Пока она читала эти молитвы, два злобных духа сползли со спины мужика и почти влипли в стекло вагонного окна. А когда женщина закончила молиться, снова выползли на спину мужика. Мужик при этом заворочался и выматерился во сне.

Алиил погрозил «злобным» пальцем.

Они оскалились и отвернулись.

Глава 4

Молимся все, молимся. Вот, например, в буддийском храме.

Поют-молятся буддийские монахи. А ты погуляешь и повяжешь ленточку на дерево, чтобы загадать желание. Ну, например: «мир во всём мире». Или, например, «жениха найти». Или «мужа хорошего для дочери». Или своего «кобеля и гуляку» в семью вернуть. Или – «чтоб пить перестал». И здоровья для детей. Здоровья для близких, для себя.

Квартиры просят. Богатства просят или хотя бы достатка. Работы хорошей, высокооплачиваемой. Но это – реже.

Что ещё народ просит?

А вот мусульмане. Чего они просят? А записочки с какими желаниями евреи в стену плача запихивают?

Да всё – одно и то же.

Да и православные, в массе своей, недалеко ушли.

Везде народ одинаков. Никто не просит, чтоб стать бедным, уродливым, несчастливым и больным. Наоборот, все хотят стать красивыми, счастливыми, здоровыми и богатыми.

Вот проезжает поезд очередной город. Всё в городе переплетено, как и во многих городах России. Город, как город. Полное «наличие отсутствия». Всё есть. Отсутствие хорошей работы и зарплаты, закрытие предприятий, на которых раньше работала основная часть народа. Убегание этого народа, особенно молодых, поближе к столице нашей Родины. Блат и кумовство, криминал, от мелкого до крупного (по меркам местным и общегосударственным).

Грязь на улицах есть. Переполненные маршрутки. А также разводы, аборты, драки и прочий мордобой. Есть ли что-то новое под Луной?

Ангелы и демоны, добро и зло.

Вы не думайте, что у каждого, например, христианина только два духа: Агнел-хранитель и «злобный». Нет, иногда их целый рой вьётся над человеком. И тех, и других. И добрых, и злых.

Иногда – их очень много. «Имя им – Легион»^[1]. Как раз на стадо свиней хватит, чтоб кинулись, как безумные, с крутого высокого берега в море.

Тут ни буддисты, ни мусульмане, ни любители Дао – не исключение. Не исключение и христиане, от христианства которых (многих) еле теплится одно название.

Так что не жалейте, что закрыл для нас Господь духовные очи. С нашими-то теперешними глазами увязли бы мы в толпах самых разных злобных духов: жадных, тщеславных, прелюбодейных, гневных…

Перечислять не хочется.

Представляете, что за рожи? То-то!

Подождём до Царствия Небесного. Тогда всё и прояснится. «Господи, да приидет Царствие Твое.»^[2]

Это небольшое отступление автор вставил в повесть потому, что в два часа ночи в тринадцатый вагон вошло много разного народу. В том числе и в купе-отсек № 4.

Сонная проводница Клава вся изворчалась, наблюдая за вселением толпы в вагон и проверяя билеты. А потом кидая на полки пакеты с бельём.

– Стелитесь! Ночь на дворе! Да не толпитесь вы в проходе!

Клава ворчала, а Ангел поезда №Ч/Я001 тоже наблюдал за входящими и за всеми теми духами, которые их сопровождали.

М-да, публика та ещё…

Глава 5

Место напротив скромной женщины – место № 13 на нижней полке, занял мужик средних лет. Очень средних, то есть, непонятно каких. От сорока до пятидесяти. Может, и больше.

Волосы, хоть и без лысины, почти сплошь седые. Лицо морщинистое, не обрюзгшее. И сам не толстый, сухопарый. На пальцах – выколоты пара перстней. На лице отпечаток того, что выпито за всю жизнь.

Видимо, за жизнь, полную. Здесь можно сказать по-разному. Например, так: «За жизнь, полную приключений и опасностей». Благородно.

Можно сказать и так: «За жизнь, полную нарушений закона, пьянства, драк и всякого другого зла, этому соответствующего».

И то, и другое – правда. Такие мы, люди, существа. Подавай нам романтики среди дерьма, хоть ты тресни!

Нельзя сказать, что лицо мужика с перстнями напрочь лишено симпатичности. Это уже – объективно. Только вот он озирается как-то тревожно.

Мужик быстро поднял свою полку, чтоб засунуть в неё сумку.

– Кто ещё сумки ставить будет? Будешь?

Этот вопрос относился к молодому парню, похожему на бурята. Не то, чтобы к очень молодому парню. Лет двадцать пять. Может, двадцать восемь. Может, и тридцатник есть. Кто его, в сумерках, разберёт.

У парня ещё, ко всему прочему, щёки заросли щетиной. То ли бороду отращивает, то ли побриться забыл. В течение недели. Или двух.

Мода такая…

– Нет, я – наверх, – махнул рукой парень со щетиной, примериваясь сумкой к третьей полке.

– А ты?

Второй вопрос относился к другому парню, который выглядел явно моложе первого, бороды и щетины не имел и по всем признакам походил на студента. Парень намеревался занять верхнее место над полкой женщины.

– А вам куда ехать? – спросил парень.

– Аж до Я… – вздохнул мужик.

– Мне до И… Ночь посплю, и утром – до двенадцати.

– Да вытащу я тебе!

– Тогда давайте, поставим. А ты куда?

Вопрос относился к парню, похожему на бурята.

– До Москвы.

Сумка студента проследовала под нижнюю полку мужика. Нет, всё-таки мужик вёл себя немного… ну, странновато. Словно бы на кого-то махнул рукой, закрывая полку. И сделал ещё такое движение ногой, как будто хотел кого-то лягнуть. Но в суете ночной посадки никто этого не заметил. Если и заметил, то не обратил внимания.

Да и кому особенно замечать-то… Всем спать охота.

Нижнее боковое место занял мужик лет сорока в камуфляжной форме, с рюкзаком. При взгляде на него и переводчика не требовалось, даже ночью. Каждому понятно, что перед ним – рыбак.

На то и ночь, что разговоров никто не разговаривает. Мужик в камуфляже отказался от постели, любезно предложенной Клавой.

– Мне выходить рано утром! – пояснил он. – Перекантуемся. Не графья.

– Было бы предложено, – пожала плечами Клава. – Спокойной ночи.

Молодые парни и рыбак уснули сразу же, как только поезд тронулся. А вот мужик с выколотыми на пальцах перстнями посидел немного за столиком, положив голову на руки. И вырвался из груди мужика почти не слышный для человеческих ушей (во время движения поезда) утробный стон.

– М-м-мм…

Ангелу поезда №Ч/Я001 была вполне очевидна его причина. Дело в том, что вместе с мужиком в вагон пробрались (просочились, нарисовались и даже материализовались) двенадцать злобных духов.

Проще говоря – двенадцать злобных чёртиков зеленоватого оттенка.

И вот эти-то чёртики и досаждали мужику. То один повиснет у него на ноге, то другой лезет ему под руку, то сразу несколько забираются бедняге прямо на голову и скачут с головы на плечи, с плеч на голову и обратно.

При этом они ещё и шептали бедняге на ухо матерные слова. И приглашали выпить.

– Пошли, твою мать, накатим!

– Пошли, примем!

– По три булька! По три булька, буль-буль-буль!

– Душа, примешь? Подвинься…, а то оболью! Ха-хаха!

– Наливай…, не зевай!

Мужик не обращал на них внимания. Вернее, сдерживался, как мог. Но иногда и лягался. Да что толку – воздух лягать.

Надо здесь отметить, что раньше мужику было ещё тяжелее.

Раньше, стоило мужику выпить, как они начинали дёргать его за руки и посылать «на подвиги»:

– Иди, морду этому гаду набей! Он, сука, тебя не уважает!

– Иди, витрину разбей! Повеселимся…!

– Иди, пни мента!

– И фуражку у него…, забери!

Ну, и так далее.

Достали мужика. «Уважения достойно, как он держится» – подумал Алиил, глядя на это безобразие.

Дело в том, что лет пять назад мужик здорово зашибал. Пил, иногда беспробудно. Тому имелись свои причины, как он считал. А потом он вообще перестал что-либо считать и однажды допился до белой горячки.

Вот тогда и явились перед его глазами двенадцать злобных чертей зеленоватого оттенка. Стал он их, естественно, ловить.

И увезли мужика в психушку. Тоже – естественно. Вылечили. Но.

Как только вернулся он домой, понял: хоть он и остался, в конце концов, в своём уме и в твёрдой, как говорится, памяти, а двенадцать злобных чертей зеленоватого оттенка при нём задержались. Продолжает он их видеть. И даже слышать.

Такая беда.

Глава 6

Страшно стало тогда мужику. Не сразу после белой горячки, а примерно через полгода невыносимой внутренней борьбы решил он полностью завязать. Решил, что если он завяжет, то есть, пить перестанет – черти от него и отвяжутся.

Сам завязывал! Своею волею!

Без всяких кодировок, таблеток и прочих лечений. И, представьте себе, сумел.

Завязал. Чем втайне гордился, конечно.

Но черти не ушли. Правда, теперь они звали мужика только выпить. Бить морды и витрины – видимо, звать не смели.

Так – пять лет. Пять лет подряд мужик жил с этой вот напастью. И людям не расскажешь – подумают, что псих.

Снова в психушку – мужику не хотелось. Нет уж, увольте!

Ангелу поезда №Ч/Я001 сразу же стала понятна одна вещь. Главная. Понял он, что мужик видит своих чертей. Чего обычно с людьми не происходит. Правда, к своему счастью, только этих. Потому что количество злобных духов, сопровождавших мужика, двенадцатью зелёными чертенятами не ограничивалось.

За столько времени совместного существования мужик придумал своим чертям имена.

Почему-то всплыл в его бедном мозгу какой-то счёт: уно, дос, трес. Красиво… Таинственно… Уно… Дос…

Так он и начал «злобных» своих называть: Уно, Дос, Трес. Только вот дальше не знал он такого красивого счёта. Ну, и назвал по-детски. Так, как когда-то считали мальчишки во дворе: Четырис, Пятис, Шестис, Семис, Восемис, Девис.

А дальше – как получилось: Дес, Онс, Дванс.

Так и гонял их, когда никто не слышал:

– Дос, собака, ну, ты обнаглел!

Или:

– Шестис, ну, шестёрка, она и в Африке – шестёрка! Хвост подбери!

За столько лет мужик и характеры их изучил. Дванс, например, всегда бил на жалость. Например:

– Ну, Коленька, выпей! Сколько можно тебе мучиться!

Уно, Дос и Трес матерились, как последние зэка, а Семис и Восемис напирали на бесконечность:

– Коля, сколько той жизни! – звал Семис.

– Все пьют, Коля, сколько веков! – вторил Восемис. – Чем ты хуже всех?

Девис выступал против женщин:

– Рождённый пить… не может, Коля! От баб – одни неприятности! Даже не смотри в ихнию сторону!

Сказать по правде, Коля оставался неженатым. Давно уже… причины мы здесь перечислять не станем.

Но если брать последнее время, то причина как раз и заключалась в этих, зелёных. Какая жена такое поймёт, какая – выдержит?

Дес любил кладбищенские темы:

– Коля, всё – дерьмо! Всё – вышло из дерьма и в дерьмо превратится! Пей, Коля, какая тебе разница!

Онз – тоже, но по-другому:

– Пей, Коля, на том свете, в аду, никто не нальёт!

Ну, и так далее.

– А что будет на том свете? – иногда интересовался Коля. – Что, в аду правда черти грешников на сковородках жарят?

– Попадёшь – увидишь! – смеялся Онз.

А вместе с ним и Дванс, и другие.

Смеялись они…

Ну, а сейчас этот мужик, которого звали, как вы понимаете, Коля, сидел на своём тринадцатом месте за столиком, положив голову на руки. Практически, он не обращая внимания на мелких злобных чертей зеленоватого оттенка, которые не покинули его после приступа белой горячки. И терзали бедную его душу пять лет подряд.

Видимо, неопределённость его облика была обусловлена именно этим. Тем, что он много пил, но завязал. Тем, что, вероятно, провёл какое-то время в местах не столь отдалённых, судя по наколотым перстням.

Ну, и, конечно, тем, что пять лет подряд носил он с собой свою тайну. И ему постоянно приходилось напрягать волю.

Во-первых, чтоб не поддаться на уговоры своих сопровождающих.