– Отлично, – улыбается Ксюня и кладет поверх сыра помидор и салат. – Нам же потом еще в драмкружок. Вместе тогда и поедем.

Мне остается только согласительно промолчать. Поняв, что домой я попаду только вечером, я разблокирую смартфон. Мама, не дозвонившись, еще вчера написала в мессенджере: «Ты у Славы?». А еще через полчаса: «Хоть Ксюня мне отвечает. А ты пропащая», и смайлики. Игнорируя все предыдущее, я предупреждаю, что вернусь вечером.

И все-таки хорошо, что Марина Антоновна запрягает нас в мастерской. У меня будет меньше времени скулить по Славе. И Ксюня рядом не даст мне размазывать сопли.

Слава садится сбоку уже с кофе и делает первый глоток. Весь расцветает от вкуса, а потом целует меня в щеку. Просто так. Я невольно расплываюсь в улыбке и тоже его чмокаю. Родители стараются на нас не смотреть, а Ксюня слишком увлечена бутербродом.

– Пожалуйста, – Елена Анатольевна ставит передо мной горячий чай. – Лер, не стесняйся, бери, что хочешь.

– Спасибо большое.

Я оглядываю яства на столе. У Бархатовых всегда пир горой, по сравнению с тем, как питаются в моей семье. С папой, конечно, еда стала разнообразней. Он, оказалось, неплохо готовит и даже стряпает, но рацион все равно скудный, если сравнить со здешним. Куча закусок, отечественных и заморских, разные хлеба, сыры, шикарные блюда с интересными приправами и добавками. Елена Анатольевна вообще отлично кулинарит и по профессии повар, правда, практикует только дома.

Я на ее «щах» даже поднабрала и округлилась. Бабушка этим летом заметила. Она видит меня раз в полгода и всегда удивляется моим изменениям. И все равно я до сих пор мелкая и почти без груди. А в Москве сисястых и длинноногих красоток, наверное, пруд пруди. У Славы глазки разбегутся.

Акргх! Хватит себя накручивать!

Я жмурюсь на секунду и делаю глоток успокоительного чая.

– А ты посмотрел, где общага-то находится? – Олег Михайлович ставит чашку с черным кофе на стол и смотрит на Славу требовательно или с легким беспокойством.

– Да, на Студенческой, – Слава выдает смешок. – Это и метро, и улица так называется. Не окраина, и не центр. Норм.

– Надеюсь, там нет клопов, – вздыхает Елена Анатольевна и подвигает мне пиалу с зефирными шариками поближе. Видимо, заметила, как я тяну к ним нос.

Я хватаю сразу три и откладываю на край тарелки, наполовину уже забитой драниками и рыбой.

– Да нормальная там общага, – вступается Ксюня, откидывая косички назад. – Я фотки посмотрела. Вполне прилично. Даже прачечная есть и тренажерка.

Олег Михайлович одобрительно кивает.

– Тренажерка – это хорошо. Славун, занимайся там, не бросай. В нездоровом теле и дух нездоровый.

– Да буду, буду.

Я замечаю, как Слава, сильно опустив голову, закатывает глаза, и улыбаюсь. Знаю, как он будет. Если бы не отец, он бы с микшером спал в обнимку. Уверена, ничем кроме музыки, Слава там заниматься не станет. Хоть бы учился. Я, кстати, даже не знаю, на какую специальность он поступил, и решаю сразу его спросить. Вдруг потом не представится возможность.

– Программа называется «Управление в аудиовизуальных индустриях». Только в московской Асишке* такая есть, – у Славы аж глаза загораются. – Короче, это на стыке музыки и видео, фестивали всякие крутые смогу устраивать. «Тумороулэнд»* будет нервно курить в сторонке, когда я выпущусь.

Мы все втроем смеемся. Дальше Слава много рассказывает об этой программе и мечтает о перспективах, которые его ждут. Он, действительно, сильно воодушевлен. О Питерской программе он так не отзывался. Только почему-то со мной Слава не делился своими мечтами. То есть мечтами как раз делился, а реальными планами – нет. Мне даже обидно. Я ведь думала, что достигла с ним близости на уровне семьи, а, оказывается… Все это знали, а я даже не слышала.

Целый час уходит на завтрак. Родители допрашивают Славу по учебе и всяким бытовым вопросам, проверяют, все ли он собрал, дают указания, как действовать в Москве, чего опасаться, о чем позаботиться в первую очередь.

Я за Славу не переживаю. Он ответственный, коммуникабельный, уверенный в себе – точно не пропадет, точно не в Москве, где миллионы жителей. Мне кажется, из любой передряги его вытащит либо язык, либо талант, либо харизма. Родители тоже наверняка это знают, но, видимо, не могут не беспокоиться.

После завтрака, оставив грязную посуду на столе, мы все быстро собираемся и выдвигаемся к вокзалу. У Олега Михайловича большая машина, вместительная. Даже втроем, я, Слава и Ксюня, мы на заднем сидении помещаемся вольготно. Едем недолго, но я ловлю каждую минуту, чтобы успеть наобниматься со Славой. Липну к нему, как жвачка. И вдыхаю поглубже его аромат «Love is», чтобы запастись, хотя бы ненадолго. Он целует меня в голову и гладит по руке. Мы друг на друга не смотрим, но у меня стойкое ощущение, что все равно видим друг друга. Странное и приятное чувство.

Поезд уже ждет на пути, когда мы приезжаем на вокзал. Слава идет первым и останавливается у своего вагона. Отправление через пять минут.

На перроне висят старинные часы с фигурными стрелками и римскими цифрами. Я отсчитываю секунды, как будто жду взрыва. Или конца света.

Да, так и есть. Слава, мое солнце, вот-вот зайдет в темный вагон и пропадет за горизонтом, погрузив меня в долгую ночь. Даже в Заполярье не так уныло, как у меня внутри.

– Ну все, – Слава произносит это легко и с улыбкой, а мне слышится судейский приговор к смертной казни. – Не скучайте тут.

Он оглядывает всех по очереди, на мне останавливается и вздыхает. Ксюня первой кидается его обнимать.

– Ты там без нас не скучай.

Слава крепко ее обхватывает и приподнимает. Оба смеются. Потом Елена Анатольевна закутывает его в свои материнские «крылья» и целует несколько раз в щеку.

– Давай, сынок. Устройся там хорошо. Документы держи при себе. От вокзала на такси езжай. Не таскайся с чемоданом по метро.

– Да, конечно, – Слава улыбается.

Мама еще долго не выпускает его из объятий. Глаза краснеют. Когда Слава отходит к отцу, она незаметно утирает слезинки.

– Ну, Славун, хорошего пути тебе, – говорит Олег Михайлович, стискивая Славу. У него руки мощные, и переломать могут, но Слава сам уже крепок и широк, держится, хоть и ворчит:

– Па, задушишь.

– Терпи. Что нас не убивает, делает нас сильнее. Твоя музыка же закалила мой слух, – басит Олег Михайлович, но в голосе есть нотки шутливости.

Елена Анатольевна с Ксюней смеются. А я молча соглашаюсь. Наверное, это прощание со Славой меня не убьет, значит, сделает сильнее.

– Да вы только и ждали, когда я уеду, – Слава отпихивает отца и отворачивается к поезду.

– Разумеется, хоть спать теперь будем нормально, – подхватывает Елена Анатольевна.

Все улыбаются. А я не могу. Сжимаю губы до боли, кажется, сейчас раздавлю, и брызнет кровь. Но это все равно не перекрывает тоску, которая вырезает во мне дыру. И та все ширится и ширится. Чем ближе отправление поезда, тем больше во мне пустоты.

Наконец, Слава обращает и на меня внимание. Золотое свечение в его глазах гаснет. Уголки губ опускаются. Ничего не говоря, он хватает меня за голову и целует. Неприлично страстно, недопустимо долго. Гремящий голос просит провожающих покинуть поезд. У нас очень мало времени остается, но мы не можем оторваться друг от друга.

Боже, какой он сладкий и нежный. Когда теперь я смогу насладиться этим вкусом? И снова испытать то, что познала этой ночью.

Всю грудь от этого щемит.

– Я позвоню, как доеду. Сразу, – шепчет Слава, не отрывая губы от моих. – Только ответь, пожалуйста.

– Все, Славун, пора, а то поезд без тебя уедет, – торопит его Олег Михайлович.

Я делаю судорожный вздох и киваю, глядя в родные глаза.

– Я тебя люблю, – очень тихо произносит Слава, чмокает меня в кончик носа и улыбается.

В шоке я не успеваю ему ответить. Сквозь слезы вижу, как он запихивает чемодан в вагон и прыгает следом. Из двери махает нам рукой, счастливый.

Внутри меня все расцветает и искрится. Радуется и грустит одновременно.

Поезд трогается. И вместе с ним по рельсам со скрипом ускользает моя любовь, первая и последняя. Я в этом убеждена.

Глава 5.

Я рыдаю всю дорогу до мастерской. Ксюня понимающе молчит и иногда поглаживает меня по плечу. Мне даже не стыдно перед людьми: в метро, в автобусе, на улице. Все оборачиваются на мой рев, но пофиг. Я не могу держать это в себе. Хорошо хоть при Славе не разрыдалась, дала ему спокойно уехать.

– Да вы через месяц уже встретитесь, – наконец, Ксюня решает заговорить, уловив заминку в моих рыданиях.

Мы проходим по школьному двору. Я вытираю слезы подолом платья, потому что больше нечем. Пора уже успокоиться и взяться за работу. Марине Антоновне мое нытье не нужно.

– Посмотрим, – мне все кажется таким зыбким.

Хотя Славино признание вселило в меня надежду. Он впервые именно так сформулировал – люблю. Мы такие громкие слова вслух еще не говорили.

– Тем более, вы же это… да? Ночью? – в Ксюниных огромных глазах снова искрят хитринки, с которыми она встречала нас за завтраком.

Я смущаюсь и слабо улыбаюсь.

– Так и знала! – она аж подпрыгивает на радостях, а потом прижимается ко мне сбоку, хватая за плечи, и шепчет по-шпионски. – И каково это? Больно было?

Приятные воспоминания немного приглушают тоску, и я охотно делюсь с Ксюней впечатлениями от первого раза. Она краснеет и хихикает, но слушает внимательно.

– Я решила, что перед Ваниным уходом в армию тоже сделаю ему подарок, – она накрывает пол-лица ладонью и поджимает плечи к голове. – Только Славе не говори.

Мне смешно, но я с пониманием закрываю рот на невидимый замок.

В мастерскую я прихожу, уже не плача. А за работой и вовсе отвлекаюсь. Все-таки покраска мебели требует концентрации. Я стараюсь думать только о настоящем моменте, чтобы никакие другие мысли в голову не лезли, хотя бы не выходили на передний план. И Ксюня меня развлекает разговорами о сериале, который сейчас смотрит. Там такие страсти кипят, что я невольно заслушиваюсь. Даже хочется самой посмотреть, но не интересно, когда полсезона уже знаешь со слов. Меня в Ксюне это бесит: так увлечет чем-нибудь и заспойлерит все, а я потом страдаю. Но сейчас я ей благодарна.

Через пару часов Марина Антоновна нас распускает, чтобы мы не дышали краской слишком долго. Просит прийти завтра опять. И мы разбегаемся. Ксюня торопится на свидание с Дегтяревым, и нам приходится прощаться у калитки. Ваня уже ждет ее на углу. Мы с ним обмениваемся вялыми взмахами рук.

Зато Валентин меня настигает, не успевает Ксюня добежать до своего парня.

– Ты как? – спрашивает он с тревогой в голосе. Редко его вижу таким взволнованным. Васильковые глаза всегда кажутся мне холодными, но сейчас в них тепло – жалость, которая меня пристыжает.

Я провожаю Ксюню и Дегтярева за угол и увожу взгляд в асфальт. Там ползают муравьи по одному. Мне даже любопытно, куда.

– Нормально, – отвечаю нехотя, потому что лгу.

– У тебя глаза до сих пор красные.

Блин. Выворачиваю шею, чтобы он больше не смотрел. Вижу его самокат на парковке под деревьями. Вспоминаю, что свой оставила у Ксюни. Надо его забрать и укатить далеко. Не хочу быть с кем-то, когда Слава позвонит. Буду ездить по улицам в одиночестве и ждать его звонка. Проветрюсь заодно.

Валентин касается моего плеча осторожно и заставляет обернуться на себя.

– Ты домой? – спрашивает типа непринужденно, а сам так смотрит на меня, в упор, как будто специально ждет, когда я опять разрыдаюсь.

– Нет, мне туда, – и показываю в сторону дома Бархатовых.

Мне не хочется сейчас разговаривать. Я даже рада тому, что надо возвращаться за самокатом и не придется идти с Валентином, терпеть его жалость.

– Отлично, и мне туда.

Ну, что за?