– Выучился уже, – ответил Али-Анжил. – Электротехнический техникум закончил. Электрик я.

– Где работаешь? – поинтересовался Коля.

Али-Анжил отвечал как-то «с оттяжкой». Славно бы раздумывал: отвечать, не отвечать. Что отвечать и зачем.

Вера Ивановна поглядела на Али-Анжила ещё раз и вдруг подумала о том, что ей, почему-то, до рези в глазах хочется читать Иисусову молитву.

«Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешную!» – начала она. Про себя.

Не являлась скромная учительница продвинутой в делах духовных. Прочла молитву несколько раз и быстро сбилась. Тут ещё и завтрак продолжался, проводница сновала туда-сюда, пассажиры двигались по проходу. Превратилась её молитва Иисусова в один вздох: «Господи помилуй!»

Но вздох этот не покидал пожилой учительницы. И на том спасибо…

– Работаешь где? – переспросил Коля.

– Не работаю… пока, – с трудом выговорил Али-Анжил. – Поработал немного на стройке, электрику тянул. Платят копейки. Ну, типа. Да ещё обсчитали.

– Да, платят нашему брату неважнецки. Не любит хозяин платить, – согласился Коля. – Развели капитализм. А что, на заработки?

– Ага, на заработки, – вроде бы как даже обрадовался Али-Анжил. – Говорят, в Москве много платят. Если найти место. Аты?

– И я… на заработки… – прохрипел Коля.

Вера Ивановна вздохнула про себя: «Господи, помилуй»! Она, пожилая учительница, очень ясно видела, что Али-Анжил, скорее всего, врёт. Врёт и Коля.

Уж что-что, а враньё она чуяла за километр. Сколько наслушалась она от учеников умопомрачительных историй, в которых присутствовало враньё полное, враньё наполовину, на треть и на полный набор всевозможных частей.

Учительский и житейский опыт также подсказывал Вере Ивановне, что иногда не следует подавать виду, что ты разглядел где-то прямое или косвенное враньё. Мало ли, почему люди врут. Надо будет – всё проявится.

Завтрак подходил к концу. Студент уже дважды сбегал за чаем и откупорил коробочку с бабушкиным печеньем:

– Угощайтесь! Бабушка сама пекла!

– Дай Бог здоровья твоей бабушке, – Вера Ивановна взяла печенье. – Вкусно!

Коля тоже съел одно. Забытый вкус детства растаял на языке, словно его и не было. Мираж. То ли вкуса не было, то ли детства.

Али-Анжил отказался от угощения. Саня упаковал остатки печенья в мешок:

– Пригодится ещё. В общаге ничего не пропадёт. Полезу, поваляюсь часок. Почитаю. Вот, книженцию какую-то с собой захватил!

– Покажи, – поинтересовалась Вера Ивановна.

– Да вот…

– И ты туда же, – вздохнула Вера Ивановна, взглянув на фамилию автора. – Я думала, она (автор книги, Ф.И.О.), уже из моды вышла. Вот поверь мне – я прочла одну её книжечку и больше – не смогла. Секс, воровство, убийство. Ужас. Беда.

– Да ну, развлечение просто, – не согласился Саня. – Вы как-то слишком серьёзно!

– Жизнь гяура, – тихо, как бы про себя, произнёс Али-Анжил^[8].

– Что? – переспросил Саня, забирая детектив из рук учительницы.

– Ничего, – ответил Али-Анжил. – Сам не понимаешь, как ты живёшь.

– Пойду-ка я, покурю, – поднялся Коля. – Как я понимаю, компании у меня нет?

– Не курю. Курить вредно! – улыбнулся с верхней полки Саня.

Али только стрельнул глазами.

– Жить – вообще вредно, – вздохнул Коля, сделав рукой какое-то странное движение.

Мы-то знаем, кого он отогнал в очередной раз.

– Слышь, студент, – обернулся Коля, разминая в руках сигарету. – А что, общаги для студентов ещё есть?

– Есть, – повернулся на полке Саня. – Правда, мало, на всех не хватает. – Начальство сдало здание всяким частным конторам.

– Это хорошо, что ещё есть, – Коля кивнул, словно от его одобрения что-то зависело. – Общага, брат, хорошее дело.

Не стал бы он рассказывать юнцам, что и сам, до сих пор, живёт в общаге. Правда, в общаге для рабочих. В комнате на двоих. В последнее время – вообще один, так как сосед его «подженился» и вещички вывез. За общагу Коля за него платит. Платит исправно, чтоб никого не подселяли. Да ещё коменданту приходится регулярно «ставить», чтоб тот «не видел», что место пустует.

За тот год, что сосед съехал из общаги, Коля привык к одиночеству.

Но – к одиночеству «внутриобщажному», а что там творилось в его сердце, когда приходилось думать о настоящем доме и семье, то это тема запретная.

– Пошли, накатим! – появился Четырис.

– На том свете тебе наливать не будут, – предупредил Дванс.

«Вот она, семейка моя! – усмехнулся про себя Коля. – Пошли прочь, зелёные! Забодали вы меня!»

Агриил издал очередной скрип и стон. Поезд шёл вверх.

– Господи, помилуй! – снова отреагировала учительница.

Дорога давно построена, но всё работает надёжно. А вот в жизни человеческой – надёжности мало.

Сколько подъёмов и спусков случилось, например, в Колиной жизни! Сколько карабканий вверх и безбашенных падений? А также петель, оборотов и тоннелей? Тоннелей таких тёмных и глухих, что свет в конце почти не маячил.

Кому они нужны, кому интересны? И вообще…

Куда уходят наши перевалы и переправы? Куда ушли трудности и радости всех тех работяг, что тянули железную дорогу чудны́ми инженерными петлями и пробивали в непробиваемых горах железнодорожные тоннели?

А где мысли и чувства их начальников? Где строгие приказы? Где ругань, наказания, штрафы? Протесты и подчинение?

Ведь и косточки – давно истлели. И тех, и других. Начальников и подчинённых.

Куда, вообще, деваются человеческие грехи и хорошие поступки? Ругань и молитвы? Ненависть и любовь?

И наши – куда денутся? Наши-то, бесценные – куда?

Коля кашлянул, вытащил из кармана зажигалку и покинул четвёртый отсек тринадцатого вагона.

Глава 13

Темнота в тоннелях не пугает ни добрых, ни злых духов. Им, в принципе, не нужно электрического освещения. Всё и так понятно.

Если мелкие бесы внушают людям мелкие, целенаправленные и зловредные мысли и толкают людей к мелкому хулиганству (всех сортов и мастей), то большие бесы внушают «крупные мысли». И толкают к соответствующим поступкам.

Иногда…

Вот, вспомните: Каин убил Авеля.

Это – тот самый, первый случай, когда дьявол полностью овладел сердцем бедняги Каина. Правда, тот сам позволил ему войти. Наверно, через двери зависти, с которыми, до этого, побаловались мелкие бесы.

Может, он вошёл через двери тщеславия. Или – ещё как-нибудь. Быстро впустил он врага или постепенно – об этом история умалчивает.

И вот, Авель убит. Совершён поступок. Дело – сделано.

Бес доволен.

А что же Каин? Каин – не кается. В его душе нет места даже крупице совести, поэтому покаяния из неё не вышибить. Каин говорит: «Не сторож я брату моему».

В этой фразе, в принципе, нет ничего плохого. Мы, действительно, не сторожа нашим братьям. Мы должны стоять на страже своей души, чтоб отследить тот самый момент, когда ею хотят овладеть злобные духи. Всякие: мелкие, крупные. Кому как.

Что же в этой фразе плохого?

То, что её произносит убийца. В этой фразе плох – обман. Попытка обмануть Бога. Мол, не знаю я. «И не шей мне мокруху, начальник!»

Но Богу не нужно человеческого зрения. Не надо путать, в очередной раз, земное и Небесное. Не надо мерить зрение Бога человеческими мерками.

Не бывает поругаем Бог…

Каин приговорён к бессмертию и вечным скитаниям. Никто не сможет лишить его жизни. Неприкаянный он. Вот оно, что за слово.

Не-при-каянный. Не может, по состоянию своей души, даже пристроиться к покаянию. Только попробуйте представить себе, что творится внутри неприкаянной души. Творится бесконечно.

Страшно. Бр-р-р…

Вот ещё что происходит. К примеру, пассажир лежит на месте № 18, а Агриил уже не гремит и не корёжится, а шепчет ему на ухо и радуется.

Чему?

Во-первых, тому, что его слышат. Но не подозревают о том, что это именно он сидит тут и нашёптывает прямо человеку в ухо!

Вернее, внушает бедняге мысли, прямо в мозг.

Во-вторых, радуется тому, что его не гонят. А как гнать того, о ком человек даже не подозревает!

В-третьих, Агриил радуется тому, что, скорее всего, всё будет сделано, как он задумал. Будет выполнено то задание, на которое он, Агриил, посылается существом гораздо более могущественным, чем он сам.

А этот жалкий человечишка просто должен задание исполнить. И всё!

Но Агриил не радуется. Он зло-радуется. Злорадствует. Чувствуете разницу?

Радость предполагает, что тот, кто радуется, делает это относительно кого-то или чего-то. Человека, животного, дерева, неба, картины, стола, жаренной картошки. Мироздания, наконец. И т. д.

«Радуйтеся, праведные, о Господе»^[9] – вот так, видимо, звучит высший аспект радости.

«Упивайтесь, безбожные, злом» – так, видимо, звучит апогей злорадства.

И на всё это способна человеческая душа.

Всё зависит от того, кто в ней главенствует. Ангелы или демоны. Бог или дьявол, по большому счёту.

Переплетения и содержание человеческих душ – могут видеть Ангелы. Насколько им позволено Богом, согласно их чину. Недаром художники часто рисуют Ангелов грустными или плачущими.

Художники не видят Ангелов, они их чувствуют…

Недаром ещё говорят, что радуются Ангелы даже об одном грешнике покаявшемся, даже о самом незначительном, мелком грешнике. Поют там, на небесах, Бога славят.

Понятно, почему. Как насмотрятся на наше зло.

Как насмотрятся на эти рожи, на всю эту мешанину «злобных», вьющихся над нами и проникающих в наши сердца.

Глава 14

Алиил скорбно смотрел на засилие злобных духов в своём любимом вагоне № 13, своего любимого поезда №Ч/Я001.

Ох, ох-ох.

Вокруг студента вьются: пара мелких тщеславных бесов, пара жадных, обжорливый. Один тщеславный нашёптывает мысли о женитьбе на дочери олигарха, для занятия соответствующего места в общественной иерархии. «Инфинити, Багамы». «И тут я, такой неотразимый.».

Другой тщеславный зовёт: «Надо бросить на фиг всё! Всю эту мирскую суету! Надо достигать «освобождения»! Надо вырываться из «колеса Сансары». А что? Обрил голову, сиди, пой мантры. Будешь, как монахи в фильмах о Шаолине – бегать по воде, прыгать по верхушкам деревьев. Ну, и конечно, тут появляется красавица в кимоно! И сокровища древних пирамид! (пирамиды, правда, немного не из этой оперы, но какая разница.)»

Поскольку бес мелкий, он больше ничего не знает. И просто дёргает за ниточку: «Вот достигнешь «освобождения» и станешь выше всех этих мелких людишек!» «Познаешь тайны, станешь всемогущим, как бог…»

Детский сад, ясельная группа.

Студент Саня эти мысли вроде бы и не очень принимает. Так… приятно помечтать.

Ещё вьётся над бедным Саней блудная мелкота, видимо, привлечённая книжкой. А также прилетевшая в отсек из-за перегородки. В соседнем отсеке, кроме мужичка с места № 18, едет девчонка, если можно назвать её так назвать. Танцовщица стриптиза. Как пройдёт в туалет, по проходу, так за ней эти блудные стелятся, как шлейф. У всех мужчин будят определённые мысли и чувства.

А как начинает она на верхнюю полку лезть, то прямо хоть свет туши!

И у женщин тоже… будят.

Те плюются ей вслед, ругаются. Гневных бесов полно и завистливых тоже, хоть отбавляй.

На двух нижних полках соседнего отсека едут мамаша с сыном-подростком. У сына нога в гипсе, а то бы, он, конечно, место стриптизёрше уступил. Приходится и ему смотреть на все части стриптизёрского тела.

Бесов – хоть отбавляй.

Над Колей, кроме двенадцати алкогольных, ещё и гневный, тщеславный и тоскливый, над Верой Ивановной – тоже же тщеславный со сребролюбивым. Есть, есть. Хоть и поодаль держатся, но стоят на страже.

А вот над Али-Анжилом… кроме всех мелких, ещё и такой – из тех, которые сопровождают не всех приверженцев Аллаха и пророка Мухаммеда. А только некоторых, самых воинственных.