Теоретически я мог бы в этом предисловии сделать еще одну вещь – представить Маркуса Габриэля русскоязычному читателю. Но, честно говоря, я всегда считал эту функцию предисловий к переводам самой ущербной и ненужной. Найти сегодня информацию о Габриэле очень просто, тем более что на русский язык уже были переведены две другие его работы: «Власть искусства»^[5]и «Я не есть мозг»^[6]. Поэтому я не чувствую в себе никакого морального или профессионального долга говорить о месте данной книги в интеллектуальной биографии автора или о самом этом авторе. Как пишет в этой книге сам Габриэль, мы можем совершать ошибки в своем моральном познании. Возможно, и в данном случае я ошибаюсь относительно своего долга как переводчика. Пусть это останется на моей совести.

Салин Алексей Сергеевич,

кандидат философских наук,

доцент школы дизайна НИУ ВШЭ

Введение

Царит великая смута. Кажется, что ценности свободы, равенства, солидарности и их рыночное воплощение, считавшиеся в последние десятилетия, по крайней мере, с падения Стены в 1989 году самоочевидными, подвергаются неуправляемым потрясениям. Этот процесс, который можно рассматривать как воскрешение истории, сопровождается путаницей в основных понятиях морали ^[7]. Мы будто застряли в глубоком ценностном кризисе, который поразил нашу демократию.

Такие страны, как США, Польша, Венгрия и Турция, на наших глазах все больше отклоняются от понимания демократического правового государства как морально обоснованной ценностной системы. Дональд Трамп сотрудничает с Ким Чен Ыном, Орбан заключает пакты с антипросвещенческими автократическими правителями, польское правительство подрывает разделение властей и ослабляет независимость судов. В Германии растет праворадикальный террор – наше общество, аналогично с обществом в США, будто раскалывается на прогрессивные либеральные силы и порой откровенно расистские, порой по крайней мере ксенофобские и немецко-националистические группировки.

Этот ценностный кризис усиливается кризисом коронавируса, который поразил не только наши тела, но и общество. Сперва он, конечно, имел позитивные эффекты. С марта 2020 года ощущалась новая солидарность, вызванная тем, что политика пришла к доселе невиданному моральному решению: чтобы спасти людей, сохранить систему здравоохранения и разорвать инфекционные цепи пандемии, была аннулирована неолиберальная предпосылка о том, что логика рынка является высшим общественным принципом. Тогда как куда более губительный климатический кризис так и не заставил нас пойти на радикальные экономические убытки дабы сделать морально правильное, новый коронавирус сразу же вставил палки в колеса глобальных производственных цепочек.

Поэтому уже по экономическим причинам ясно, что после кризиса мы не сможем действовать точно так же, как раньше. Но для этого нам нужна новая общественная модель, которая должна стоять на более стабильном фундаменте, чем проект чисто экономической глобализации. Ведь в условиях коронавируса она рассыпалась как карточный домик и, если учесть вместе финансовый кризис 2008 года и обозримые последствия кризиса коронавируса, может быть, даже принесла с 1990 года больше издержек, чем прибыли по сравнению с более устойчивой формой хозяйства ^[8]. Здесь речь идет не только о гигантских суммах, которые, например, должно было выделить германское государство, чтобы спасти банки и другие предприятия, но также и о сопутствующем ущербе от неконтролируемой рыночной логики, к которому не в последнюю очередь относится негативное влияние социальных медиа на ценностные представления либеральной демократии. Цифровизация, в частности, стремительное распространение интернета и проникновение смартфонов в нашу повседневность запустили борьбу за данные, шпионаж в интернете, целенаправленные манипуляции посредством техномонополий и кибератаки из России, Северной Кореи и Китая с целью дестабилизации либеральной мысли.

Каждый кризис наряду с рисками таит в себе и шанс для улучшения общественных отношений. Коронавирусный кризис ставит нас перед зеркалом: он показывает нам, кто мы, как мы ведем хозяйство, как мы думаем и чувствуем, и открывает тем самым пространство для позитивного человеческого преобразования. В идеальном случае оно ориентируется на моральное познание. Мы сможем улучшить общественные отношения, только если мы будем больше, нежели ранее, обращать внимание на то, что по моральным соображениям мы должны делать, а от чего – воздерживаться.

Распознать этически несостоятельные паттерны мысли и сформулировать предложения по их преодолению – это задача философии. Но философия не может взяться за нее в одиночку. Ей нужно взаимодействовать с естественными, техническими, гуманитарными, социальными науками и науками о жизни. При этом речь идет не только о чисто академическом вопросе, а вообще о том, кто мы есть как люди и кем мы хотим стать в будущем. Чтобы разработать эту форму самопознания и устойчивого «ви́дения блага», как назвал это американский философ Брайан Лейтер^[9], необходимо организовать глубинное взаимодействие науки, политики, экономики и гражданского общества, пронизанное взаимным доверием.

Для этого требуется, чтобы мы отказались от глубоко засевшей мысли о том, что общество в своей основе управляется соревнованием и борьбой за ресурсы, которые можно сдерживать только посредством государственного контроля и надзора. Цель просвещенного общества скорее есть автономия – самоуправление его членов посредством морального познания. Ввиду условий современного разделения труда и необозримости сложных глобальных производственных цепочек нам нужен столь же глобальный «дух доверия», то есть больше того, что принято называть «солидарностью»^[10].

Накопившиеся кризисы (кризис либеральной демократии, слабости в системе здравоохранения, глобальное соревнование систем, вышедшая из-под контроля цифровизация) обнаружили в начале 2020 года некоторые системные слабости мирового порядка, который был практически полностью организован на принципах экономической глобализации. Но в кризисные времена становится ясно, что солидарность и сотрудничество не работают, когда право голоса имеют одни лишь рынки, так как они делают ставку на соревнование, жажду прибыли и, все больше, национализм. Китайский государственный капитализм показывает это так же наглядно, как и политика Дональда Трампа America First^[11], и, к сожалению, это касается и внутриевропейского соревнования за медицинские блага, которое началось сразу после объявления пандемии и катастрофических сцен в Северной Италии.

Как бы то ни было, в ходе растущего распространения социальных медиа (прежде всего через смартфон) вновь стало видно, что история не автоматически ведет к морально-правовому прогрессу. Чем больше мы можем ежеминутно осведомляться о мировых событиях, тем отчетливее кажется, что они движутся в сторону невообразимых и устрашающих ситуаций: от конца демократии, новых пандемий, неудержимого климатического кризиса вплоть до искусственного интеллекта, который грозит истребить (по нашей же вине) наши рабочие места и, может быть, даже – как в «Терминаторе» – само человечество. Перед лицом гигантского множества этих проблем сегодня встает насущный, затрагивающий все сферы общества вопрос: что же нам делать?

Но прежде чем решать, справедливо это впечатление или нет, нам следовало бы сперва уточнить некоторые понятия. Ведь как можем мы говорить о вещи, если мы не прояснили, как мы ее понимаем?

Нечто, что мы как люди должны делать или от чего мы должны воздерживаться, я далее называю моральным фактом. Моральные факты выражают всеобщие, касающиеся всех людей требования и определяют критерии, по которым нужно оценивать наше поведение. Они показывают нам, что мы должны самим себе как людям, другим живым существам и общему для всех живых существ окружающему миру (как гласит знаменитая формулировка американского морального философа Томаса М. Скэнлона)^[12]. Моральные факты подразделяют наши намеренные, рационально контролируемые действия на добрые и злые, между которыми лежит область морально нейтрального, то есть область дозволенного.

Эти три области – доброе, нейтральное и злое – есть этические ценности, значение которых универсально, то есть распространяется на все культуры и времена. Ценности не только позитивны. Они определяют не только то, что мы должны делать, но и то, от чего мы должны воздерживаться. Кроме того, моральное мышление, разумеется, оставляет нам пространство для действий, которые не являются ни добрыми, ни злыми. Многое из того, что мы ежедневно делаем и чем занимаемся, не подлежит никакой моральной оценке, и важной задачей философской этики является выявление разницы между морально нагруженными и нейтральными действиями. Только так мы понимаем, где пролегает сфера свободы, однозначно моралью не регулируемой.

Не все, что мы делаем, подпадает под категории добра и зла. Многие повседневные действия морально нейтральны, что человечество должно было понять, к примеру, на основе человеческой сексуальности. Многое из того, что ранее считалось аморальным, мы уже давно рассматриваем как морально нейтральное – что ведет к моральному прогрессу.

Моральные факты артикулируются как требования, рекомендации и запреты. От них отличаются неморальные факты, которые изучаются как естественными и техническими, так и гуманитарными и социальными науками и в случае успеха открываются ими. Неморальные факты не предъявляют нам никаких прямых требований. К примеру, мы знаем, что потребление алкоголя вредит нашему организму, но из одного этого не следует никакого ответа на вопрос, стоит ли нам пить алкоголь и сколько. Мы также знаем, что посредством открытий современной физики и их технического применения мы можем истребить человечество или способствовать его сохранению. Но из структуры исследуемого физикой универсума не следует, что люди вообще должны существовать и как мы должны с ними поступать.

Как мы должны поступать с людьми, которые, например, страдают от нейродегенеративного заболевания (например, болезни Альцгеймера), связано с тем, как протекает болезнь и какой отпечаток она накладывает на личность больных и их родственников. Но из исследования болезни самой по себе еще далеко не следует, как мы должны этически обоснованно обращаться с больными. Моральный прогресс возможен, только если мы признаем, что то, что мы должны самим себе, другим людям, другим живым существам и окружающему миру, хоть и связано с неморальными фактами, непосредственно из них не выводимо.

Мы уже давно знаем в этике, что моральные вопросы не полностью ограничиваются ближайшей областью пространства и времени. То, что мы должны делать или от чего должны воздерживаться, прямо или косвенно касается при модерне всех людей в настоящем и будущем, то есть еще и не существующих будущих поколений. Более того, наши обязательства превосходят область людей и касаются других живых организмов и окружающего мира (в смысле неодушевленной природы)^[13]. Этика имеет дело с универсальными ценностями и превосходит горизонт малых сообществ, в которых мы ежедневно движемся как их члены.

Во все более громком сетовании о том, что ценностные основы Просвещения и либеральной демократии пошатнулись и история повернула вспять, в основном забывают указать на то, что́, собственно, такое ценности и что именно имеют в виду, когда констатируют их кризис. Такие основополагающие прояснения понятий тысячелетиями предпринимались философией, и именно они вновь и вновь приводили к импульсам Просвещения.