Лучиано Вернике: Диего Марадона. Легендарный футболист глазами личного тренера

«Мне все равно, как Диего распоряжался своей жизнью, мне важно то, как он изменил мою».

Роберто Фонтанарроса, аргентинский карикатурист

«Фернандо Синьорини – абсолютный мастер своего дела, гений. Он научил меня, как подготовить не только тело, но и разум».

Диего Марадона

«Oh mamma, mamma, mamma,

oh mamma, mamma, mamma,

sai, perché, mi batte il corazon,

ho visto Maradona, ho visto Maradona,

eh, mamma, innamorato son!

«О мама, мама, мама,

О мама, мама, мама,

Ты знаешь, отчего у меня так бьется сердце,

Я видел Марадону, я видел Марадону,

Эх, мама, я влюблен!»

Песня неаполитанских футбольных болельщиков

© 2021 Luciano Wernicke, Fernando Irlando Signorini, Fernando Molina

© Перевод Курицын Е.А., 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Предисловие
AD10s, братишка^[1]

Пойти в этот подкат было ужасным, оскорбительным, злодейским поступком. Звук столкновения, который слышали по всему полю и, как клянутся некоторые свидетели, даже на трибунах, по своей драматичности походил на коду^[2]. Последнюю ноту самого грустного танго. «Жестокий холод разбил тебя вдребезги, лишил тебя всех иллюзий, бросил тебя в глубокую яму, оставив абсурдную рану»^[3]. Медики положили его на носилки и накрыли его покрывалом, задернув занавес у него на сердце. «Барселона» побеждала действующих чемпионов Испании, «Атлетик» из Бильбао, со счетом 2:1, но с трибун веяло странной печалью. Грустью. Без Диего вечер превратился в парад теней. При угасающем свете прожекторов «Барса» забила еще два мяча, но шоу уже подошло к концу.

Доносились тревожные новости, что он больше не сыграет. «Что за неуважение, что за издевательство над смыслом!» – словно хотел он сказать своим криком, испытывая одновременно гнев, боль, надежду и пустоту. У «Пушка» из района Вилья-Фьорито, взращенного на высушенных на солнце травах для мате^[4], нашлось предостаточно смелости, чтобы продолжить двигаться навстречу своей мечте. «Даже если жизнь ломает тебя». Он поклялся, что с его возвращением эти неутешительные прогнозы развеются, как и все вещи, которым не суждено сбыться.

Храбрецы рискуют жизнью ради любви, и Диего не был исключением. Он делал это с особым упрямством, как и в те тысячи раз, когда по вечерам проходил по мосту Алcина, пересекая район Нуэва-Помпея. «Сначала ты должен узнать, каково это – страдать». Он полз через тернии, остававшиеся безучастными к его горю. Полз, затаив в сердце скромную надежду, потому что вместить что-то большее оно не могло.

И вот, он вернулся. «Всегда возвращаешься к первой любви». Под насмешливым взором звезд и на фоне всеобщего равнодушия, он возвратился. Одетый, как на парад, в свои лучшие цвета, а «сердце в его груди просилось на волю». Он гасил грусть и подавлял озлобленность голами, забитыми в великолепном стиле и с впечатляющей точностью. Многие из них красивые, другие – не настолько. «Тот, кто не ворует, – глупец!» Он воспел победу, и ритуал его посвящения в легенды завершился. Сбылась детская мечта: ребятишки из толпы кричали от восторга.

Он наполнял до краев бокал шампанского на протяжении тысячи и одной ночи, проведенной за кутежом и весельем. «Тебе принадлежит твоя жизнь, тебе принадлежит твоя любовь». Затем – в раздоре. «Паук, которого ты пригрел, укусил тебя». Вся карнавальная толпа с криком растоптала руку брата своего, дарованную ему Богом. Из злобы они всадили в него весь гарпун до последнего шипа. Ослабевшее тело больше не могло этого вынести. «Этим серым днем мне хочется плакать».

Диего, жизнь – это вздох. Ты нежно любил, ты все поставил на карту, что ж тут поделаешь? Рано или поздно наш путь обрывается. AD10s, братишка. Ты больше не познаешь ни горя… ни забвения!

Лусиано Вернике

Буэнос-Айрес, июль 2021 года

Глава 1
Зимние признания^[5]

Я помню тот момент, словно он произошел сегодня. Знаю, в это трудно поверить, но уверяю вас, что той суровой зимой 1972 года он навсегда врезался в мою память. В Линкольне, моем родном городе, по воскресеньям почти нечего было делать. Нельзя было даже посмотреть телевизор, потому что передающую антенну, необходимую для того, чтобы провести столичные каналы в городок в 300 км к западу от Буэнос-Айреса, еще не установили, а кабельного телевидения пока не существовало. После неотложной сиесты, хотя правильнее будет назвать ее обязательной, у тех из нас, кто любил футбол, был лишь один способ подключиться к трансляциям игр чемпионата Аргентины, который в те годы назывался Метрополитано^[6]: радио. Мяч проникал в мое сознание через уши силой голосов, раздававшихся из транзисторного устройства. На основе исключительно слов диктора я пытался вообразить в голове состоявшиеся голы, спасения и все волшебство игры. Несколько дней спустя я по традиции шел покупать легендарный журнал El Gráfico и, благодаря красивым фотографиям в нем, узнавал, были ли события матча, которые я себе представлял, хотя бы отдаленно похожи на то, что на самом деле разворачивалось на недосягаемых для меня стадионах в Буэнос-Айресе, Авельянеде или Росарио. Но в тот холодный июньский день мое внимание привлекло не описание забитого мяча или какое-либо конкретное действие, а имя. Я включил станцию Radio Rivadavia послушать отчет о матче между хозяевами из «Архентинос Хуниорс» и лидером чемпионата «Сан-Лоренсо». В конце первого тайма ведущий программы Хосе Мария Муньос передал слово репортерам, задачей которых было рассказать, что происходило на других стадионах. В те времена все матчи игрового дня проходили одновременно. Однако через две или три минуты он прервал корреспондентов, поскольку его привело в восторг то, что происходило в центральном круге арены «Жуков района Патерналь»: болельщиков заворожил одиннадцатилетний мальчик, жонглировавший мячом.

– Саватарелли, кто этот мальчик, который творит такие чудеса? – пожелал узнать Муньос.

– Он из молодежной команды «Архентинос Хуниорс», Хосе Мария, – ответил Данте Саватарелли, журналист, стоявший у бровки.

– Как его зовут? – спросил комментатор.

– Диего Армандо Марадона.

«Диего Армандо Марадона», – повторил я, находясь в гостиной своего дома в Линкольне, возможно, чтобы придать в своем сознании форму тем словам, которые показались приятными на слух. Если Муньоса очаровал талант мальчика, то меня поразило звучание его имени.

Годы спустя, будучи учителем физкультуры в школе Nuestra Señora de Lincoln и тренером старшей футбольной команды клуба «Ривадавия» из того же города, я снова стал слышать то самое гармоничное трио слов, причем так часто, что в конце концов основательно ознакомился с его персоной – как, должно быть, и миллионы других людей. Сначала в качестве новой надежды «Архентинос Хуниорс», пусть он уже и являлся частью профессиональной команды. Затем в статусе лидера молодежной сборной Аргентины, под руководством тренера Сесара Менотти выигравшей в 1979 году в Японии чемпионат мира для футболистов моложе 20 лет. И, наконец, в ранге звезды чемпионской «Боки Хуниорс» 1981 года, уже увидев его по телевизору, потому что один муниципальный чиновник в кои-то веки додумался установить антенну, которая помогла линкольнцам скрасить досуг. Благодаря телекартинке мне удалось соотнести имя и лицо юноши, а также обнаружить, что Муньос недостаточно хвалил мальчика. Тот не просто распоряжался мячом, как ему заблагорассудится, но и являлся экспертом в искусстве обмана. Обладателем невероятной хитрости, тонкого озорства, которое больше не увидишь на футбольных стадионах, или, по крайней мере, не довелось наблюдать лично мне. Сейчас уже никто никого не может оставить в дураках.

В декабре 1982 года, после чемпионата мира в Испании и катастрофической Мальвинской войны^[7], я имел удовольствие вживую увидеть на поле эту копну кудрей и изумительные ноги, которые так восхищали меня на расстоянии через телеэкран. Это произошло одним холодным каталонским вечером на стадионе «Барселоны» «Камп Ноу». Диего забил единственный гол сине-гранатовых^[8], ловким касанием обманув великолепного баскского вратаря Луиса Мигеля Арконаду, стража ворот «Реала Сосьедад» и национальной сборной Испании. Очень похожим касанием, почти идентичным, Диего четыре года спустя переиграл бельгийца Жан-Мари Пфаффа в полуфинале чемпионата мира в Мексике, забив первый гол бело-голубых в матче.

Вскоре после этого первого визуального, удаленного и, разумеется, однонаправленного контакта судьба – которая иногда бывает жестокой, но по отношению ко мне проявила чрезвычайную благосклонность, – свела меня с тем парнем, которого все в Испании называли «Pelusa» («Пушок»), по несчастливой случайности, которая, должен признать, оказалась счастливой. С тех пор мы шли по жизни вместе в течение примерно 14 лет. Мы летели на быстрых «Феррари» по безопасным шоссе и, спотыкаясь, ковыляли по каменистым и опасным тропам. Мы разъезжали на гоночных катерах и барахтались в густой грязи. Мы побеждали и проигрывали. Сейчас, оглядываясь назад с высоты прошедшего времени и приобретенного опыта, а также после стольких поездок, стольких титулов и стольких историй, мне кажется, что мы провели вместе не 14 лет, а все 140.

Очень сложно хронологически рассказать историю одного из самых знаменитых людей в мире. Миллионы видели его игру, слушали его слова, читали о нем, смотрели один или несколько документальных фильмов, посвященных его удивительной жизни. Но все видели Марадону, читали о Марадоне, слушали Марадону, смотрели документальные фильмы о Марадоне. Я собираюсь рассказать вам о Диего, амбициозном и упорно тренировавшемся юноше, человеке, который появлялся, когда выключались камеры и гасли вспышки фотоаппаратов, парне, закаленном детством в очень бедном районе Вилья-Фьорито, который взобрался на вершину Эвереста без теплой одежды и помощи проводников. Марадона… Марадона был другим человеком, с которым Диего объединяла лишь фамилия.

Когда в 1987 году «Наполи» выиграл первое скудетто^[9] в своей истории, болельщик клуба написал замечательную фразу на одной из стен кладбища «Поджореале» – главного в городе: «Вы не представляете, что вы пропустили». Но не я. Я стал свидетелем этих событий и теперь собираюсь поведать о них, чтобы они не прошли мимо кого-либо другого.

Эта книга написана из чувства любви, пусть и с щепетильностью настоящего друга: того, кто сопровождал и поддерживал своего товарища и в горе, и в радости. Того, кто говорил «да», но и того, кто также говорил «нет».