Наша беседа была не последней, и уж точно не самой содержательной. Однако, несмотря на краткость первой встречи, она оказалась очень важной. Благодаря ей я утвердился в собственном интересе к явлениям «убийство» и «серийное убийство», а в последующих разговорах с ним и с другими преступниками в местах заключения я наращивал экспертные знания. Кстати, позже я убедился в существовании парадокса – разговаривая с серийными убийцами, нельзя принимать на веру ничего из сказанного ими.

Причудливые отношения с правдой были, в частности, у Нильсена, в общении с которым я начал понимать: серийным и некоторым другим убийцам свойственны нарциссизм, манипулирование и притворство. В действительности они совершенно не похожи на хорошо образованных и харизматичных нарушителей закона, которых так любят показывать в кино и телесериалах.

К концу того дня в тюрьме начали шутить, что новый замдиректора, то есть я, произвел Нильсена в «говнотрубные красноповязочники». Так называли заслуживших хорошую репутацию заключенных, которым разрешалось перемещаться без сопровождения надзирателя. Они действительно носили на руке красную повязку со своей фотографией. Такие есть в каждой тюрьме – они работают почти наравне со штатными сотрудниками. И хотя я не собирался направлять Денниса на работы по очистке канализации, эта шутка ясно намекала на омерзительные способы, которыми «новенький» избавлялся от жертв, и на то, что его разоблачение стало возможным благодаря сантехнику из компании Dyno-Rod.

Итак, он отправился к врачу, а Эрик сказал, что денек выдался чересчур волнительный, надо бы выпить еще чайку и слегка успокоиться. Я охотно согласился.

Тогда я не знал, однако мне предстояли долгие годы работы, в ходе которой я должен был контактировать с сотнями убийц, включая серийных. Некоторые поражали меня, многие удручали, а очень немногие по чистой случайности стали друзьями.

За чаем я думал, что пора освоить азы работы начальника тюрьмы, а опыт и знания, полученные в Уормвуд-Скрабс, – взять хотя бы первую встречу с Нильсеном – серьезно помогут в дальнейшей карьере.

Первое назначение я получил в тюрьму с самым типичным названием.

Все, в которых мне довелось работать, носили названия, вызывающие ассоциации с сельской местностью – звучали как‑то по‑деревенски мило и идиллически. И хотя в свое время они, похоже, действительно соотносились с окружающей действительностью, в наши дни это совершенно не так.

Тюрьма Уормвуд-Скрабс^[8] строилась руками заключенных в период с 1875 по 1891 год на поросшем лесом участке площадью около 8 гектаров в западной части Лондона. Даже в то время местные жители возражали, хотя название свидетельствует об относительно укромном расположении.

К 1983 году, когда я прибыл в Скрабс, в пенитенциарной политике страны создались предпосылки для весьма существенных перемен благодаря одному случаю из давнего прошлого. В свою очередь, это имело важное значение для моей карьеры. Этим более давним случаем был побег шпиона Джорджа Блейка.

В 1961 году его признали виновным по пяти эпизодам нарушения закона о государственной тайне и приговорили к 42 годам тюремного заключения. На тот момент это был самый длительный срок лишения свободы в истории британского правосудия.

Во время Второй мировой войны Блейк работал в Управлении специальных операций^[9] и в MI6^[10]. После войны его направили в Корею для организации местной агентурной сети. Там он был захвачен северокорейскими войсками и провел три года в плену. За это время Блейк превратился в убежденного коммуниста, а после освобождения и возвращения в Англию начал тайно сотрудничать с советской разведкой, передавая секретную информацию о работе британской. Считается, что до разоблачения в 1961 году, ставшего возможным благодаря польскому разведчику‑перебежчику, Блейк сдал не менее сорока агентов, многие из которых погибли.

Во время следствия Джордж находился в тюрьме Брикстон, затем его перевели отбывать наказание в Скрабс. Там он не задержался и в октябре 1966 года бежал. Выломав проржавевшую решетку окна второго этажа, Блейк выбрался на небольшой навес над входом в блок и спрыгнул на землю всего в 18 метрах от тюремной стены. Побег тщательно подготовили, поскольку почти сразу через стену перекинули веревочную лестницу, которую заключенный использовал для побега. Неудачно приземлившись с другой стороны стены, он сломал левое запястье, и сообщникам пришлось помочь ему дойти до машины. Организаторы побега, которые в свое время тоже сидели в Скрабс вместе с Джорджем, прятали его на конспиративных квартирах в Лондоне и окрестностях. Затем, в канун Рождества 1966 года, его тайно переправили в Советский Союз. По состоянию на 2017 год Блейк по‑прежнему жил в Москве на пенсию сотрудника КГБ^[11].

Побег сразу же вызвал большой политический резонанс, а в министерстве внутренних дел воцарилась самая настоящая паника, поскольку за пару лет до этого побег совершили участники «Великого ограбления поезда» Чарли Уилсон и Рональд Биггс^[12]. Министр внутренних дел того времени Рой Дженкинс попытался успокоить разразившуюся политическую бурю, назначив лорда Маунтбеттена главой комиссии по проверке режима мест заключения.

В своем докладе комиссия рекомендовала минимальный перечень мер, необходимых для обеспечения содержания заключенных под стражей, а также предложила распределить всех лиц, находящихся в местах лишения свободы (кроме женщин и малолетних преступников), на четыре категории содержания в зависимости от степени общественной опасности в случае побега.

Хотя с 1966 года произошло множество изменений во внутренней и внешней безопасности тюремных учреждений, эта классификация существует до сих пор и остается основой для определения условий содержания заключенных. Сегодня эти четыре категории по‑прежнему выглядят так:

Категория А: заключенные особой категории, такие как Нильсен, «побег которых должен быть исключен при любых обстоятельствах либо в силу соображений безопасности, касающихся шпионов, либо в силу агрессивного поведения, которое будет представлять опасность для граждан или полицейских в случае побега».

Категория В: заключенные, «применение к которым самых современных и особенно дорогостоящих мер предупреждения побега может быть неоправданным, но которые должны содержаться в условиях строгой изоляции».

Категория С: заключенные, «у кого нет возможностей и желания совершить попытку побега, но недостаточно стабильные для содержания в условиях, не предусматривающих мер предупреждения побега».

Категория D: низшая категория, «которой можно обоснованно доверить отбывание срока в открытых условиях»^[13].

Решение по отнесению к любой из категорий принимается субъективно, что допускает влияние факторов, не имеющих отношения к соблюдению мер безопасности. Так, сотрудник может поменять заключенному категорию с целью ужесточения контроля над ним или воспользоваться классификацией ради избавления от перенаселенности камер.

Однако в пенитенциарной службе не прекращаются дискуссии по вопросу концентрации или, наоборот, рассредоточения узников особо строгого режима содержания.

Что безопаснее и эффективнее – поместить всех в какое‑то одно место (что‑то вроде супертюрьмы) или же рассредоточить по всем тюрьмам страны?

Сегодня действует система рассредоточения, но все же стоит задуматься, действительно ли подобная политика способствует надлежащему порядку и лучше обеспечивает невозможность побегов.

Она постепенно вводилась с 1966 года, однако в 1970‑х годах произошли четыре бунта заключенных особо строгого режима там, где система начинала действовать. Последний в серии бунтов, случившийся в августе 1979 года в крыле «D» тюрьмы Уормвуд-Скрабс, оказал определенное влияние на мое назначение туда четырьмя годами позже. Доклад о том, как начался бунт и каким образом удалось восстановить порядок, опубликовали только в 1982 году, и на момент моего появления его выводы все еще оставались темой горячих споров.

Потребовалось несколько дней, чтобы администрация вернула контроль над крылом «D», и порядок вернули только с помощью специально обученных сотрудников Группы тактических действий с минимальным применением силы (MUFTI), которую сформировали после предыдущих бунтов. Изначально сообщалось, что никто из заключенных не пострадал от действий MUFTI в ходе операции. Лишь через месяц директор представил министерству внутренних дел письменный отчет, где раскрывалось истинное количество раненых – 53 человека. В результате официального запроса относительно бунта выяснилось:

«Существуют основания полагать, что члены комитета РОА больше, чем следовало, вмешивались в процесс принятия оперативных решений, при том что заместитель директора, дежурный врач и заместитель директора по управлению крылом «D» либо вообще не участвовали, либо получали недостаточно информации и советов».

Когда я начал работать, последствия все еще чувствовались. Многие сотрудники живо описывали события. Особенно откровенно высказывался Эрик, считавший, что узникам крыла «D» дали слишком много поблажек. В результате режим стал «чересчур мягким», поэтому, как он выражался, «если ребята из MUFTI раскроили несколько бошек, то и ладно, зато показали, кто тут рулит». Откровенно говоря, такая культура преобладала. И хотя я был безмерно благодарен Эрику за поддержку, все же понимал: нужно искать других союзников, если в планах задержаться на должности в Скрабc и начать внедрять именно те перемены к лучшему, возможность которых привлекала меня в этой работе.

Поразмыслив об этом тогда, я понял, что здравомыслие диктует необходимость заручиться расположением Иэна Данбера, многоопытного и охотно идущего навстречу предложениям директора тюрьмы. Однако здравомыслие не всегда берет в расчет суровые трудовые будни человека, старающегося управлять «пенитенциарной помойкой».

Данбер был по горло занят решением административных и бюрократических вопросов функционирования «заведения». После увольнения Джона, случившегося всего пару лет назад, ему пришлось возвращать Скрабc к определенному порядку и в то же время стараться справляться с подспудными и, похоже, бесконечными проблемами управления зачастую открыто враждебно настроенной частью персонала.

Могу точно сказать: временами его это сильно утомляло.

После встречи с Нильсеном я задумался о том, что делаю в этой тюрьме. И осознал: мне совершенно недостаточно быть просто надсмотрщиком над людьми, находящимися в моем ведении. Я искренне верил – и продолжаю верить – в возможность исправления и в то, что это реально лишь через понимание людей, которых ты стараешься исправить. После нескольких недель раздумий я пришел к Данберу с просьбой порекомендовать мне подходящего наставника. Он предложил переговорить с главным психологом тюрьмы по имени Робин Сьюэлл, а также, с учетом моего академического прошлого, «попробовать навести справки о больничной пристройке и познакомиться со стариной Максом Глэттом».

Он был внештатным психотерапевтом тюрьмы и первопроходцем в области оказания помощи алкоголикам. Глэтт видел в них не источник неприятностей, а людей, нуждающихся в первую очередь в лечении, и еще в 1952 году организовал в Национальной системе здравоохранения самое первое отделение для лечения алкоголиков. Оно, как и открытые им впоследствии, работало по принципу «терапевтической общины», то есть лишенной иерархии поддерживающей среды, в которой пациенты принимают на себя ответственность за собственные поступки. Мне предстояло познакомиться с этой практикой поближе. Ее цель состояла в том, чтобы избавиться от формальных подходов, а тюрьма – как раз то место, где формализацией пронизаны все стороны жизни.