Она достигает южной оконечности острова. Минует небольшой мост, ведущий в Кастельхольмен, следует вдоль изогнутого лукой побережья, снова в северном направлении. Только поравнявшись с «Чапманом» – красивым трехмачтовым парусником, одновременно хостелом и местной достопримечательностью – позволяет себе остановиться. Это против правил. Она собиралась бежать без остановок, но нужно выпить воды. Из маленького легкого рюкзака, который она всегда берет с собой на пробежку, появляется бутылка. Пальцы окоченели и онемели, а пробка сидит намертво. Она собирает в кулак все оставшиеся силы, но все равно ничего не может сделать. Случайный прохожий вопросительно смотрит на нее. Она отворачивается. После случившегося если что и может вынудить ее прибегнуть к помощи мужчины, то точно не застрявшая пробка.

На мгновение она подумывает забыть про бутылку. Это всего лишь одна из маленьких неудач, которые время от времени подбрасывает нам жизнь. Но и такая мелочь способна нарушить хлипкое равновесие бытия и в один прекрасный момент окончательно вывести нас из себя. В «Смысле жизни по Монти Пайтону» ^[10] роль такого спускового крючка сыграл мятный пирог.

Но жажда перевешивает любую философию. Наконец ей удается отвинтить крышку, и она пьет жадными, благодарными глотками, не спуская глаз с великолепного белого парусника. Где-то она читала, что «Чапман» построили в конце девятнадцатого века, для отправки в Австралию. Но вместо этого он почему-то оказался в Стокгольме. «Хостел», – думает она и фыркает. Рольф, конечно, понятия не имеет о том, что это такое. Она же – по крайней мере в возрасте девятнадцати лет – ездила в Берлин на поезде.

Под трапом, между нею и кораблем, пролегла тень от солнца. Но что-то ее настораживает. Что-то здесь выглядит не так, как должно.

Она складывает ладонь козырьком и прищуривается. Возможно, ей это только кажется… Скорее всего. Но что-то застряло на том месте, где трап соприкасается с землей. Она идет вперед. Становится спиной к солнцу, чтобы заслонить его своим телом и лучше видеть.

Это детская обувь. Кто-то из родителей не заметил, как недовольный отпрыск, надежно заключенный в объемный надувной пояс, скинул с себя туфлю. Мысль об этом напоминает ей об их с Рольфом спорах по поводу детей и заставляет внутренне содрогнуться.

Она наклоняется, чтобы вытащить туфлю. Если положить ее на пешеходную дорожку, у родителей будет больше шансов. Но туфля застряла. Она тянет сильнее, пока туфля не оказывается у нее в руке.

Только тогда она видит маленькую ступню и ногу, продолжающуюся за трапом.

* * *

В мемориальную рощу вела мощеная дорожка. Винсент отправился туда рано утром, пока семья спала. Поднимать их в восемь утра в выходные – плохая идея, тем более когда у детей начались каникулы.

Спустя год после событий на Лидё Винсент подал заявление о признании мертвыми Яне и Кеннета. Не из соображений мести, а чтобы дать сестре, проведшей жизнь в бегах, видимость по крайней мере посмертного покоя. Это меньшее, что он мог для нее сделать.

Тело Яне так и не было найдено. Но Винсент не сомневался, что ее нет в живых, хотя и не мог толком ничего ни объяснить, ни доказать. Он… просто чувствовал это.

Поскольку никто не видел трупов, по закону объявление мертвыми Яне и Кеннета могло состояться не ранее чем спустя год после их исчезновения. Винсент подал заявление ровно через год после того, как в последний раз видел сестру. Закон выставлял условие высокой вероятности того, что Яне и Кеннет мертвы, но как раз оно как будто было соблюдено. Хотя интуиция и чувства, путь даже менталиста, не могут считаться убедительными доказательствами, было совершенно неразумно предполагать, что Кеннет и Яне сумели выбраться с острова и так долго жить, оставаясь незаметными для полицейских радаров. Куда более вероятным, почти стопроцентно, представлялось, что они упали в воду и утонули. И даже если им удалось бежать, здоровье не позволило бы ни ему, ни ей выжить в изоляции от людей так долго.

Правда, у налоговой службы было на этот счет свое мнение. В ответ на заявление они уведомили Винсента, что тому придется подождать четыре года, прежде чем объявление умершими Яне и Кеннета вступит в силу. Это его разочаровало, несмотря на попытки Яне убить и его, и Мину. Сестра менталиста достойна наконец обрести свое законное место – не в этом мире, так в том.

Но налоговая служба внезапно переменила свое мнение. Яне и Кеннет были объявлены мертвыми, что, как и ожидалось, обернулось для Винсента новыми хлопотами.

Он дошел до надгробий и зашагал между рядами. Мать похоронена в Квибилле, в Халланде. Когда она умерла, местная община безуспешно пыталась связаться с Эриком, отцом Винсента. В конце концов похороны организовал муниципалитет.

Но Винсент не хотел хоронить Яне в Квибилле. Сестра должна остаться рядом с ним. Жизнь развела их и наполнила ее сердце ненавистью, но Яне не желала себе такой участи. Несмотря ни на что, она оставалась его сестрой. Поэтому Винсент сделал выбор в пользу кладбища рядом с церковью в Тюрешё.

Он остановился у наполовину ушедшего в землю плоского камня. «Яне Боман и Кеннет Бенгтссон». Даты рождения и смерти – больше ничего. Любые другие слова были бы ложью. Винсент наклонился и провел рукой по теплой полированной поверхности. «Jane» – четыре буквы, с ней все нормально. А вот у Кеннета – Kenneth – их семь. Неудивительно, что Винсент так его не любил.

Маленький паучок ползал вокруг выгравированной J. Винсент попытался представить мир с точки зрения паучка. Для него эта буква – плавно изогнутый овраг, убежище от жаркого солнца. С другой стороны, углубление может оказаться серьезным препятствием на его пути, преодолев которое паучок снова вынырнет на скользкую равнину из полированного камня. И если у него хватит смелости пересечь этот не защищенный от хищников и непогоды мир, окажется в новом лабиринте ущелий буквы А.

При этом паучок даже не догадывается, что форма ущелий может что-то значить и быть частью более крупного и значимого узора. Который, помимо прочего, представляет человека, некогда живого, а теперь мертвого, и тем самым – все то, через что этот человек прошел при жизни и всех тех, кто ему при этом встретился и на кого он оказал влияние.

Для паука таких контекстов не существует. Для него переход от одной буквы к другой – лишь изменения окружающей среды, к которым нужно адаптироваться, чтобы выжить. И забыть перед лицом следующего вызова.

Почувствовав боль в коленях, Винсент встал. Иногда казалось, что в отношении к жизни он мало чем отличается от этого паука. Поскольку то, во что вовлечен Винсент, – часть чего-то гораздо большего, масштабы чего невозможно вообразить, не сойдя при этом с ума.

После таких мыслей поневоле уверуешь в высшее существо – создателя грандиозного плана, включающего все человеческие судьбы. Но религия – не для Винсента. Он не нуждался в высшей силе для объяснения реальности. «Бритва Оккама», как выразился бы Беньямин.

Паук дополз до конца последней буквы и скрылся в траве. Очередное тотальное изменение окружающей реальности для животного. Винсент знал, как это ощущается.

* * *

Адам уставился на маленькие голые ноги, торчащие из-под трапа. Черепашки ниндзя на спортивных подростковых шортах – остальное скрывала тень.

– Туфли самое большее тридцатого размера, – заметила Мина, встав рядом с Адамом. – Боюсь, мы нашли Оссиана. То, чего нельзя было допустить, случилось.

Адам отвернулся. К горлу подступил комок. На его глазах однажды зашла в тупик ситуация с заложниками. Он наблюдал с близкого расстояния гибель ни в чем не повинных людей – и ничего не мог сделать. Иногда так бывает. В сравнении с той сценой голые ноги выглядели почти умиротворяюще.

Но они принадлежали ребенку.

Он, Адам, как и все они, потерпел неудачу. Полицейские оказались либо недостаточно проворны, либо недостаточно сообразительны. Так или иначе, они не сделали того, что должны. Напряженнейшие двухдневные усилия пошли прахом. Похитителя Оссиана не нашли, и мальчику пришлось заплатить за это жизнью. Катастрофический и непростительный провал.

Криминалисты заняты документированием места обнаружения тела, насколько это сейчас возможно. Вещественные доказательства будут собраны. Подъедут медики, чтобы измерить температуру тела и взять пробу глазной жидкости, прежде чем Оссиан, в пластиковом пакете, будет доставлен в кабинет судмедэксперта.

Водители полицейских машин тоже парни не без странностей. Им нравится подшучивать над полицейскими. Адам слышал немало историй, когда при транспортировке тела находили улики, пропущенные криминалистами.

Он заставил себя вернуться к мертвому мальчику. Похоже, в мозгу срабатывал защитный механизм, уводящий мысли как можно дальше от самого страшного. Адам глубоко вдохнул и выдохнул.

Тело не спрятано, но и не совсем на виду. Понадобилась бдительная утренняя бегунья, которая сначала попыталась его вытащить, но потом опомнилась и позвонила в полицию. У нее уже взяли пробы ДНК. На теле, скорее всего, остались ее отпечатки.

Адам зажал ладонью рот. Переговорщик по профессии, он имел опыт общения с вооруженными людьми. Иногда ситуацию с заложниками даже удавалось разрулить так, чтобы никто не пострадал. Но тогда, так или иначе, речь шла о переговорах. Здесь же нечто совершенно иное.

Своих детей у Адама, к счастью, не было. Иначе он вряд ли смог бы так здесь стоять. У сестры пятилетний ребенок. Как Оссиан. Они могли ходить в один детский сад.

Криминалисты перекрыли почти весь Шеппсхольмен. Им не нужны зрители, еще меньше – фотографии в социальных сетях. Сейчас они осторожно поднимают трап, чтобы получить лучший доступ к телу.

Адам сразу узнал лицо Оссиана по полученным от родителей фотографиям. Мальчик выглядел так, будто спал. Разве что кожа имела странный сероватый оттенок и была покрыла пятнами. И нижняя челюсть запала. О черт…

– Здесь есть что-то еще. – Один из криминалистов показал на предмет рядом с телом, до того скрытый под трапом.

Детский рюкзак «Мой маленький пони». Такой же грязный, как и Оссиан.

Этот рюкзак оказался самым страшным. В отношении тела Адам еще мог убедить себя, что перед ним кукла, реквизит со съемок детективного сериала. Но маленький рюкзачок придавал ситуации ощутимости, делая ее почти реальной. В нем была бутылка с водой. Когда детский сад собирается на экскурсию, детям дают еду в контейнерах. Его племянник обычно берет бутерброды. В боковых кармашках, конечно, камушки. Обычная минералогическая коллекция пятилетнего мальчишки, можно не проверять. А на дне нижнего отсека – забытая игрушка. У его племянника это потертый плюшевый жираф.

Слезы потекли по щекам Адама. Он отвел глаза от рюкзака и маленького тела и теперь смотрел на воду, вытирая щеки тыльной стороной ладони. А ведь с Шеппсхольмена открывается все тот же красивый вид… Что по меньшей мере неуместно с учетом того, что обнаружено под трапом.

Но маленькие лодки все так же покачивались на волнах в свете утреннего солнца. А напротив, на другом берегу, как ни в чем не бывало дремали позеленевшие медные крыши Гамла-Стана.

– Мне это место, с кораблем и причалом, что-то напоминает, – сказала Мина. – Полагаю, не одна я сейчас подумала о Лилли?

Адам не заметил, как она встала рядом с ним.

– Ее нашли на причальном мостике, – кивнул он. – Я знаю, все это слишком похоже на то, что случилось с Лилли. И сейчас, как тогда, в нашем распоряжении было три дня, которые мы растратили впустую.

Мина кивнула, проследив за его взглядом, устремленным на воду.

Рубен встал по другую руку Адама.

– Так вы идете? – спросил он. – Нам с вами предстоит поговорить с персоналом на борту. Заодно встряхнем туристов. Может, кто-нибудь что-нибудь и видел… Не все же они были пьяны до невменяемости или под кайфом!

Адам благодарно кивнул. Наконец появилась работа, и даже из тех, что у него хорошо получаются. Все лучше, чем стоять и смотреть.

– Мы должны найти того, кто сделал это, – сказала Мина Адаму, прежде чем он последовал за Рубеном. – Ради Оссиана и Лилли. И чтобы это никогда больше не повторилось.