Соответственно, Филемон – это имя, которое он дал или которое представилось ему для сверхъестественного олицетворения древней мудрости, которое, казалось, направляло бурю эмоциональных образов, наполнивших его. Как сообщается, Филемон и другие «говорят» ему, что он не выдумал их, но что они существуют в некотором роде как объективно «другие», поскольку противостоят эго в его ограниченности. Признавая автономию другого, Юнг начинает осознавать объективную реальность психического. Под психическим я подразумеваю те внутренние силы, которые противостоят нашей чувствительности каким-то автономным и ощущаемым способом. Когда, например, мы попадаем в сложную ситуацию, наше ощущение себя и мира меняется, мы на мгновение становимся «одержимы» соматическими проявлениями в нашем теле, нами движут будоражащие аффекты, и часто мы невольно служим рефлексивным воплощением той программы раскола, которую породила история. В такие моменты мы субъективно воспринимаем другого как объективного другого. В худшем случае это материал для психоза, когда человек общается с демонами, даймонами и божествами, которые приводят в смятение хрупкое состояние эго; но в то же время Юнг придерживался своей сознательной позиции и никогда не забывал о своей опоре в этом мире, о чем свидетельствуют его обширная научная деятельность, его практика и его социальная жизнь. Хотя он писал, что Филемон «не я», он переживал Филемона как того другого, который противостоял ему, но он никогда не терял связи с Я, которое оставалось в этом мире.

Этот другой напомнил ему, что если он видит животных в лесу или людей в комнате, то не он их создал, а они пришли к нему как Другие. И когда этот другой становится частью нас, мы призваны принять его бытие, его свидетельство. Таким образом, мы растем из всех наших отношений с другими, не забывая о том, что мы отделены от наших друзей или партнеров.

Поскольку этот Другой – другой, он не обязательно является другом, обеспечивая эго комфорт или предсказуемость. Призыв этого Другого часто пугает, даже ранит мир эго, например, когда нас призывают расти или пожертвовать чем-то дорогим нашему сердцу. Но, предположительно, этот Другой несет в себе императив и программы природы или божественности, а значит, так или иначе будет исполнен. Если мы попытаемся избежать этого призыва, он выплеснется в мир через проекции или бессознательное поведение или подкрадется к нам через болезнь или навязчивые сны.

Поэтому, когда нами овладевает этот Другой, мы рискуем отключиться от реальности имманентного мира. При устойчивом отключении это называется «психозом». Но в мире, где эго удерживает свои позиции и может записывать, вести диалог с этим Другим, учиться у него, целое расширяется и становится менее разделенным и противоречивым. Как пишет Юнг:

«Порой я ощущаю, будто вбираю в себя пространство и окружающие меня предметы. Я живу в каждом дереве, в плеске волн, в облаках, в животных, которые приходят и уходят, – в каждом существе. В Башне нет ничего, что бы не менялось в течение десятилетий и с чем бы я не чувствовал связи. Здесь все имеет свою историю – и это моя история. Здесь проходит та грань, за которой открывается безграничное царство бессознательного»^[11].

В то время как комплексы являются личными и отражают нашу уникальную биографию, архетипы трансперсональны, связывают нас со всем человечеством и служат одновременно как шаблоном, так и пуповиной, связывающей с основами самой природы. Если бы мы относились к архетипам как к существительным, они были бы видны на наших магнитно-резонансных томограммах или компьютерных томограммах. Они были бы объектами. Другими словами, вы можете знать существительное – человека, место или предмет, но если вы будете думать о них как об энергиях, целенаправленных энергиях, модулирующих энергиях, вы начнете ценить их динамический характер. Но чему служат эти энергии? Конечно, природе, а не эго. Однако именно через этот врожденный архетипический процесс становления мы как личности связываемся со вселенной, а как смертные, ограниченные временем, – с вневременным. Сон, который приснится вам сегодня ночью, может повторить чей-то сон из древней Вавилонии или перекликаться со сном вашего современника из Иркутска или Самарканда.

Кажущаяся свобода поведения в этот час может быть обусловлена созидательной энергией, неоднократно воспетой в мифах и мудрой литературе древних.

Теперь я хочу прочитать два предложения Юнга. Это простые предложения, но очень емкие. И я хочу их немного разобрать. Он сказал:

«Архетипы являются нуминозными^[12] структурными элементами психического, обладающимиопределенной автономией и специфической энергией, которая позволяет им привлекать из сознательного разума те содержания, которые наиболее им подходят. Эти символы действуют как трансформеры (преобразователи); их функция заключается в конвертации либидо из „нижней“ в „высшую“ формы»^[13].

Это всего лишь три предложения, но они очень емкие. Давайте вернемся немного назад и посмотрим внимательнее. Архетип является сверхъестественным, то есть мы его не выбираем, и он не возникает в нашей сознательной жизни. Это автономная энергия, не зависящая от эго-сознания. Мы можем осознавать ее влияние; она может управлять нами; или же мы можем действовать в нашей жизни, даже не осознавая ее влияния.

Он также сказал: «Это структурный элемент». Другими словами, он упорядочивает. Вот почему я говорю, что это глагол. Возможно, жизнь по своей сути бессмысленна. Это всего лишь соединение и распад атомов, но что характеризует человеческий опыт, так это то, что мы организуем мир в паттерны посредством этих инстинктивных порождающих взаимодействий с окружающей средой. Из этих паттернов возникает наше чувство структуры, смысла, цели. Это наш уникальный дар грубой природе.

Возможно, эту идею можно сформулировать следующим образом: Архетипы – это наши психические картины загадочного мира, в который мы были заброшены. Они дают нам представление о мимолетных формах вещей и позволяют нам вступить в отношения с большим Другим, которое нам приносит мир.

Позвольте мне привести пример того, как архетипическое воображение работает внутри нашего вида, как оно автономно возникает, чтобы удовлетворить нашу глубочайшую потребность в отношениях, в понимании.

Каждой поздней осенью я с содроганием думаю о том, какие тяготы выпадали на долю наших далеких предков, когда солнце опускалось в подземный мир, – ежегодный катабасис^[14], который должен был быть если не ужасным, то как минимум создающим проблемы для выживания. Учитывая, что мы – те животные, которые хотят знать, выдумывать истории, помогающие нам установить связь с необъяснимыми и порой чудовищными силами вокруг нас, которые первобытное, архетипическое воображение рисовало в виде всевозможных космических животных, съедающих солнце, или злобных богов, лишающих его возможности согревать наши посевы и наших людей.

В качестве примера я вспоминаю посещение Ньюгрейнджа^[15], расположенного в часе езды к северу от Дублина. Несколько лет назад выяснилось, что то, что считалось просто холмами, было погребальными камерами. (Аэрофотосъемка обнаружила немало таких объектов.) Сегодня, когда правительство по праву защищает и контролирует их хрупкое состояние, можно спуститься в недра одного из этих сооружений. Издалека они выглядят почти как футбольные стадионы. Спустившись примерно на 20 метров, вы попадаете в пещеру, в которой теперь висит одна лампочка. Гид сообщает, что это сооружение было построено примерно 5200 лет назад, то есть оно старше пирамид и намного старше Стоунхенджа. Когда она выключает эту единственную лампочку, мы понимаем, какой темной может быть темнота. На какое-то время мы становимся одним целым с теми, чьи тела когда-то были помещены сюда, – обитателями подземного мира.

Далее мы видим в потолке так называемую замочную скважину размером с коробку для обуви. В конце декабря, в самый темный день, на несколько минут эта щель совмещается с солнцем, которое находится в перигее. Потрясающе, но комната на короткое время озаряется этим светом. Темная пещера, в Северном полушарии, в самое темное время года освещается. Что мы можем сказать об этой сложной конструкции, которая так явно была связана с ритуалом солнцестояния («солнце стоит неподвижно»)?

Стоя в глубине этого священного пространства, я подумал о трех вещах, которые пришли ко мне в голову в таком порядке. Во-первых, я восхищался инженерным мастерством, которое позволило закрепить камни на консоли, чтобы создать такое пространство. И я надеялся, что это искусство сохранится на много лет, учитывая, что я и другие люди находились под камнями. Во-вторых, я был удивлен их астрономическим совершенством, которое позволило так точно рассчитать движение звезд и планет, которые они лишь смутно видели невооруженным глазом. В-третьих, я осознал и был растроган осознанием того, что нахожусь в присутствии архетипа Великой Матери, о котором говорил Юнг.

Помните, что архетип распознается через свое воплощение в форме, доступной сознанию, но не создается индивидуальным сознанием. Это вневременной, структурированный процесс, содержание которого сильно варьируется, но форма которого универсальна. Великая Мать – это олицетворение сил процесса рождения, смерти и возрождения, через который проходят все люди и культуры.

И там, в этой докельтской пещере, я стал свидетелем воплощения архетипической идеи о том, что даже в смерти, даже в самые темные часы присутствует частица света, зародыш возрождения, обновления, благодаря которому великий цикл катализируется в обратном направлении к сиянию лета. (Со временем различные фестивали света, такие как Рождество и Ханука, были притянуты к этому архетипическому мотиву, как железные опилки к магниту.) Любой человек, любая культура, ощущающая свою причастность к этому великому циклу, чувствует глубокую психо-социально-духовную связь с трансперсональной энергией. И любая культура, такая как наша, которая вырвалась из этого цикла, будет испытывать ужас перед старением и смертью, будет чувствовать себя лишенной корней, брошенной на произвол судьбы и жить как чужая на этой земле.

Там, в этой мрачной впадине, я ощутил связь с архетипическим воображением, общим для всего человечества, я почувствовал связь с теми далекими предшественниками и напоминание о том, что все мы призваны воссоединиться с теми силами, которые лежат за пределами наших возможностей и в которых мы ежедневно плаваем. Мы можем поблагодарить этих предков за труд их воображения, который теперь связывает нашу эпоху с их эпохой, а также Юнга за описание архетипического поля энергии, что позволяет нам поддерживать связь с тем, что больше нас самих. В мировом древе течет бессмертный сок, и, хотя мы очень даже смертны, возможно, нам стоит помнить, что связь с тем, что больше нас, лучше всего осуществляется через архетипическое воображение, присущее каждому из нас.

Наша ветвь эволюционного древа выжила благодаря способности отслеживать эти невидимые энергии или, по крайней мере, строить догадки о них, пока не появятся более совершенные картины. Хотя мы часто оказываемся в плену своих собственных построений, принимая их за сами явления, рано или поздно их автономные преобразования приводят нас к более совершенным картинам, которые представляет нам природа, благодаря их автономным трансформациям. Немецкое слово Einbildungskraft означает «воображение», «способность создавать образ», этот эмоциональный образ затем обладает способностью обучать или информировать сознание. Немецкое Bildung, иногда не совсем точно переводимое как «образование», означает ожидание того, что человек приобретет знания и способность к выбору, ознакомится с широким спектром культурных перспектив и будет искусен во многих дисциплинах, включая науки и искусства. Первоначально слово Bild, или «картина, образ», означало, что эта способность к формированию картины представляет собой отражение в человеке Божественного разума и Божественных сил.

В качестве более позднего примера можно привести поэта и критика XIX века Сэмюэла Тейлора Кольриджа, который различал Первичное воображение, Вторичное воображение и Фантазию, чтобы проиллюстрировать это средство подражания Божественному. Фантазия – это то, что сегодня мы бы назвали модой, вкусом, эстетикой – какого цвета должен быть ковер, если учитывать вон тот диван и журнальный столик. Вторичное воображение