»… Ой! Дура я, что такое несу? «Петролитическая эмульсия»! «Петролитическая эмульсия» Вертенбе́рга, да.

– Эти слова мне ни о чём не говорят, – проворчал Бернар.

– А жаль. Корректное наименование – начало любого опуса, и ошибка в такой, казалось бы, мелочи… Хотя кому я объясняю!.. Прости, Бернар. Ой! Прости не за то, что ты не понимаешь. Прости за мою грубую реплику. Это ничего страшного, что ты не понимаешь. Ой, как-то это тоже звучит…

– Нисса, пожалуйста, скажи на простом орочьем, что за педролизия? – мягко прервал её Бернар, одним взглядом гася тревогу гномы.

Да, друзья мои. Наши путешественники общались между собой на языке орков. После того как царь зеленокожих, Крагхраг Мудрый, завоевал империю Ми́ттлерфельд, говорить здесь стали на орочьем вместо древнелюдского. Да и сами края стали на орочий манер называться Среднепольем. Людская держава пала стремительно, но кошмарно, кроваво. А затем последовала без малого сотня тяжёлых лет Пакс Орка, Орочьего Мира. Зеленокожие почти искоренили людей, не готовых принять власть Крагхрага. Их место заняли гномы с эльфами, известные своей гибкостью.

Надо ли говорить, какое то было счастье, когда гном Ульрих Страшнорожий наконец победил постаревшего Крагхрага в поединке и орков прогнали из городов? Впрочем, за время Орочьего Мира сменилось не одно поколение людей, не знавших своего языка и говоривших лишь на наречии захватчиков. Порядок вещей трудно было поменять, да и незачем.

– Это мазь, что превращает камень обратно в плоть. Мне понадобятся осколки этой милой фройляйн! И это э-муль-си-я. Не петролисия и тем более не педролизия. Вот только… варить её придётся неделю.

И тут до Ниссы дошло. Ну конечно, тени! Она вскочила, закричав:

– Тени! Тянутся против света! Прямо к нам!

Все схватились за оружие – все, кроме Ганса, поперхнувшегося тием. Но, кажется, больше всех испугались сами тени. Они отпрянули обратно в лес, сплелись с отбрасывавшими их стволами. Морок рассеялся.

Однако Ганс всё не мог успокоиться. Он трясся то ли от страха, то ли от болезненного озноба, тщетно пытался обхватить голову руками, хрипел или не дышал вовсе да сучил ногами. Бернар обнял его, успокаивая.

– Нам угрожают тени. – Непонятно было, издевался Вмятина или, наоборот, испугался вместе с остальными.

– Я не могу стрелять по теням! – прошипел Бернар. – Так, Нисса, как защититься от теней? Срочно!

– Откуда мне знать?!

– Ты ж колдунья! Ведьма, магиня… Вас же этому учат!

– Дурак, нас не учили мальтеории! Эта субдоктрина не входит в эрудицкие шт… Это чертоведение, понимаешь? Им занимаются только… только такие, как он. – Нисса перевела взгляд на Ганса и совсем сникла.