Хорошо, что не видят люди воочию злобных духов. Правда, люди зачем-то пытаются их вид воспроизвести. Снимают фильмы ужасов, придумывают всяких инопланетных тварей.

Зачем придумывать…

Зачем придумывать, когда всё существует? Скрыл Господь то, что не стоит людям видеть. Скрыл.

Но само зло так и рвётся, так и прорывается в человеческий мозг: «Вот я! Я! Я! Смотрите на меня! Бойтесь меня! Трепещите! Вы, маленькие глупые человечки из плоти и крови, которых лишить земного бытия также просто, как щёлкнуть пальцами!»

Вы думаете, фильм ужасов придумал сценарист, художник и режиссёр?

Ошибаетесь. Вот такие «злобные» всё придумали, да в уши нашептали, да в глаза влезли, да в мозги.

А люди не понимают этого. Думают – откровение!

Притянули сюда «новаторство» (которому лет – почти от сотворения мира). Притянули «художественные приёмы», «гениальную режиссуру». «Лучшую мужскую (женскую) роль», «гениальных актёров», и прочая, и прочая, – все вечные, давно проверенные князем тьмы приманки.

Новаторство. Детские игрушки…

Призы ещё придумали, чтобы вручать самим себе – потешить беса тщеславного, позлить беса завистливого, а с ними и кучу прикладных – наркоманских, алкогольных, прелюбодейных, гневных, тоскливых.

Потом ещё и оправдались: мол, фильмы ужасов что-то будят в человеке, что-то в нём воспитывают.

Ничего хорошего не будят, ничего светлого не воспитывают. А приучают. Приучают маленького человечка к тому, что ждёт его за чертой теперешнего существования. Приучают к тому, что будет он видеть, если здесь, на земле, не научится отличать добро от зла, зёрна от плевел, и всё такое прочее.

Прочее и тому подобное. От неподобного.

Причём не сделает этого свободно. И сознательно. Вот в чём закавыка.

Страшное дело.

Глава 10

Алиил прикрыл глаза. Молитва его полетела к Богу. Молитва, вообще – Ангельская жизнь. Молитва – Ангельское дыхание.

Кроме того, он направил мысль единственному человеку из этого «отсека», который, скорее всех остальных пассажиров, мог хоть как-то услышать его.

«Читай молитву Иисусову! – полетела мысль в сторону пожилой женщины с места № 15. – Читай молитву Иисусову!»

Принимает Господь все молитвы, человеческие и Ангельские. Те молитвы, что вдруг исполняют наши желания и просьбы. И те, что не исполняют.

Не думайте, что если молитва «не исполнилась», то Господь её не услышал.

Услышал! Даже самую слабенькую, самую «корявенькую» и «хроменькую», самую, казалось бы, незначительную.

Но у Господа свои планы. Когда мы говорим, что «Господь терпелив и многомилостив», это не значит, что Он терпелив и многомилостив только к нам, таким хорошим.

Он также терпелив и многомилостив к нашим врагам.

Говорят, человек и на смертном одре может покаяться. О злобных духах такого не говорят. Правда, знает об этом только Бог.

Могут или не могут покаяться злобные духи?

Бог знает. Бог измерит. Бог воздаст.

О сравнении Божьих мерок с человеческими автор уже пытался что-то такое сказать в начале книги. (Автора прошу строго не судить, так как он – тоже человек. Кроме того, автор даже не знает, так ли точно, или не совсем так происходил этот диалог. Главное – смысл.)

Мужик с места № 18 дождался, когда поезд тронется, двинулся в сторону туалета. По дороге он появился в проходе четвёртого отсека и спросил:

– Ножа не найдётся? Хочу поесть, хлеба отрезать, а нож – забыл! И у соседей ножа нету.

– Пожалуйста! – отозвался Коля и достал свой «фирменный» ножик с наборной ручкой и откидным лезвием.

– Знатный ножичек, – оценил мужичок.

– Плохого не держим, – ответил Коля, мимолётно глянув мужичку в глаза.

Глаза мужичка бегали.

Коля успел подумать, что «и этот, видимо, сидел». Но мысль была мимолётной и незначительной. Какого только народу не встретишь в дороге. Да и кто – без греха…

С полки № 16 начал сползать другой пассажир, похожий на студента.

Он запрыгал на одной ноге, чтобы второй попасть в кроссовку.

– Студент, что ли? – поинтересовался Коля.

– Ага, – ответил парень. – Технический университет. Второй курс. Опаздываю немного. Ангиной в самом конце августа заболел. Ну, это, я в туалет…

Парень ушёл, а женщина улыбнулась:

– Не понимают своего счастья, – сказала она. – Молодой ещё – ангиной болеет. А тут уже и артроз, и атеросклероз, и гипертония.

Коля кивнул. Хотел добавить свою язву желудка, но передумал.

– Позавтракать пора, – предложил он.

Именно потому, что язва напомнила о себе привычной голодной болью «под ложечкой». Болью привычной, но, от этого, не менее ноющей и занудной.

Глава 11

Когда парни вернулись в «отсек», женщина, на правах хозяйки, предложила:

– Давайте, ребятки, познакомимся да позавтракаем. Стесняться не будем! Дорога дальняя. Я вот – до конца еду.

Женщина застелила столик полотенцем и начала выкладывать свои припасы: пирожки, половину курицы, полу копчёную колбасу, огурчики. Соль, салфетки.

– Меня зовут Вера Ивановна. Я учительница, работаю ещё, хотя и на пенсию давно пора. Преподаю литературу. Одна дочь в со мной в Москве, а другая – в N. Внук вот родился. Зять военный – куда денешься.

– А чего ж самолётом не полетели? – спросил студент, выкладывая на стол почти такой же «паровозный» набор еды, как пожилая учительница. Только с добавлением домашнего печенья в пластиковой коробочке. – Я – Саня.

Лицо Сани скуластое, с «татаринкой». Весёлое лицо. Добродушное. Отвечать Сане – одно удовольствие. Учительница не переставала улыбаться, глядя на это молодое, смышлёное лицо.

– Да не люблю я самолётов.

– Неужели зять ваш, военный, билета вам даже в купе не купил? – не отставал студент. – В плацкарте едете!

– Да сама я так решила, – беззлобно ответила учительница. – У них сейчас лишней копейки нет. Да и я… поиздержалась. Ничего, я дорогу с юности люблю. Поезда люблю. Отдохнуть, подумать. В самолёте – не то.

– Что ты пристал к человеку! – одёрнул студента Коля. – Едет, как хочет.

– А тебя, студент, не бабушка ли в дорогу собирала? – продолжала улыбаться учительница.

– Бабушка. Матери некогда.

– А отец есть?

– Развелись. Давно уже. Мне до И., я вас, наверно, первый покину. Вам же дальше? До Москвы? – Саня обратился к Коле.

Коля, в это время, вытащил из сумки хлеб и колбасу. Тоже джентельменский набор, своего рода.

– Да, – медленно ответил Коля.

– У вас там родня? – уплетая яйцо, с набитым ртом вопрошал Саня.

– Родня, – медленно отвечал Коля, отрезая хлеб ножичком с наборной ручкой и откидывающимся лезвием. Что наводило на определённые размышления о происхождении этого ножичка.

– А тебе куда? – обратился Саня к парню, похожему на бурята.

– До конца. Тоже до Москвы.

– Как звать тебя?

Парень, похожий на бурята, словно бы споткнулся, называя своё имя:

– Анжил^[6].

– Надо же, имечко какое! Прям Ангел! – улыбался Саня. – А у буддистов разве есть ангелы?

– У буддистов есть добрые духи, – ответила Сане Вера Ивановна.

– Надо же, как названия похожи, – покачал головой Саня.

И спросил у парня в лоб:

– Ты бурят?

– А что, не видно? – усмехнулся в ответ Анжил. – Не видишь, – негр!

– Ну, это… извини…

В это время поезд накренился на повороте. Агриил тут отводил душу! И покачивал вагоны, и издавал свои любимые утробные «паровозные» скрежеты. Скрипел и стонал. Шуршал. Выл.

Хочешь-не хочешь, а что-то такое «страшное» заползает в человеческую душу. Поезд кренится, кренится и.

Вера Ивановна перекрестилась и прошептала:

– Господи, помилуй.

Анжил неожиданно доброжелательно глянул на студента:

– Ладно, проехали, – сказал он. – Вообще, у меня только мама бурятка, а отец – русский. Был. Умер, давно. В аварию попал, когда я был маленький.

– Бурятки – красивые бывают, – заметил Коля.

– Согласна, – кивнула учительница. – Между прочим, декабрист Николай Бестужев женат был на бурятке.

– Ну, так это – когда в Сибири проживал, – взмахнул рукой Коля, словно отгоняя назойливую муху. – У нас это всем известно. Женился, когда ссыльным оказался. В столице, небось, на эту бурятку и не глянул бы. В Сибири, брат, всё по-другому. Потому и женился.

– Да, родня Бестужева детей от этого брака не признала, – согласилась учительница. – Тоже, трагедия. Но декабрист женился не просто так, а потому, что полюбил. Сохранил ещё способность любить. Что, тоже, согласитесь, не каждому дано. Да ещё и в таких обстоятельствах.

– Согласен, – кивнул Коля.

– А внук, кажется, в сталинские лагеря попал, – продолжила учительница. – Я про это читала.

– Вот как людей жизнь перемалывает… – вздохнул Коля. – Тасует, как колоду краплёную.

Агриил не любил крестных знамений. Даже через перегородку. Но однократное «Господи, помилуй!» из уст ничего не понимающей в духовной жизни мирянки ему не могло сильно повредить. Так, слегка кольнуло в бок.

Тем более, что вокруг этого самого Анжила роился целый полк злобных духов. Духи приветствовали Агриила, осклабившись.

Анжил выслушал историю женитьбы декабриста Бестужева спокойно. Он также спокойно вытащил и положил на стол хлеб, яйца, кусок сушёного мяса.

– А я думал, что буддисты с собой в дорогу берут? – начал было Саня.

– Да что ты заладил! – не выдержал Анжил. – Русский я вообще, по отцу! Буддисты! Ты на себя посмотри – настоящий татарин!

– Ага, – кивнул Саня, совершенно не обидевшись. – Мой батя – татарин, что не помешало ему от нас уйти. Бросить мою мать. Ты не обижайся, мне просто про буддистов интересно. Про нирвану, про карму. Я, может, хочу стать буддистом.

– А с чего ты взял, что я буддист? – как-то странно взглянул на Саню Анжил. – Я мусульманин! Твой отец, к примеру, тоже мусульманин?

– Да откуда мне знать? Я отца не видел уже лет десять. Мать сейчас в церковь начала ходить, по праздникам. В обычную, в православную. А отец… Может, он теперь поклоняется какому-нибудь культу Вуду, – скорчил Саня страшную «физиономию».

– Не клевещи на отца, – притронулась к руке Сани Вера Ивановна.

– Да ладно. Я же не со зла, – улыбнулся Саня. – Конечно, хотелось бы с отцом поговорить. Что он, да как. Да только… ищи-свищи. Алиментов даже не платит. Может, его уже и на свете нет.

– Всё понятно, – пожал плечами Анжил. – А то заладил, как попугай: «буддист, нирвана.». Только мусульманство – религия истинная. Нет Бога, кроме Аллаха! Понял? «Аллах акбар» – «Бог – велик». Понял, нет?

Али-Анжил вытащил из кармана чётки.

– Вот, смотри. Это называется «суббах», по-арабски. И вообще, меня зовут Али. Это у меня старое имя по привычке вылетело. В поезде не могу я творить намаз, а чётки – вот они. Молиться по ним я могу.

– Что уж не понять, – кивнул Саня. – Чего ты злишься? Я ж не знал! Акбар, так акбар. Молись, на здоровье. Я вот – никому не молюсь. И что?

– Да один бог, только верят все по-разному, – примирительно произнёс Коля. – Какая разница – Аллах, Будда.

– Так говорят все неверные. Гяуры так говорят!

Али даже опустил на колени руки, держащие хлеб и мясо. Эта фраза его возмутила!

– Гяуры!

Глава 12

– Кто, кто? – не понял Саня.

– Неверные. Те, кто Аллаха не признаёт и Магомеда, пророка его. Салляллаху аляйхи васаллям^[7].

– А сам-то ты давно стал мусульманином? – глянула в корень Вера Ивановна.

– Полгода, – ответил Али-Анжил. – Чуть больше. Ну, и что?

Над столом нависло молчание. Не то, чтобы тревожное, не то, чтобы стеснительное. Нет. Такое… Какое-то…

Просто всем сидящим требовалось обдумать слова Али-Анжила. Молчание снова прервала Вера Ивановна.

– Ладно, – кивнула она. – Про мусульманство мы поняли. А что ты вообще… по жизни делаешь? Работаешь, учишься?