Он сказал ей, что не знает, как поступить. Что знает – если он начнет проталкивать и заставлять ее, это будет гадко и неправильно. Но он просто пытается понять, они же молились и обсудили вопрос со всех сторон. Лейн сказал, как ему жаль, о чем она знала, и если он ошибся и зря поверил, что они правда решили вместе, когда решились на прием, то пусть она, пожалуйста, так и скажет, ведь ему казалось, он понимает, как она должна себя чувствовать, когда время все ближе и ближе, и как ей наверняка страшно, но не в курсе, нет ли чего-то еще. Он сидел совершенно неподвижно, двигались только губы, так ему казалось. Она не ответила. Что если им нужно еще помолиться и обсудить, то, ну, он же здесь, он готов, сказал он. Сказал, прием можно перенести; пусть она только скажет – позвонят и перенесут, чтобы было больше времени на решение. Времени прошло совсем немного, они оба это знают, сказал он. И все это правда, он действительно так думал, и все-таки еще знал, что вдобавок пытается разговорить ее, лишь бы она раскрылась и сказала в ответ достаточно и он мог увидеть ее, заглянуть в душу и понять, как ее уговорить. Он знал, чего хочет, но не признавался себе, потому что тогда был бы лицемером и лжецом. Он знал – какой-то запертой частичкой в глубине, – почему ни к кому не обратился, чтобы раскрыться и попросить жизненного совета, ни к пастору Стиву, ни к партнерам по молитве в кампусной часовне, ни к приятелям по UPS, ни к духовной консультации в старой церкви его родителей. Но не знал, почему к пастору Стиву не пошла сама Шери, – не мог заглянуть ей в душу. Она сидела отсутствующая и скрытая. Как он горячо мечтал, чтобы до этого не дошло! Он чувствовал, что теперь понял, почему это истинный грех, а не просто правило-пережиток стародавнего общества. Чувствовал, что этим его поставили на место, научили смирению, и теперь понял и поверил, что правила придуманы неспроста. Что правила касались его лично как человека. Лейн клялся Богу, что извлек урок. Но что, если и это все – пустые слова лицемера, который кается задним умом, который обещает покорность, а хочет-то на самом деле только прощения? Вдруг он даже в свою душу заглянуть не может, не может познать себя? Еще он все думал о стихе 6 из Первого послания к Тимофею и лицемере, «зараженном страстью к словопрениям». Ощущал ужасное внутреннее сопротивление, но не понимал чему. Это была правда. С каких бы сторон они вместе не приходили к решению, но так ни разу и не сказали его, это слово, – ведь стоило ему раз сказать, торжественно объявить, что он любит ее, любит Шери Фишер, и все бы преобразилось, изменилась бы не точка зрения или сторона, а то самое, о чем они молились и решали вместе. Иногда они молились по телефону в этаком полушифре, чтобы никто, если случайно возьмет трубку, не догадался. Она так и сидела, будто размышляла, в позе задумчивости, почти как у той статуи. Они были на том столе. Это он смотрел мимо нее на дерево в воде. Но не мог сказать то самое слово, это была неправда.

Но он и ни разу не раскрылся и не сказал прямо, что не любит. Вот где может быть его ложь по умолчанию. Вот откуда может идти застывшее сопротивление – если бы он посмотрел прямо на нее и сказал, что не любит, она бы пошла на прием. Он знал. Но что-то внутри него, какая-то страшная слабость или отсутствие ценностей, заставляло молчать. Как будто мускул, которого у него просто нет. Он сам не знал почему, просто не мог сказать или даже помолиться о том, чтобы сказать. Она считала его хорошим человеком с серьезным отношением к своим ценностям. А его частичка вроде бы готова более-менее соврать человеку с такими верой и доверием, и кто он после этого? Как такой тип человека вообще может молиться? Все казалось первой пробой того, что на самом деле подразумевается под адом. Лейн Дин никогда не верил, будто ад – это озеро огненное или будто милосердный Господь обрекает людей на горящее озеро огненное: в глубине души он знал, что это неправда. Верил он в живого Бога, полного сострадания и любви, и что возможны личные отношения с Иисусом Христом, через кого эта любовь воплощается в человеческий срок. Но сидя здесь, рядом с этой девушкой, знакомой ему теперь не больше дальнего космоса, ожидая любого ее слова, чтобы он снова оттаял, теперь Лейн чувствовал, что видит края или очертания того, что на самом деле является адом. Это как две великие страшные армии внутри, стоящие друг напротив друга, в тишине. Будет битва, но без победителя. Или даже битвы не будет – армии так и будут стоять, неподвижно, смотреть друг на друга и видеть нечто настолько чужое и непохожее на них, что это даже невозможно понять, невозможно даже услышать речи друг друга как слова или прочитать что-то по лицам, застывшие вот так, противостоящие и непонимающие, весь человеческий срок. Двоесердый, лицемер перед самим собой со всех сторон.

Когда Лейн дернул головой, дальняя часть озера полыхнула от солнца; теперь вода вблизи не казалась черной, можно было приглядеться к отмели и увидеть, что вся вода движется, но мягко, туда и сюда, и в то же время он заставлял себя вернуться в себя, когда Шери рядом сдвинула ногу и начала поворачиваться. Он видел, что человек в костюме и серой шляпе теперь неподвижно стоит на берегу, с чем-то под мышкой, глядя на другую сторону, где рядком на шезлонгах сидели маленькие силуэты в позах, намекающих, что у них расставлены удочки на краппи, как в основном делают только черные из Ист-Сайда, и маленькое белое пятнышко в конце ряда – полипропиленовое ведро. В тот самый момент или время на озере Лейн Дин впервые почувствовал, что может увидеть все в целом; все казалось отчетливо освещенным, потому что круг мрака от болотного дуба совсем ушел и они уже сидели на солнце со своей двухголовой тенью на траве слева перед ними. Он снова посмотрел или рассеянно взглянул туда, где под поверхностью воды как будто резко гнулись ветки упавшего дерева, и тут ему был дан знак, что во время этого застывшего молчания, за которое он так себя презирал, Лейн на самом деле молился или молилась какая-то частичка его души, которую он даже не знал или не слышал, так как теперь ему в ответ был явлен некий образ – то, что позже про себя он будет звать видением или мгновением благодати. Он вовсе не лицемер, просто надломлен и откололся, как и все люди. Потом он решил, что тогда на секунду почти увидел их обоих так, как мог бы увидеть Иисус: слепыми, но ищущими на ощупь, как угодить Богу несмотря на врожденную грешную натуру. Ибо в тот же самый миг он заглянул – быстро, как свет, – в душу Шери, и ему было дано понять, что сейчас произойдет, когда она повернется к нему, а мужчина в шляпе наблюдает за рыбалкой, и упавший вяз роняет клетки в воду. Эта приземленная девушка, которая хорошо пахла и хотела стать медсестрой, возьмет его за руку обеими своими, чтобы он оттаял и посмотрел на нее, и она скажет, что не может. Что ей жаль, она не поняла раньше, ей не хотелось врать, но она согласилась, потому что хотелось верить, что она сможет, но она не может. Что она все равно выносит и родит, должна. С чистым и ровным взглядом. Что вчера она всю ночь молилась и искала в себе ответ, и решила, что так ей велит любовь. Чтобы Лейн пожалуйста пожалуйста милый дал ей договорить. Что, слушай – это ее решение и его ни к чему не обязывает. Что она знает, он ее не любит, не в том смысле, знала все это время, и это ничего. Что такие уж дела, и это ничего. Она выносит, и родит, и будет любить, и ничего не потребует от Лейна, кроме добрых пожеланий и уважения к тому, что ей надо сделать. Что она его отпускает, без всяких требований, и надеется, что он доучится в МКП и все у него в жизни будет очень хорошо, и много радости, и всего хорошего. И голос у нее будет ясный и ровный, и она будет врать, потому что Лейну было дано заглянуть в ее душу. Увидеть ее. Один черный на другом берегу поднял руку как будто в приветствии – или он так отмахивался от пчелы. Где-то позади газонокосилка косила траву. Это будет жуткая ставка, пан или пропал, рожденная отчаянием в душе Шери Фишер, знанием, что она не может ни сделать сегодня это, ни родить ребенка одна и опозорить свою семью. Ее ценности перекрывали оба пути, Лейн это видит, и у нее нет вариантов или выбора, эта ложь – не грех. К Галатам, 4:16, «Итак, неужели я сделался врагом вашим?» Она ставит на то, что он хороший человек. Там, на столе, не застывший, но и еще не в движении, Лейн Дин – младший все это видит и тронут жалостью и чем-то вдобавок большим, чем-то без известного ему названия, что ему дано почувствовать в виде вопроса, ни разу не приходившего в голову за всю долгую неделю размышлений и гаданий: а с чего он так уверен, что не любит ее? Почему этот вид любви какой-то не такой? А что, если он понятия не имеет, что такое любовь? А что бы вообще сделал Иисус? Потому что как раз теперь он почувствовал две ее маленькие сильные мягкие руки на своей, чтобы он повернулся. А что, если он просто боится, вот и вся правда, и молиться надо даже не о любви, а о самой обычной смелости – взглянуть ей в глаза, когда она это скажет, и довериться сердцу?

§ 7

– Новенький?

По обоим бокам от него сидели агенты, и Сильваншайну показалось немного странным, что повернулся к нему, словно хотел обратиться, тип с робкой розовой мордочкой хомяка, но сказал второй, смотревший в окно.

– Новенький?

Все они сидели в четырех рядах от водителя, в чьей позе чувствовалось что-то странное.

– В сравнении с чем?

Шея Сильваншайна до самой лопатки пылала, и он чувствовал, как начинает подергиваться мускул в веке. Сравните налоговый учет для того, кто передал переоцененные акции в благотворительность, и того же человека, но продавшего акции и передавшего в благотворительность прибыль. Обочины проселка выглядели пожеванными. Свет снаружи был такой, как когда хочется включить фары, но толку от них нет, потому что технически еще светло. Было неясно, фургон это или автобус с максимальной вместимостью 24 человека. У спросившего были бачки и неуязвимая улыбка человека, который взял в аэропорту два коктейля и к ним только орешки. Водитель прошлого фургона, куда посадили Сильваншайна как GS-9, водил так, словно его плечи слишком тяжелые для спины. Словно он держался за руль для опоры. Какие водители носят бумажные шапочки? Головокружительную гору сумок удерживал только ремень.

– Я особый ассистент нового зама Систем отдела кадров, которого зовут Меррилл Лерль и который скоро приедет.