«Ну вот ее уже, кажется, и не парит та фигня с мудаком-соседом, – подумал я. – Это хорошо. Ей в школе, конечно, припомнят, но под ворохом новых впечатлений это будет не так болезненно». Переодетая в джинсы и мою клетчатую рубашку сестра визуально отлично вписывалась в эту компанию, даже не скажешь, что час назад она была одета в короткую юбку с олимпийкой, а в волосы были вплетены шнурки от ботинок.

– Это такие странные взрослые, – снова прошептала мне на ухо Лариса. – Я таких раньше не видела.

– Мир велик и разнообразен, – философски заметил я.

Потом наши неспешные посиделки на кухне закончились, потому что начали собираться зрители. Дверной звонок трезвонил практически без перерывов, гора обуви в прихожей становилась все выше. И когда я в следующий раз зашел на кухню, моя сеструха уже не сидела, сжавшись в скромный комочек в углу дивана, а горячо спорила с одним из патлатых музыкантов «Папоротника». Что-то про скрытые смыслы «Мастера и Маргариты».

– И снова здравствуйте, – Сэнсей занял свое место в центре студии на стуле с высокой спинкой. Погладил нежно свою гитару. Оглядел сидящих на полу зрителей. Подмигнул мне. Я стоял позади всех у стены, готовый, в случае чего, открыть дверь и впустить опоздавших. – Эх, любимая моя новокиневская публика, вот уж не гадал, что так скоро увижу вас снова. И чрезвычайно рад такой оказии.

Публика радостно зашушукалась. Сэнсэй провел пальцами по струнам, потом зажал гриф и широко улыбнулся.

– Но несмотря на то, что с последней нашей встречи прошло совсем немного времени, я свято чту свои принципы, что на каждом моем концерте должна быть как минимум одна новая байка и хотя бы одна новая песня. В этот раз я ехал к вам в некотором смятении. Представляете, мы грузимся в поезд, и я понимаю, что за целый месяц с нами не произошло ничего особенного, чем можно было бы похвастаться. Немыслимо! Но судьба была к нам благосклонна. Бог поездов услышал мои молитвы, и теперь мне снова есть, что вам рассказать.

В этот момент раздался звонок в дверь и я метнулся в прихожую, чтобы впустить гостей до того, как они начнут трезвонить снова. Опоздавшими оказались Люся и Ася. Все, теперь в сборе были все, кто получил билеты. И вроде частные приглашенные хозяином студии и Сэнсэем – тоже. Можно было расслабиться и слушать музыку. Ну и следить за порядком чуть-чуть, все-таки это я сие мероприятие устроил. Я подождал, пока девчонки стряхнут с воротников подтаявший снег и, сдавленно хихикая закинут свои сапоги в кучу других-прочих, и мы вместе пошли в «зрительный зал» и устроились возле стены.

– …и тогда девушка гордо встала и заявила, что потребует у проводницы немедленно переселить ее на новое место, потому что это не-вы-но-си-мо! – рассказывал Сэнсэей. – Так воооот… Теперь вы понимаете, почему я сначала рассказал вам про проводницу, да?

Публика дружно рассмеялась и захлопала.

– Но женщина была кремень! – очки Сэнсэя сверкнули. – Настоящая богатырша, дочь сурового севера. Она с каменным лицом выслушала требования вздорной пассажирки, сдержанно кивнула и сказала: «Постель только собирайте свою, новый комплект я вам не дам». В гробовом молчании капризная пассажирка скомкала белье и в обнимку с этим тюком, со спортивной сумкой на плече, маленькой сумочкой и большой шубой гордо удалилась за проводницей. Мы выдохнули всем вагоном, я снова взял гитару. Проводница вернулась и села на краешек полки. «Да вы пойте, ребята, все нормально!» – говорит. А у самой лицо такое одухотворенное… Будто у нее в голове есть особое тайное знание. Я пел «Босиком по туману», а сам не мог отделаться от мысли, что история-то на самом деле еще не закончилась. А спрашивать не хочется, чтобы интригу не разрушать.

Сэнсэй сделал паузу, взял с соседней табуретки высокий стакан с водой, отпил.

– В общем, сидим мы спокойно, поем, байки травим… – продолжил он. – И тут снова появляется та девушка. С тюком постельного белья, спортивной сумкой, сумочкой и шубой. И с непередаваемым выражением лица начинает снова заправлять постель на своей полке.

Сэнсэй замолчал. И публика тоже молчала, затаив дыхание.

– Ну так воооот, – Сэнсэй сделал серьезное лицо. – Она заправляет постель, ни на кого не глядя, значит, а я смотрю на проводницу. И понимаю, что она ждала именно этой развязки. И все хранят гробовое молчание. И тут проводница говорит: «Девушка, вы же поменяли билет, что вы делаете в моем вагоне?»

Тут публику прорывает, и все начинают смеяться. Похоже, я какой-то важный кусочек пазла этой истории пропустил.

– В общем, вы уже все поняли, да? – перекрикивая общий хохот, сказал Сэнсэй. – И меня так впечатлила и порадовала эта замечательная история, что новая песня появилась сама собой. Я написал ее той же ночью в поезде, когда все легли спать. А потом мы с ребятами немного порепетировали… В общем, судьба против того, чтобы я нарушал свои же принципы. Скажу даже больше. Вы будете первыми, кто услышит новую песню.

Зрители захлопали, а музыканты начали играть. В новой песне было что-то балкано-цыганское.

– Бей в бубен и танцуй, дочь ветра

Как будто тебя слышит только твой кот

Будь легкой, будь смешной, будь щедрой,

Ведь тамбур твой помост и твой эшафот

И сразу увидит любой болван

Тебя в ковыле и клевере

Ведь ты… Тссс!

Мятежная дочь цыган

На суровом-суровом севере…

К третьему куплету публика подхватила припев, принялась притопывать и прихлопывать. А до меня, кажется, дошло, что было в первой части истории. Сэнсэй обмолвился, что из их вагона как-то сложно и заморочено переселяли цыганский табор, но в подробности не вдавался. И если сложить вместе эти два кусочка, то несложно догадаться, куда именно проводница отвела вредную пассажирку.

Я поискал глазами Ларису. Она радостно улыбалась и подпевала, сидела в самом первом ряду в обнимку с Бельфегором. Пока довольно невинно, скорее от переизбытка чувств, которые этих двоих переполняли от концерта.

Выдох.

Все получилось. Можно считать это маленькой победой. Концерт идет штатно и без накладок, зрители довольны. Музыканты провели развеселое пре-пати и намерены продолжать задорно проводить время. Гонорар Сэнсэя вполне устроил, а я вышел в крохотный, но плюс.

Маленькие концерты – неплохая тренировка на самом деле. Ты без всяких нервяков можешь отследить, как и что работает, какие вещи нужно учесть, где подстелить соломки в случае чего. Но много на этом не заработаешь. Да, это очень мило и очень уютно. Это очень неплохая штука как бонус для своих. Но это слезки по деньгам. Я на рынке больше заработаю, если отпочкуюсь от Джамили и займусь самостоятельной реализацией товара. Но делать мне этого совершенно не хотелось. Значит через какое-то время нужно будет осваивать площадки обширнее… Больше зрителей – больше денег. Шире известность, а значит можно будет осваивать пассивный доход, в смысле – продажу кассет через ларьки звукозаписи.

– Вов, можно тебя? – потормошил меня за плечо Жан, когда Сэнсэй объявил десятиминутный перерыв. – Ты ведь можешь мне устроить интервью с Сэнсэем?

– Не понял, – нахмурился я. – Вот же он, давно бы сам подошел…

– Я подходил, – замялся Жан. – Но он сослался, что это ты его распорядитель, и если разрешишь…

– Ха, неожиданно, – хохотнул я. – Ну раз такое дело, то конечно. Пойдем, я тебя представлю.

– Понимаешь, какое дело, он очень редко соглашается общаться с прессой, и если у меня получится взять у него интервью для «Молодежной правды», то…

– Да понял я, не тараторь, – я похлопал молодого журналиста по плечу. – Возьмешь интервью – будешь весь в шоколаде, потому как это же других он отшил. Пойдем, я тебя познакомлю.

Я ухватил Жана на буксир и протолкался сквозь окруживших Сэнсэя зрителей.

– Сэнсэй, хочу тебя с одним человеком познакомить… – сказал я. – Сэнсэй, это Жан, мой хороший друг и отличный журналист.

– Журналист… – задумчиво проговорил Сэнсэй. – Эх, друг мой Велиал, ты прямо-таки хочешь бросить меня в терновый куст, да?

– Судя по твоему лицу, твое общение с прессой – это еще одна из восхитительных историй, да? – усмехнулся я.

– Ах, если бы… – грустно усмехнулся Сэнсэй и снова посмотрел на Жана. Прохладно так, без приязни.

– Сэнсэй, я клянусь, что без вашего одобрения материал не отправится не только в печать, но даже на стол редактора! – горячо заверил Жан.

– Забей, – отмахнулся Сэнсэй. – Велиал ручается, я ему верю.

– Когда мы можем поговорить? – жадно спросил Жан, и глаза его азартно заблестели.

– После концерта… – начал Сэнсэй, потом помотал головой. – Нет, завтра. Велиал знает, где я остановился. Спросишь у него адрес. Приходи туда к двум часам.

Жан посмотрел на меня. Я кивнул.

Но любопытство взыграло прямо-таки. Надо же, на лице Сэнсэя появились какие-то неожиданные для его обычно меланхолично-жизнерадостного настроения эмоции. Горечь, боль, обида… Кто-то его раскритиковал в газете? Надо будет насесть на него попозже и расспросить в подробностях. Драматическая история какая-то кроется за всем этим, не иначе.

Концерт продолжился. В этой части Сэнсей был лиричен, рассказывал романтические истории про девушек и гастроли. Пел протяжные грустные песни. Я пошептался с Шутихиным-старшим, тот дал добро, и мы с Евой расставили по студии заранее припасенные свечи и выключили верхний свет.

Тут я обратил внимание, что Лариска и Бельфегор сидят рядышком уже не то, чтобы случайно, как в самом начале. Рыжий клавишник держал мою сестру за руку, а она иногда что-то шептала ему на ухо. Очень интимно так. Внезапная влюбленность? Так-то они уже знакомы, конечно, он же один из моих близких друзей. Правда, до этого момента были совсем уж из разных миров.

Я покрутил в голове мысль о том, хорошо ли, если эти двое сойдутся.

– Все хорошее когда-то должно заканчиваться, – изрек Сэнсэй. – Вот и наш концерт тоже неспешно подходит к концу. Так что давайте я сейчас расскажу вам историю… Кое-кто из вас ее уже наверняка слышал, но я очень люблю ее рассказывать все равно. Итак, была такая девушка Таня. Мы с ней жили в соседних подъездах, вместе ходили в детский сад и в первые классы школы. А потом родители безжалостно вырвали меня из моего привычного детского мирка и увезли на север. Когда я вернулся в Москву, уже один, по собственному решению, то ничего от моего детства уже не осталось. Дом расселили и разрушили, на этом месте теперь была широкая дорога… Связь времен оборвалась. Я искал своих старых друзей, но никого не нашел. И облом с этим я пережил как раз в тот день, когда мне нужно было выступать в первый раз. На таком, знаете… очень домашнем концерте, меня туда брать не хотели. И вот я туда пришел, а мне и говорят: «Мальчик, ты чей? Какое еще выступление, ты что-то перепутал…» А я тогда был юноша очень впечатлительный, и к такой подставе оказался не готов. В общем, вышел я из квартиры и пошел по лестнице наверх. Обдумывая, что было бы неплохо сейчас приземлиться с этой сталинской высотки, где все происходило, на блестящую «победу», которую я внизу видел. Вышел на крышу, закурил. И тут рядом со мной села девушка. Такая роскошная, в блестящем платье и туфлях. И говорит: «Если ты на „Победу“ внизу нацелился, то я первая занимала!» Смотрю я на нее в темноте и понимаю… Это Таня! Та самая, из соседнего подъезда, которую я искал, но не мог найти. Мы проболтали до рассвета, смотрели как утренняя Москва-река превращается из розовой в золотую. Я пел ей свои песни, мы смеялись. Вспоминали. Потом целовались. А потом на крышу вышел дворник и прогнал нас оттуда матом. Так вот… Нет, я не буду сейчас тут разливаться высоким слогом о судьбе и ее неожиданных поворотах. Вы знаете, я могу об этом трындеть сколько угодно. Но я лучше спою. Совсем не об этом. И не о Тане, хотя когда писал эту песню, я думал о ней, конечно же…

Зрители притихли. Пламя свечей бросало на их лица причудливые блики. Тоненко зажурчала флейта. И Сэнсэй запел.

– Что-то впереди, а что-то ушло