Внизу не наблюдалось никаких признаков вчерашней вечеринки с участием почти сотни человек. О празднестве говорили разве что ряды сияющих бокалов, которые успели высохнуть и теперь ожидали, когда их уберут в коробки, и поздравительные открытки, брошенные на кухонном острове. Черри вынула скатерти и салфетки из стиральной машины, и вскоре они закружились в сушилке.

В гостиной, прислоненный к стене, стоял «ангел-хранитель» Майка. Черри с ненавистью глянула на холст, подавляя желание пнуть его. Или отвезти к ущелью и сбросить с подвесного моста. До чего же отрадно будет смотреть, как работа Аннеки падает в реку и гибнет в воде, как размываются краски и цветные пятна плывут по течению!

Черри напомнила себе о своем обещании. Быть спокойной. И не терять достоинства. Она схватила сумку и поспешила к выходу. Ей нужно уйти, пока Майк не спустился вниз и не начал восклицать, какой чудесный вчера был день. Необходимо составить план, прежде чем она увидит мужа.

Сейчас она ехала по трассе М5, направляясь через Мендипские холмы в дом своего детства, в самое сердце Сомерсета. Когда-то ей не терпелось выбраться из крошечной сонной деревушки, где шагу нельзя было сделать, чтобы об этом все не узнали, в особенности если ты дочка местного врача. Казалось, сам воздух нашептывал ее имя, когда она проезжала через маленький рыночный городок Хонишем, мимо достопримечательностей своей юности. Приземистое здание средней школы по-прежнему на своем месте – она не поступила в грамматическую школу^[3] и до сих пор помнит свое разочарование в тот день, когда объявили результаты экзаменов. Мама ее успокаивала: «Не всем дано получить классическое образование, дорогая. Ты преуспеешь во всем, чем будешь заниматься. Главное – использовать все возможности, которые дает тебе судьба. И слушать свое сердце. У тебя большое сердце, Черри. Оно тебя не подведет».

Слова матери утешили Черри, и вскоре она перестала волноваться, что провалила экзамены для одиннадцатилеток, так как ей разрешили ухаживать за толстыми коричневыми пони по выходным в местной школе верховой езды. Для нее не было большей радости, чем целый день крутиться на конюшне, жевать сэндвичи с ветчиной и печенье, сидя на заборе манежа, а в конце дня выпускать лошадей в поле.

Конечно, к ее четырнадцати годам привлекательность конских замшевых ноздрей и блестящих боков отошла на второй план, так как современная средняя школа могла предложить кое-что поинтереснее. То, чего не было в грамматической школе для девочек. Мальчики Хонишема, сквернословящие, с узкими бедрами и обжигающими руками, будили что-то внутри ее. Правда, проку от их пылкости было едва ли больше, чем от изрядно разбавленного кипятком кофе в «Золотом яйце», где они зависали.

Черри улыбнулась воспоминаниям. Прошло больше пятидесяти лет, а городок почти не изменился. Даже аптека «Бутс» на том же месте. Там Черри купила свою первую губную помаду: бледно-розовую со сладким химическим вкусом, которая делала ее губы еще более пухлыми, точно покусанными пчелами. В то лето, когда она начала красить губы, все изменилось. Все глазели на Черри Николсон – кто с неодобрением, кто с завистью, а кто и с неприкрытым вожделением.

Через две мили она съехала с шоссе и углубилась в сельскую местность; дороги становились все у́же, и вскоре появился черно-белый указатель с надписью: «Рашбрук».

Май был к лицу Рашбруку. Густо заросшие бутнем обочины, яблоневые сады в розовых и белых кружевах, воздух, сладкий от медовой пыльцы. Свет мягкий, не такой резкий, как в разгар лета; трава, деревья и кусты шелестят от ветерка, который то появляется, то исчезает, словно почтительная служанка. Наконец маленькие коттеджи с живописными садиками уступили место скоплению больших домов. Над крышами возвышался церковный шпиль. Сердце деревни. И в этом сердце – Вистерия-хаус.

Последняя возможность попрощаться и сделать окончательную идиотскую проверку – убедиться, что в куске мыла в туалете на первом этаже не застрял бриллиант, хотя Черри прекрасно знала, что никакого бриллианта там нет. Они с братом Тоби несколько месяцев все расчищали и устроили окончательную уборку три недели назад. Все поверхности блестели, и каждое окно сияло. Но сегодня она запрет входную дверь в последний раз. Ключи переданы агенту по недвижимости для новых собственников. Остался один. Ключ, который был у нее с детства. Она отпирала им дверь, когда возвращалась из школы или из конюшни. С потертой синей атласной ленточкой, продетой через дужку в головке. Замок никогда не меняли. Разумеется, это сделают новые хозяева, когда войдут в права собственности, но это случится не ранее полудня.

Нужно зайти в дом напоследок.

Черри проехала между каменными столбиками, отмечающими подъездную дорожку сбоку от дома. У литых чугунных ворот все еще стояла табличка «Продается» с надписью по диагонали: «Продано, до подписания контракт силы не имеет». Баннистеры, супружеская пара из Лондона, покупают дом. Их прельстила близость железнодорожной станции в Хонишеме и скоростная электричка до вокзала Паддингтон.

Расположенный чуть в стороне от дороги, Вистерия-хаус представлял собой квадратное, крепкое и надежное сооружение – идеальный дом для деревенского доктора. Бледно-лиловые вистерии^[4], которые дали название дому, были в полном цвету. Черри почувствовала их запах, как только открыла дверцу автомобиля, вспомнив, как аромат поднимался к открытому окну ее спальни каждую весну, возвещая скорое лето.

Она прошла к парадной двери. По обеим сторонам от дорожки были клумбы с лавандой и с красными и белыми тюльпанами. Позже, летом, появятся дельфиниумы, наперстянка, ковер из мелколепестника, плетистые розы, а потом яркие георгины – темно-красные, фиолетовые и оранжевые. Она встала у двери. Вспомнила, как они с братом обнялись и попрощались с домом.

То, что они с Тоби вместе освобождали дом в течение нескольких месяцев, имело терапевтическое действие. Брат приезжал из Йорка, как только ему удавалось вырваться. Их связывало столько воспоминаний… Они заключили мир, простив друг другу все мелкие обиды юности, которые по большей части вызывали теперь смех. Тоби наконец признался, что поцарапал ее пластинку группы Jefferson Airplane, хотя в свое время божился, что и близко к ней не подходил. А кто еще мог это сделать? Черри призналась, что в его день рождения съела последний кусок торта, который он приберег для себя. Она вернулась домой из конюшни и не устояла перед шоколадной глазурью – на ней мама конфетами «Смартис» выложила букву «Т». Черри улыбнулась, вспомнив, каким нарядным казался тот торт. А что за торт был у Герти на ее последний день рождения! Над ним висел тюбик с разноцветными драже «Смартис», и его содержимое рассыпалось по верхушке и по бокам. Какой-то торт, не подчиняющийся закону притяжения! Нынче все должно быть супероригинальным, чтобы челюсть отпадала и можно было выставить фото в «Инстаграме»^[5]. Ее душа тосковала по простым и невинным временам. И по материнским объятиям.

После того как из дома вынесли последнюю вещь и было объявлено, что работа закончена, Черри с Тоби поужинали вдвоем в «Лебеде», местном пабе, притулившемся у излучины реки, дальше по улице.

«Знаешь, проблема в том, что мама была умной, – сказал Тоби, накалывая на вилку кусочек жареного картофеля. – Иногда я думаю, умнее папы. Но у нее не было возможности проявить свой ум. Если бы она родилась на пятьдесят лет позже, то стала бы ракетостроителем. Тебе не кажется, что она прожила свою жизнь напрасно, будучи просто женой доктора?»

Кэтрин училась на медсестру и перед самой войной встретила сногсшибательного студента-медика Найджела Николсона.

«Нет! – выпалила Черри. – Она много сделала для этой деревни и ее жителей. Отсутствие карьеры вовсе не означает, что жизнь прожита напрасно».

«Что ты, я не это имел в виду! – поспешил заверить ее Тоби. – Просто не могу не думать, кем бы она стала, если бы родилась в другое время».

«Она прожила счастливую жизнь, – сказала Черри. – И делала других людей счастливыми. Разве это не важно?»

«Мне так ее не хватает! – произнес Тоби. – Даже живя на другом конце страны, я всегда знал, что она есть».

«Да… – Черри обняла старшего брата. – Нам так повезло, что у нас такая мама».

И вот она взяла драгоценный ключ, отперла дверь и распахнула ее в последний раз.

Глава 6

– Мне очень жаль, Мэгги, ты сама знаешь, что это за люди. Проклятые Борджиа! Я младший в семье. У меня нет права голоса.

Марио не смотрел Мэгги в глаза. Он сидел на столе и барабанил большим пальцем по его краю. За его спиной на полках высились банки консервированных помидоров «сливки» той самой марки, которую она порекомендовала им продавать онлайн много лет назад. У Марио все еще был легкий римский акцент, но не исключено, что он говорил так специально, поскольку переехал в Англию в десять лет, когда его дедушка начал бизнес. Тем не менее благодаря музыкальным интонациям все, что он говорил, звучало почти заманчиво.

Даже сегодняшние плохие новости.

– Ну же, Марио, выкладывай! – Мэгги скрестила руки и, помимо своей воли, с восхищением уставилась на его длинные ноги в джинсах.

«Младший в семье», подумать только! Марио, как бы ни старался казаться мальчишкой, был сорокалетним мужчиной в самом расцвете сил.

– Ладно, Мэгги. Вот что. Они наняли новую пиар-компанию, которая сделала нам отличное предложение. Контракт на два года по цене чуть ли не в два раза ниже твоей. Я не смог убедить остальных остаться с тобой. – Марио пожал плечами, словно говоря: «Что я мог сделать?»

Мэгги насупилась. Экономия не покроет даже расходов на косметолога его сестры.

– Скажи, по крайней мере, кто они. Кто-то из местных? Вряд ли из Лондона. Никакая лондонская компания не предложит таких цен. – (Он молчал.) – Марио, ответь. Хоть это ты можешь для меня сделать?

– Компания называется «РедХотСтоунКолд».

Мэгги покачала головой:

– В первый раз слышу. Думаю, погуглю и найду, если не хочешь говорить, кто стоит за ними.

Марио прочистил горло:

– Стоун. «Стоун» – ключевое слово.

Мэгги бросило в холод.

– Не может быть. Ты шутишь? Зара?

Он кивнул нерешительно:

– Она была очень убедительна. Фонтанировала идеями. Иногда нужны перемены. Свежий взгляд. Мы так тебе благодарны за все, что ты сделала.

У Мэгги сам собой открылся рот. Если бы не она, компания давно бы обанкротилась. Она получила компанию, когда та была убогим импортером где-то на задворках, продававшим пыльные пакеты с пастой, и сделала из нее сеть дорогих итальянских магазинов под маркой «Живи, как в Риме», с обширным представительством в Интернете, четырьмя филиалами в Бате и Эйвонминстере и с планами открыть еще два в ближайшее время. Ее наняли мать Марио и его старшая сестра. Они, видимо, теперь посчитали, что выжали из нее все.

Марио не сидел бы здесь в своей дорогой темно-синей льняной рубашке, если бы Мэгги не помогла им. Они наняли ее, когда находились на грани разорения и отчаянно нуждались в совете по маркетингу, не зная, что делать с бизнесом, который достался им по наследству. Они не могли решить, поставить на этом точку или вдохнуть в предприятие новую жизнь. И теперь Мэгги им больше не нужна.

Трудно было сказать, чье предательство било больнее. Их или Зары.

Мэгги снова взглянула на Марио. Похоже, он и правда расстроен. Они вдвоем сдвинули дело с мертвой точки, так как он интересовался фуд-бизнесом больше, чем сестра и мать, и для Мэгги еда тоже была страстью. Она держала его на расстоянии, отчасти потому, что он, без сомнения, был искушением: темные густые кудри, задумчивые глаза и джемперы с иголочки. Она бы не стала доверять ни ему, ни себе, если бы они отправились пообедать вместе, как он предлагал год назад на Рождество. «Корпоратив для двоих», – произнес он с иронией, и это избавило приглашение от низкопробности, хотя она прекрасно знала, что последует после обеда. Но существовал миллион причин для отказа, и среди них не на последнем месте было то, что спать с клиентом – ужасная идея.