Во-вторых, чтоб никто не заподозрил, что он – их видит.

Такая вот, понимаете ли, ситуация.

Хоть и зона осталась в прошлом, и пьянка.

Если бы Коля этих чертей не видел, как раньше, мог бы он подумать, что это просто мысли такие ему в голову приходят. Но теперь-то он точно знал, что это не его мысли. Не просто – мысли.

Знал Коля, кто их нашёптывает. Потому и старался не поддаваться.

И ещё… Стал теперь Коля жалеть людей. Стал понимать, что он видит чертей, а люди – не видят.

Но это не значит, что черти их не мучают.

Бедные мы, люди, существа. Да.

Наконец, Коля провёл руками по лицу, словно бы умылся. И свалился на полку.

«Отвалите, гады!» – сказал он про себя и с этими словами на устах быстро провалился в сон. Во сне «злобные» оставляли Колю. Нет, бывало, что ему снились кошмары, но это ведь происходило во сне.

Ушёл сон – улетел кошмар. Чай, не к девочке-институтке приходил. К тёртому, к мятому и клятому мужику. К бывшему зэку.

Как пришёл, так и ушёл. На метр дальше.

Глава 7

Утром Коля проснулся часов в семь. Вставать не хотелось. На ночь «зелёные» обычно затаивались, и Коля с утра наслаждался свободой. Знал – сейчас голову поднимет, так и «эти» набегут, неизвестно откуда.

Полочка вагонная…

Эх, полочка вагонная. Тук-тук, тук-тук. Колёса поют свою песню.

Сво-бо-да, сво-бо-да…

И под стук колёс в душе отзывается что-то такое – томительно-беспощадное, где-то когда-то слышанное:

– Та-та-та, тата, та-та-та, тата, – почти шёпотом пел Коля.

Приумолкли все кореша, и качнулся наш спецвагон,
Я на нары лёг, не спеша, на пути большой перегон.
И притих пока весь этап, и мелькает вслед семафор,
И торчит во рту, словно кляп, мой изжёванный «Беломор».

Поезда идут, поезда, все на северный на восток,
И мне кажется, никогда не закончится этот срок^[3].

Вот почему? Почему? Почему поются эти песни и не уходят из памяти строки, начиная с главного:

«Пятьсот километров тайга,
Где нет ни жилья, ни селений.
Машины не ходят туда,
Бредут, спотыкаясь, олени»^[4].

Песня эта (последняя) давно уже стала классикой. Справедливости ради надо отметить, что написана они о краях более северных. О Колымском крае. И о другом виде транспорта. Но вспомнились именно эти строки, поверх всех других.

Ничего не поделаешь. Но.

Вот скажите мне, в чьём сердце не отзываются эти строки некой генетической памятью? Даже у тех, кто родился, например, в тёплом Крыму. И никогда не ездил ни в Читу, ни в Магадан.

Возможно, возили по этому маршруту их дедов, или прадедов, или, соответственно, прабабок. Или по другому маршруту, севернее. Или восточнее, или южнее.

Эх, Россия, Россия-матушка, «пятьсот километров тайга…»

Сейчас появилась масса певцов, которые «зэковской романтикой» бессовестно спекулируют. И ещё – то, чего раньше встречалось совсем немного – в песнях стали воспеваться сами преступления.

Нет, это не то. Это – кич.

Настоящая зэковская песня подразумевает, что гонят по этапу невинно осуждённого, то есть такого, на которого навесили срок «за колосок», «за булку и бутылку», «за ларёк». Не говоря уже о политических.

За ларёк дают, как за краденные миллионы. Или миллиарды несчётные.

А за миллионы-миллиарды не СИЗО, а «домашний арест» и «два года условно». Ну, три. А бывает, что и шесть.

Вот где их берут, «шесть условно», в каких статьях УК? Или есть УК для «беленьких» и УК для «чёрненьких»?

Так было, так есть. Да.

И вот, везут его, болезного, «чёрненького», неизвестно куда. На тяжёлый, каторжный труд. Судьба его практически предрешена. Он будет подвергаться разным видам несправедливостей. Он будет жить в тоске по родным, по любимым. И сгинет, неотпетый-неоплаканный, и лежать будет в безвестной могилке, где-то в диком таёжном краю. Может, он даже и раскаяться успел, да ничего уже не исправить.

Эх, аж слеза накатила! И песня зэковская, настоящая, полетела над степью (над лесом, над зоной, над пустыней.)

А вот не кажется ли вам, что любой русский, в котором теплится совесть (здесь я не имею в виду национальности как таковой). Что любой русский всегда ощущает себя немножко зэком?

Приучили нас к тому, нас так воспитали.

Хорошо это или плохо? Неправильный вопрос.

Это – просто факт.

Интересно, наши дети и внуки будут это ощущать или нет? Или кич их забьёт…

Да, и вот ещё что. Каждый русский и в самом деле – всегда немного зэк. Как хотите! Даже дома, в своей квартире. Только решётка посвободнее, да пайка пожирнее.

Кому не хочется рвануть рубаху на груди и взвыть:

– Где ты, свобода?

Не, наверняка ни в Германии, ни в Бельгии, ни в Монте-Карло этого никому не хочется. Хотя. Кто его знает. Мне просто не довелось там родиться и там жить. Может, это и вообще – общечеловеческое свойство?

Вот, высовывается в окно буржуа из Монте-Карло, рвёт на груди рубаху и кричит: «Свободы хочу!». Правдивая картинка?

Ерунда какая-то. Наверно, это русский. Пусть и богач, а не может больше. Эмигрант хренов.

Но.

Как себя не уговаривай, а вставать надо. Курить охота, да и по санитарным делам.

– Коля, привет! Пошли, выпьем!

– Опохмелимся, Коля!

– Да пошли вы, сволочи волосатые!

Доброе утро.

Глава 8

За окном поезда – большое озеро.

Славное море, священный Байкал…
…
Долго я тяжкие цепи носил,
Долго скитался в горах Акатуя…^[5]

Это небольшое дополнение к зэковским песням. Как же иначе. Сколько раз ни езди – а всё едино. «Славное море, Священный Байкал…»

Коля возвращался в свой отсек, мыча про себя о том, что «Молодцу плыть недалечко.»

Когда Коля в отсек вернулся, женщина с пятнадцатого места уже вовсю болтала с рыбаком. Вернее, рыбак рассказывал, а женщина кивала.

– Конечно, рыба водится! – между тем, махал руками рыбачок. – Но это места надо знать, места! Так просто в руки не даётся! На зорьке не встал – рыбалку потерял. У настоящего рыбака есть доброе слово даже для червяка!

Рыбачок явно доволен собой. Бывают такие. Круглые, как шар. Всё-то от них отскакивает.

– Лучше всего летом ловить, – продолжал рыбачок, не обращая внимания на то, что его никто особенно не слушает. – На прожектор или «на фару». Вот ночью выйдешь на лодочке по реке, в дельту, на глубокие места, потом как направишь прожектор в воду! Сначала на яркий свет жучки такие собираются. А через несколько минут к рачкам и рыбка подтягивается. Ловится голыми крючками: на основную леску навязываем поводки. Много поводков! Снасть в воду, и собирай рыбку!

– Пьёте вы много, рыбаки! – покачала головой женщина.

Ловля легендарного омуля женщину заинтересовала, но не вдохновила.

– Ну, не все! – не согласился рыбачок. – Знаете, как говорят? Любители рыбной ловли делятся на две части: на рыбаков и алкоголиков с удочками. Ха-хаха! Вам, наверно, одни алкаши попадались!

Рыбачок сам посмеялся своей шуточке. Отсмеявшись, обратился к Коле:

– Ты, мужик, не рыбак?

Вопрос адресован Коле, так как больше спрашивать некого. Парни на верхних полках не шевелятся. Спят. Ну, это правильно. Их дело – молодое.

– Не, не рыбак.

– Жаль.

– Ну, да…

Не стал бы Коля рассказывать никому, почему он не рыбак. Рыбак – это ведь какое-никакое, а одиночество. А стоило Коле остаться в одиночестве, как «эти» нападали на него со всех сторон, да ещё с большей силой.

Ну, и кроме того. (Чем вообще мужику не пристало ни с кем делиться.) Кроме того, Коле всегда становилось жаль свежевыловленной рыбы. Нет, рыбу он ел и даже любил. Но самолично лишать жизни живую тварь. Не мог.

Глупо, конечно.

– А бывает, что не ловится? – спросил Коля, чтоб немного осадить жизнерадостного рыбачка.

Но рыбачок подвоха не заметил.

– Ха! – обрадовался он. – Есть классный анекдот! Во, слушайте:

«По правилам настоящей рыбалки рыба не клюёт по десяти причинам:

1. Сегодня слишком холодно,

2. Сегодня слишком жарко,

3. Придурки на моторке распугали всю рыбу…»

Мужик явно делал над собой усилия, чтоб не пропустить какой-то из десяти пунктов. Даже пальцы загибал. Руки крепкие, пальцы толстые, с короткими ногтями, окружёнными чёрной въевшейся каймой.

– Э-э…

«8. Еще не то время года для рыбалки,

9. Уже не то время года для рыбалки,

10. С нашим правительством и рыба клевать не может!»

Ха-хаха! – Рыбачок преодолел все пункты и рассмеялся, довольный собой.

Женщина улыбнулась:

– Да, с нашим правительством. Это причина.

Коле тоже ничего не оставалось делать, как усмехнуться.

– Давай, блин, накатим! – шепнул Коле на ухо Четырис.

– Рыбалочка… Самое то местечко, чтобы принять на грудь! – в другое ухо шепнул Пятис.

Коля сделал вид, что не слышит. Его улыбка поплыла и превратилась в кривую гримасу.

Один из парней, лежащих на верхней полке, заворочался. Рыбачок встал и начал натягивать куртку.

– Ну, мне пора… – поднялся рыбачок. – Пойду поближе к выходу. А то стоянка – две минуты.

– Удачи, – улыбнулась женщина. – Как у вас говорят: «Клёва хорошего».

– Ну, да. «Клёва клёвого», – хохотнул мужик. – Спасибо! Хорошей дороги.

– Пока, – махнул рукой Коля.

Озёрная гладь слепила глаза.

– Красота-то какая! – произнесла женщина.

– Да, чудо… – согласился Коля.

– А мы пойдём, примем! – Пятис запрыгал по столу, вертя хвостом и кривляясь. – За красоту!

Коля смахнул. Пятиса рукой. Тот сделал вид, что скрылся.

«Заснуть бы, – подумал Коля. – Заснуть бы и не просыпаться…»

В это время над его головой закачались ноги одного из парней. Ну, да. Пора вставать.

Да…

Глава 9

Сердце Ангела поезда №Ч/Я001 наполнялось молитвой. Сколько не сопровождал он поезд туда-сюда, а каждый раз не мог он удержаться, чтоб не вознести молитву Создателю из самых глубин своей ангельской души:

– Дивен Ты, Господи, в творениях своих! Как же сумел Ты создать такую красоту, какую мощь и силу, эту землю, это озеро! Слава Тебе, Господи, Слава тебе!

Ангел поезда №Ч/Я001 уже несколько раз прошёлся-пролетелся по составу. В основном – всё, как всегда.

Как всегда, сокрушалось сердце Алиила от вида стольких злобных духов, сопровождавших людей. Да ещё на фоне такой красоты.

Много… Много…

Добавляются пассажиры – добавляются злобные духи. Вот и в его любимый вагон № 13 вошёл один – с целым хороводом. Да не таких уж мелких бесов, как обычно бывает.

И в соседний отсек тоже.

Чуть теплится молитва. Один человек, на весь поезд, читает Псалтырь. Одну кафизму каждый день, как молитвенное правило. Один. Что-то такое теплится в его душе, какие-то начатки понимания духовной жизни и духовной борьбы. Слава Богу, один есть. А то, бывает, и ни одного.

Человек двенадцать, на все пятнадцать вагонов, как-то молятся. Как-то. Иногда и не вникая в слова, не понимая, зачем и почему. Ну, хотя бы «Господи, помилуй!» произнесут – вот тебе и молитва.

Человек у сорока иконы где-то в кошельках, в записных книжках, в сумках. Ну, и у половины едущих – кресты на груди.

Может, добавятся ещё, дорога-то длинная.

А в основном – в поезде обычные люди, обычный народ. В меру добрый, в меру злой. В меру больной, в меру здоровый. В меру страдающий, в меру – заставляющий других страдать.

К тому моменту, как над физиономией Коли появились чьи-то ноги, Ангел поезда №Ч/Я001 вернулся в свой любимый вагон.