– Итак, Гордей Максимович, давайте вспоминать. Возможно, вы там в Иркутске отвечали на эти вопросы, но мне хочется услышать ответы здесь и лично от вас. Нам придется вместе работать, так что рассказывайте, где вы видели того мужчину, которого вам показывали на фотографии, при каких обстоятельствах.

– Так это, видел я его в поезде, в купе видел, когда был проводником на рейсе из Владивостока в Москву. Он, как сел во Владивостоке, так только в Москве и сошел, стало быть. Семь дней я их чаем поил, газеты предлагал и шашки с шахматами предлагал. Они, стало быть, ехали не в плацкарте, а у меня в мягком. А у нас это все полагается предлагать пассажирам.

– Вы говорите иногда «он», а иногда «они». Он ехал не один?

– У нас купе четырехместные, и, кроме того гражданина, в нем ехала еще одна пара. Думаю, что иностранец и переводчица с ихнего на русский язык. Вот, простите, не могу знать, на каком они там разговаривали, языками не владею.

– А кто был четвертым? – Буторин свел брови, напряженно размышляя об услышанном. – Купе же четырехместное.

– Никого не было четвертого. Эта пара, ну, которая иностранец и переводчица, они три билета предъявили. Выкупили, значит, еще одно место.

– Только одно место выкупили, не все купе? – Буторин повернул голову к проводнику и даже сбавил скорость. Этот человек, который с ними ехал и чью фотографию вам показывали, он был с ними знаком?

– Не могу сказать, товарищ начальник, – сокрушенно покрутил головой железнодорожник. – На такие подробности я не обратил внимания. Но общались они меж собой по-дружески, компанейски. А уж в вагоне они познакомились или раньше знались, тут я точно сказать вам не могу.

Лапшина пришлось привезти пока в гостиницу. Куда двое сотрудников НКВД в гражданской одежде привезли обычное гражданское пальто по размеру и шапку, чтобы со стороны нельзя было узнать в свидетеле железнодорожника. Эти же сотрудники должны были круглосуточно охранять важного свидетеля. Следом приехал и Шелестов. Буторин передал ему суть их разговора в машине, сделав акцент на том нелепом факте, что иностранец и переводчица, как их охарактеризовал проводник, выкупили лишь одно дополнительное место, а не все купе. И к ним сразу же подсел третий пассажир.

– Все это очень похоже на то, что они были знакомы и до поездки и им в купе не нужен был четвертый пассажир, – подвел итог своим размышлениям Буторин. – Если Овсянников здесь, значит, и эта пара тоже в Москве. Не факт, конечно, но, скорее всего, так и есть.

– Я тоже так думаю, – согласился Шелестов. – Кузин пришел в себя, и врачи разрешили его понемногу допрашивать. Так вот встреча на улице была не случайной. Кузин видел Овсянникова во время встречи делегации среди журналистов и фоторепортеров.

– Так, значит! – Буторин задумчиво потер щеку. – Случайно ли Овсянников оказался на Нижнем Кисловском переулке, где живет буфетчица Голубева? Мне не верится, что она завербована, я думаю, ей можно показать фотокарточку Овсянникова. Она расскажет, если он пытался за ней ухаживать, вербовать ее. Она могла просто не понять этого, а может и от страха за свое будущее скрыть от нас этот факт.

Около двух часов Шелестов и Буторин расспрашивали проводника о том, как вели себя те трое в купе, чем занимались, с кем общались, выходили ли из вагона на станциях. Несмотря на свою наблюдательность и острый взгляд человека, который проводником работает уже с десяток лет, ничего особенного в поведении этих людей Лапшин не заметил, ничего такого примечательного, что запомнилось бы. Может быть, и не особенно странно для других, но Лапшин отметил, что эти трое в вагон-ресторан не ходили. Не пили водки или вина. Обходились только чаем. На станциях выходили, в буфетах покупали продукты, чем и питались у себя в купе.

– Вообще-то это очень странно, – заметил Шелестов. – Нельзя сказать, что эти люди были бедными, ехали без денег, и они при всем при этом не ходили питаться в ресторан. А во всем остальном вели себя так, как и другие пассажиры этого вагона. Такое ощущение, что они не хотели оставлять без надзора свое купе, свои вещи. Значит, везли что-то такое важное или ценное.

Подумав, Буторин заявил:

– Надо Степану Артемьевичу тайком показать иностранных журналистов, репортеров. Может быть, он узнает в них пассажиров того купе, которые ехали вместе с Овсянниковым.

«Смотрины», как выразился Буторин, устроили на следующее же утро в особняке на Спиридоновке. Проводника поставили в коридоре, в который проходили все прибывшие на очередное заседание журналисты и репортеры. Здесь осматривали аппаратуру иностранных репортеров. Делегации участников заседания входили в здание через парадный вход. Шелестов стоял рядом, чуть прикрывая невысокого Лапшина плечом. Пресса подтягивалась в течение получаса, журналисты здоровались с коллегами, кто-то потянулся курить, другие у окна обсуждали какую-то статью в американской газете. Кажется, в «Нью-Йорк таймс».

– Вон он, – неожиданно произнес Лапшин и деликатно толкнул пальцами Шелестова в локоть. – Вон тот, который синий блокнот и карандаш держит в руке.

– Тот, из купе? – переспросил Шелестов. – А женщину видите? Внимательнее, Степан Артемьевич.

– Нет, не вижу что-то, – пробормотал железнодорожник. – А может, и не узнаю я ее. Они тут другие все. С женщинами труднее – переоденется, и не узнать.

Пока Лапшин говорил, Шелестов внимательно наблюдал за репортерами. Он понимал: если та женщина здесь, значит, она будет и дальше действовать в рамках своей легенды – изображать переводчика. Хуже, если легенда была лишь для поезда, а в Москве эта пара рассталась или вся троица тоже, и теперь каждый занялся своим делом, своим направлением. И тогда можно ее упустить. Овсянникова уже потеряли, не упустить бы и этого американца. Придется установить за ним наблюдение. Может быть, он с той женщиной поддерживает связь, и тогда удастся выйти и на нее, установить ее личность.

– Вот она, – вдруг громко прошептал Лапшин и замолчал.

Шелестов уставился на двух женщин, поправлявших прически возле большого зеркала. Очень похожие друг на друга и фигурами, и прическами. Только у одной волосы светлее и ростом чуть пониже.

– Вон та, которая пониже, – снова зашептал Лапшин. – Точно, это она. У нее глаза еще серые и очень светлые, даже немного неприятно ей в глаза смотреть.

Увидев вошедшего Буторина, Шелестов кивнул ему. И когда тот медленно проходил мимо, он шепнул:

– Уведи Лапшина. Он опознал тех двоих.

Осталось найти Платова и доложить ему об удачном опознании. Теперь нельзя спускать глаз с этих двоих, установить личности и начать изучать окружение, связи. И главное, понять, зачем они сюда пожаловали, с какой целью.

Проводив Лапшина в гостиницу и сдав его под охрану сотрудникам НКВД, Буторин вернулся в особняк на Спиридоновке. Заседание началось, и в буфете никого не было. Лиза увидела Виктора и улыбнулась. Но, спохватившись, вспомнив, что нельзя давать волю эмоциями и подчеркивать личные отношения, она собралась и сделала серьезное лицо.

– Виктор Алексеевич, вы? Хотите кофе? У нас сегодня замечательный кофе в зернах и совсем не пережаренный.

– Нет, не надо. Спасибо тебе, – попытался улыбнуться Буторин, поняв, что разговаривает с девушкой слишком сухо, официально. – Лиза, мне нужна твоя помощь, только ты не пугайся, хорошо? И пообещай, что никому ни слова о нашей с тобой тайне не скажешь!

– Ой, вы меня пугаете! – Глаза у буфетчицы стали напряженными, хотя она и пыталась улыбаться. Пальчики стали теребить краешек белого накрахмаленного передника. – Вы, наверное… вы из НКВД, да?

– Да, Лиза, но не стоит об этом говорить, – постарался ответить с улыбкой Буторин. – Тем более так громко. Лиза, я сейчас тебе покажу фотографию, только ты не пугайся. Ты же храбрая девушка! На этом фото человек, и ты мне должна рассказать, он не пытался с тобой наладить дружеские отношения или еще более близкие, оказывал тебе знаки внимания, что-то предлагал?

– Да что вы такое говорите, Виктор Алексеевич. – Лиза опустила глаза и покраснела.

– Да ты не пугайся, – поспешил успокоить девушку Буторин. – Речь не о тебе, мне нужно узнать побольше об этом человеке. Это во‑первых. А во‑вторых, его убили.

– Как убили? – Глаза Лизы расширились, но потом она уныло кивнула, вспомнив, что и милиция, и НКВД расследуют преступления. Кто уголовников ловит, а кто и врагов народа, шпионов. – Да, я поняла все, Виктор Алексеевич. Я готова, показывайте. Я больше не испугаюсь.

Буторин вытащил из кармана пиджака несколько фотографий и стал выкладывать их по одной перед Лизой на стол буфета. Девушка тихо ойкнула, прикрыв рот рукой, а потом сразу же закивала:

– Да, я знаю его, он здесь был несколько раз. Господи… убили. Как же страшно!

– Рассказывай, Лиза! – строго попросил Буторин, убирая фотографии в карман.

– Я не знаю, как его зовут. Он подходил несколько раз, как и все: то за папиросами, то за соком. А пару раз предлагал пойти с ним то в театр, то в ресторан. И делал это, когда никого рядом не было. Я, конечно, отказывалась. Он очень неприятный тип, глаза у него какие-то… недобрые. Нет в них тепла. А потом мне однажды показалось, что он за мной следил на улице, шел за мной…

Через полчаса в парке, убедившись, что рядом никого нет, Буторин быстро сел в машину, где за рулем находился Шелестов. Максим сразу же тронулся с места. Он молча вел машину, сворачивая с одной улицы на другую, проскакивая переулками, пока наконец не выехал на Садовое кольцо, и там еще прибавил скорости, посматривая в зеркало заднего вида.

– Что случилось? – насторожился Буторин.

– Ничего особенного, но теперь никаких контактов с Сосновским и Коганом. Только дома. Платов хочет нас расселить по отдельным квартирам. Кое-кто стал внимательно наблюдать за нами. Думаю, что у кого-то из иностранных гостей появилось подозрение, что мы сотрудники НКВД.

– Это было неизбежно, мы знали, что так будет.

– Знали, но теперь мы выводим на эту группу Михаила, которая прибыла вместе с убитым позже Овсянниковым. Так что все контакты исключаются.

– Ты полагаешь, что они не из Соединенных Штатов через Тихий океан прибыли, а из Японии? Или завербованы японцами?

– Мы получили ответ по Овсянникову. Нам очень повезло, что его лично узнал Кузин. Но не повезло, что все так получилось. Я склонен ему верить, но Пусть Борис его потрясет. Он это умеет. Если коротко об Овсянникове, то после окончания войны на Дальнем Востоке он так и осел в Китае в среде русской эмиграции. Был членом Российской фашистской партии, существовавшей в 1931–1943 годах в Китайской республике и Маньчжоу-го. В те же годы Кирилл Павлович Овсянников был завербован японской разведкой и имел за свои заслуги приличный счет в банке и дом. Скорее всего, сюда он был направлен с одной целью – выяснить, намерен ли Советский Союз после победы над Германией вступать в войну с Японией. Очевидно, что фоторепортер с помощницей были либо его прикрытием, либо основными агентами, которые должны были выяснить намерения Советского Союза относительно вступления в войну с Японией. Пока не ясно, кто в этой троице играл первую скрипку.

– Да, тут нам ошибиться нельзя. От того, какую информацию они пошлют в Токио, зависит многое. Мне думается, что Овсянников все же не был резидентом. Лиза призналась, что он пытался с ней сблизиться, и даже однажды она заметила, как он за ней вечером следил. Я не уверен, что с целью ее завербовать, запугать. Если он просто домогался ее как женщину, это все равно говорит, что он не был в той троице лидером. Скорее помощником, на все руки мастером, включая и возможность устранения конкурентов. А Михаила ты решил переключить на поляков?