Настораживает то, что и у нас в стране китайские меры вызывают восхищение и апробируется цифровой «надзорный капитализм», когда все мы в своей пространственной изоляции и social distancing^[18] как никогда прежде производим данные и тем самым шаг за шагом отказываемся от своей приватности ^[19]. Ведь теперь почти все мы сидим целый день перед экранами. Рабочее место и приватный укромный уголок сливаются в новом образе Home Office^[20], и можно ожидать, что многие предприятия воспользуются удобным моментом и ради сокращения затрат на содержание помещений будут вторгаться в частные домохозяйства и после кризиса коронавируса. Это сомнительные процессы, которые фактически продвигают новое «структурное изменение публичной сферы», полностью связывая последнее место приватности – квартиру, частный дом – с общественной сетью производства данных и товаров ^[21].

Такие крайние меры усиливают ценностный кризис либеральной демократии, который был не преодолен чувством солидарности в начале 2020 года, но лишь отложен. Регрессивные силы правого популизма уже поджидают нас у другого конца коронавирусного туннеля, и дело заключается в том, чтобы вакцинироваться от этой опасности сейчас, развив подходящие формы мысли, которые предоставят нам лучшее понимание того, что мы должны делать или от чего должны воздерживаться на моральных основаниях.

Модерн, наступивший под бой литавр Французской революции, покоится на утопии Просвещения, которая, по сути, состоит в идее о том, что наши институты – и прежде всего государство – должны стать инструментами морального прогресса, а это возможно только если наука, экономика, политика, а равно и каждый/ая отдельный/ая гражданин/ка ^[22] в своем повседневном поведении будут содействовать тому, чтобы мы разумно и добросовестно, индивидуально и коллективно стремились делать морально правильное. Во Французской революции утопия Просвещения казалась так близка, но тогда она ускользнула из-за резкой ответной реакции в основном националистических интересов – начиная с волн террора различных революционных фракций и последовавшего за ними наполеоновского деспотизма.

Разумеется, мы во многих отношениях ушли дальше XVIII и XIX века, как в хорошем, так и в плохом. Мы видели, в какую пропасть можно зайти, если двигать вперед научно-технологический прогресс, не продвигаясь так же быстро в моральном плане. Ведь из-за этого возникло, например, оружие массового поражения, которое в XX веке однажды уже точечно применяли к человечеству. А без свободного экономического прогресса, сопровождающегося современной техникой, нам не грозила бы климатическая катастрофа.

Мы сможем противостоять опасностям новой войны из-за усиления национализма, а равно и экологическому кризису, который угрожает сотням миллионов человек, только посредством морального прогресса. Насущная задача состоит в том, чтобы человек осмыслил свои моральные способности и начал осознавать, что только глобальное сотрудничество по ту сторону националистических эгоизмов позволит сдержать постоянно ускоряющееся движение в направлении всемирно-исторической пропасти.

Моральный прогресс состоит в том, что мы начинаем лучше понимать, что мы должны делать, а от чего – воздерживаться. Он предполагает познание и в целом состоит в том, что мы открываем моральные факты, которые частично были скрыты. То, что мы должны делать или от чего должны воздерживаться, связано с тем, как устроена действительность, то есть с фактами. Какие меры подходят для сокращения выбросов, вредящих окружающей среде, как диагностировать и лечить болезни, как справедливо распределять ресурсы, какие формы выражений нужно классифицировать как психическое насилие, как преодолевать сексуальные домогательства и другие формы гендерной дискриминации, пронизанной властью и насилием, как нам следовало бы регулировать эвтаназию – все это морально-правовые вопросы, на которые можно ответить, только если обратиться к действительности.

Как устроены неморальные факты, мы в идеальном случае можем определять, проводя исследования, объединяющие естественные, гуманитарные, социальные и технические науки, то есть давая университетам и другим исследовательским учреждениям задачу изучать действительность с оглядкой на насущные моральные вопросы нашего времени. Философия также зависит от естественных наук и технологий, она, конечно же, не может игнорировать то, что мы знаем о людях, других животных и окружающей среде, напротив, она должна встраивать это знание в философски информированный образ человека. И наоборот, столь же важно, чтобы представители естественных и технических наук, а также и экономисты, которые все больше высказываются на философские темы, принимали к сведению состояние исследований в философии. Без такого междисциплинарного сотрудничества, в котором все партнеры всерьез воспринимают познания других и переводят их на свой язык, идеал Просвещения обречен на провал.

Если мы хотим выяснить, что мы должны делать или чего должны избегать в виду опасного положения, примечательного в моральном плане и касающегося, возможно, всех нас, мы должны считаться с любой формой экспертизы, которая помогает нам как можно более точно учитывать неморальные факты. Сегодня мы должны, например, настоятельнее чем когда-либо принимать к сведению, какие масштабные экологические кризисы связаны с нашим потребительским поведением и нашими глобальными производственными цепочками, чтобы мы могли принимать соответствующие моральные, политические и социально-экономические меры. Больше или меньше ветроэнергетики нам нужно, чтобы как можно скорее достичь наших целей по климату, – играет решающую роль в вопросе о том, как много ветряков мы должны установить и где именно. В то же время мы должны учитывать и другие неморальные параметры, в равной мере затрагивающие окружающую среду (например, какие ураганы возникают в том или ином месте? как много леса мы можем выкорчевать ради ветряков, не разрушив тем самым зеленые легкие региона?), чтобы мы могли с помощью разумного сотрудничества науки, экономики, политики и гражданского населения уготовить своим уже живущим детям, а равно и еще не рожденным людям наилучшее возможное будущее.

Это притязание пошатнулось из-за вторжения постмодернистского произвола, который все еще пытается убедить нас в том, что в конечном счете вообще нет никакой объективной истины, никаких фактов, которые можно было бы вывести на свет с помощью соответствующих методов исследования, но всегда лишь сдобренные политикой мнения. Многие даже считают, что науку в конечном счете никак нельзя отделить от беспочвенной, политически мотивированной манипуляции общественным мнением, так что теперь, особенно в ведущих американских и британских университетах, распространено мнение, что университеты – это место разрешения конфликтов на основе политики идентичности.

В этом смысле постмодернистский социолог знания Бруно Латур утверждает на протяжении десятилетий, что существуют не факты (matters of fact), но лишь различные предметы беспокойства (matters of concern), которые изучают или производят в лабораториях. Говоря конкретно, он считает, что Рамзес II не мог умереть от туберкулеза, как это показали исследования, поскольку возбудитель туберкулеза стал известен лишь с XIX века ^[23]. Латур считает, что мы должны защищать окружающую среду не потому, что иначе мы подвергаем самих себя и других живых существ огромной опасности (что мы знаем благодаря естественным наукам), а потому, что существует «Парламент вещей», своего рода экологический бундестаг, в котором имеют право голоса дождевые леса, насекомые и озоновый слой ^[24]. Латур требует, как и многие другие первые постмодернистские теоретики с 1980-х годов, оставить факты без внимания и вместо этого социально вступиться за угнетенных, к которым, согласно ему, с недавних пор относится и окружающая среда.

Но эта форма политики идентичности – очевидная бессмыслица, так как она основывается на отрицании фактов. Если бы Латур со своей теорией науки был прав, мы могли бы избавиться от коронавируса, просто прекратив исследовать его в лабораториях, так как он оказывал бы эффект, да и вообще существовал бы, только если бы был открыт (или даже, скорее, изобретен). Это постмодернистская бессмыслица.

Не учитывая действительность, нельзя осмысленно ответить на насущные моральные вопросы. Все мы знаем это на собственном жизненном опыте: тот, кто слишком долго игнорирует факты и бежит от действительности, все глубже запутывается в жизненном кризисе. Кто-то должен обратиться к действительности и спросить себя, кто мы и кем хотим быть. Здесь уже не поможет постмодернистское отрицание действительности, фактов, познания и истины, как можно видеть почти по каждой речи нынешнего американского президента, который несомненно полностью согласен с постмодернистским мнением, что истины и действительности нет, а есть лишь выражение групповой принадлежности.

Постмодернистская политика идентичности при ближайшем рассмотрении настолько же разрушительна, как и ставшая дикой цифровизация, которая заигрывает с перспективой заменить государство всеобщего благоденствия, да и саму демократию китайской формой правления и безжалостно форсировать экономический рост посредством компьютеризации и автоматизации промышленных процессов.

Модерн как идеал Просвещения, который привел к демократическому правовому государству, находится под обстрелом со всех сторон, и все мы по-своему глубочайше возмущены этим потрясением. В противовес этой вялотекущей эрозии устоев демократического правового государства – которая тесно связана с постмодернистским произволом – я развиваю в этой книге основы нового Просвещения, которое я хотел бы назвать Новым Моральным Реализмом ^[25].

Как было сказано, в данный момент мы проживаем затемнение исторического горизонта. Глобально связанное друг с другом человечество на данный момент работает над своим собственным истреблением, которому отчасти способствуют глобализированные производственные цепочки порой ненужных потребительских товаров, которые производятся лишь из жажды прибыли за счет человечества. Никто так часто не нуждается в новом автомобиле, как те, кто каждую пару лет могут и хотят купить себе его, так как они восхищаются новым дизайном салона и технологиями. То же касается смартфонов, планшетов, одежды и многих предметов роскоши, которые мы покупаем себе и своим детям, не замечая, что мы тем самым вредим их будущему. Мы жалуемся на пластик и видим, что мы разрушаем им наши моря, в которых мы с радостью хотели бы плавать и рыбачить, и одновременно покупаем пластиковую игрушку, которая изображает морские виды.

Наше потребительское поведение насквозь противоречиво. Так, мы выступаем за цифровизацию, чтобы, к примеру, сократить объемы передвижений в мире экономики, но при этом легко забываем, что цифровизация в равной мере способствует экологическому кризису. На одном заседании, на которое я был приглашен и которое организовало министерство одной германской земли, чтобы рассмотреть угрозы социальных медиа для демократического правового государства, все гордились тем, что заседание транслировалось онлайн на YouTube. Считать социальные медиа проблемой и одновременно использовать их, чтобы оказать им противодействие, – это довольно очевидное противоречие.