Роберт едва заметно покраснел. Неужели его удивление было так заметно?

– Но как насчет колеса? Откуда она о нем знала? Да и вообще все это невероятно. Откуда она знала мою мать, меня, даже то, как выглядит наш дом? Ворота у нас всегда закрыты. Даже если бы она их открыла – хотя не могу себе представить, как бы она вдруг очутилась на нашей пустынной дороге, – но если б она их все-таки открыла, она бы ничего не узнала о нас с матерью.

– А не могла она подружиться с вашей горничной или садовником?

– У нас никогда не было садовника, на участке ничего не растет, кроме травы. А горничную мы уже год не держим. Только вот раз в неделю приходит девушка с фермы и помогает убирать дом.

Роберт с сочувствием заметил, что в доме таких размеров трудно обходиться без прислуги.

– Да, но мне помогают две вещи. Домовитой меня не назовешь, но иметь собственное жилище так чудесно, что я готова мириться с любыми трудностями. Старый мистер Кроул приходился моему отцу двоюродным братом, но мы с ним не были знакомы. Много лет мы с мамой жили в пансионе в Кенсингтоне. – Уголки ее губ дрогнули в кривой усмешке. – Можете себе представить, как маму там любили! – Улыбка исчезла. – Отец умер, когда я была совсем маленькой. Он был из тех оптимистов, кто всегда рассчитывает завтра разбогатеть. Однажды он обнаружил, что после всех его спекуляций у нас не осталось денег даже на хлеб, и покончил с собой, оставив маму справляться с последствиями в одиночестве.

Роберт подумал, что это в некоторой степени объясняет характер миссис Шарп.

– Я ничему не обучалась, пришлось хвататься за любую работу. Только не за домашнюю – терпеть не могу домоводство, – а так служила во всяких женских лавчонках, которых в Кенсингтоне пруд пруди. Абажуры, цветы, всякие побрякушки, организация турпоездок. Когда умер старый мистер Кроул, я работала в чайной. Знаете, есть такие кафе, где по утрам собираются дамы и сплетничают. Знаю, трудновато.

– Что трудновато?

– Представить меня среди чайных чашек.

Роберт, не привыкший к тому, чтобы его мысли читали – тетушка Лин не была способна следовать за чьим-либо ходом мысли, даже если ей подробно все разъясняли, – почувствовал себя смущенным. Но Марион продолжала, не обращая на него внимания.

– Только мы ощутили себя в безопасности, как дома, и тут случилось такое.

Впервые после того, как она попросила его о помощи, у Роберта возникло горячее желание оказать ей поддержку.

– И все потому, что девчонке понадобилось алиби, – сказал он. – Надо бы узнать об этой Бетти Кейн побольше.

– Могу сказать одно. Она чрезмерно сексуальна.

– Это женское чутье?

– Нет. Я не слишком женственна, и чутья у меня нет. Но я ни разу не встречала никого – ни мужчину, ни женщину – с таким цветом глаз, кто не был бы слишком чувственным. Темный, непрозрачный цвет, своего рода поблекший синий – непременно об этом свидетельствует.

Роберт снисходительно улыбнулся. Она-то как раз показалась ему весьма женственной.

– И не надо смотреть на меня свысока лишь потому, что это не логика юриста, – прибавила она. – Взгляните на своих знакомых и сами все поймете.

Роберт тут же вспомнил Джеральда Бланта, героя нашумевшего милфордского скандала. У Джеральда как раз темно-синие глаза. У Артура Уоллиса, подручного в кабаке «Белый олень», который выплачивает по три штрафа в неделю. И у… Черт бы побрал эту женщину, она не имеет права делать дурацкие обобщения и при этом оказываться права.

– Интересно бы выяснить, чем она на самом деле занималась весь этот месяц, – сказала Марион. – Я искренне рада, что ее как следует избили. В мире есть по крайней мере один человек, верно оценивший эту девочку. Надеюсь рано или поздно с ним встретиться и пожать ему руку.

– С ним?

– С таким цветом глаз это наверняка «он».

– Что ж, – сказал Роберт, поднимаясь, – я сильно сомневаюсь в том, что Грант захочет доводить дело до суда. Слово девочки против вашего, а весомых доказательств нет ни у одной из сторон. Против вас будет ее подробное заявление, но ведь все улики косвенные. Против нее – явная неправдоподобность всей этой истории. Вряд ли Гранту удастся добиться судебного разбирательства.

– Проблема в том, что не имеет никакого значения, дойдет ли дело до суда или застрянет в папках Скотленд-Ярда. Рано или поздно пойдут слухи. Пока все это не прояснится, нам не будет покоя.

– О, все непременно прояснится, это я вам обещаю. Но думаю, нам следует денек-другой подождать, посмотреть, что собирается предпринять Скотленд-Ярд. У них куда больше возможностей докопаться до истины, чем у нас с вами.

– В устах адвоката это весьма трогательная оценка честности полиции.

– Поверьте, честность, может, и похвальна, но Скотленд-Ярд давно убедился, что она помимо прочего необходима для дела. Им просто невыгодно довольствоваться меньшим.

– Если дойдет до суда, – сказала она, провожая его к двери, – если приговор будет вынесен, чем нам это грозит?

– Не могу сказать точно: то ли два года тюрьмы, то ли семь лет принудительных работ. Я уже говорил, что касательно уголовного кодекса на меня полагаться не стоит. Но я все выясню.

– Да, пожалуйста. Разница весьма существенная.

Ее манера над всем смеяться пришлась ему по душе. Особенно если учесть, что впереди ее могло ожидать уголовное обвинение.

– До свидания, – сказала она. – Большое вам спасибо, что сразу приехали. Вы меня очень поддержали.

На пути к воротам Роберт вспомнил, что чуть было не бросил ее на съедение Бену Карли, и покраснел.

Глава 4

– Много дел сегодня, мой милый? – спросила тетя Лин, расправляя салфетку на пухлых коленях.

Этот вопрос имел смысл и вместе с тем ничего не значил. Он являлся столь же неотъемлемой частью прелюдии к обеду, как разглаживание салфетки на коленях и шарканье правой ступней в поисках скамеечки, куда тетушка ставила свои короткие ножки. Она не стремилась получить ответ; вернее, не обращала внимания на заданный ею же вопрос и не слушала, что именно отвечает собеседник.

Сегодня Роберт смотрел на тетушку с каким-то более глубоким расположением, нежели обычно. Потоптавшись во «Франчайзе», он по-новому оценил эту невысокую крепкую старушку с короткой шеей, круглым розовым личиком и седыми волосами, небрежно заколотыми крупными шпильками. Присутствие безмятежной тети Лин успокаивало его. Жизнь Линды Беннет была заполнена кулинарными рецептами, кинозвездами, крестниками и церковными базарами, и она считала эту жизнь прекрасной. Она прямо-таки излучала благополучие и довольство. Кроме «Женской страницы» в ежедневной газете («Как сделать бутоньерку из старой перчатки»), она, насколько Роберт знал, больше ничего не читала. Случалось, убирая брошенную Робертом газету, тетя Лин посматривала на заголовки и комментировала их. («“ПОДОШЛА К КОНЦУ ВОСЬМИДЕСЯТИДВУХДНЕВНАЯ ГОЛОДОВКА” – Ну и глупости! “НА БАГАМАХ НАШЛИ НЕФТЬ” – Милый, я тебе говорила, что парафин подорожал на пенни?») Но создавалось впечатление, будто тетя Лин не верит в существование того мира, о котором писали газеты. Мир тети Лин начинался с Роберта Блэра и оканчивался в радиусе десяти миль от него.

– Почему ты сегодня пришел так поздно, милый? – спросила она, покончив с супом.

Личный опыт подсказывал, что этот вопрос из иной категории, нежели: «Много дел сегодня, мой милый?»

– Пришлось съездить во «Франчайз» – тот дом на Ларборо-роуд. Меня просили дать юридический совет.

– Те странные люди? Не знала, что ты с ними знаком.

– На тот момент не был. Они просто хотели получить совет.

– Надеюсь, дорогой, они тебе заплатят. А то денег-то у них совсем нет. Отец что-то импортировал – кажется, земляные орехи – и допился до смерти. Оставил их, несчастных, без гроша в кармане. Старая миссис Шарп, чтобы свести концы с концами, держала пансион в Лондоне, а дочь там работала горничной. Еще немного, и они очутились бы на улице, но тут умер старик Кроул, владелец «Франчайза». Очень вовремя!

– Тетя Лин! Да с чего ты все это взяла?

– Но это правда, милый. Совершенная правда. Забыла, кто мне рассказывал – кто-то, кто жил в Лондоне на одной с ними улице, – но так или иначе, сведения из первых рук. Ты же знаешь, сплетнями я не увлекаюсь. Как дом, хороший? Мне всегда было интересно, что там за железными воротами.

– Нет, дом довольно уродливый. Но мебель неплохая.

– Сомневаюсь, что она в таком же хорошем состоянии, как наша, – сказала тетушка, самодовольно глядя на прекрасный буфет и красивые стулья вдоль стены. – Пастор вчера сказал: «Если не знать, что это жилое помещение, можно было бы подумать, что здесь музей». – Упоминание о пасторе будто что-то ей напомнило. – Кстати, ты уж потерпи Кристину несколько дней, прошу. По-моему, она опять собирается «спасать душу».

– Ох, бедная тетя Лин, несладко тебе приходится. Впрочем, я этого боялся. Сегодня за утренним чаем у меня на блюдце появился некий «текст». «Ты, Господь, меня видишь…» на розовом листочке в обрамлении изящного узора из пасхальных лилий. Значит, она опять меняет церковь?

– Да. Она пришла к выводу, что методисты – «гробы повапленные» ^[3], и теперь ходит в Вефильскую церковь над пекарней Бенсонов и со дня на день ожидает спасения. Все утро во весь голос пела гимны.

– Она постоянно их поет.

– Да, но не про «меч Господень». Когда она поет про «жемчужные венцы» или «улицы из золота», я спокойна. Но стоит ей затянуть про «меч Господень» – сразу ясно, пироги печь придется мне.

– Ну, дорогая тетушка, ты печешь не хуже Кристины.

– А вот и нет, – заявила Кристина, которая как раз принесла мясное блюдо. Это была крупная, полная женщина с неопрятными прямыми волосами и рассеянным взглядом. – Единственное, в чем ваша тетушка Лин лучше меня, это сдобные булочки, да и то раз в год. Нечего тут! А коли меня в этом доме не ценят, я могу и уйти.

– Кристина, солнце мое! – сказал Роберт. – Вы прекрасно знаете, что без вас этот дом невозможно даже представить, а если вы уйдете, то я последую за вами на край света. Хотя бы ради сливочных тортов. Кстати, нельзя ли сделать завтра сливочный торт?

– Негоже тратить сливочный торт на нераскаявшихся грешников. Да у нас вроде и сливок-то нет. Ладно, посмотрим. А вы, мистер Роберт, тем временем позаботьтесь-ка о своей душе и перестаньте бросать камни.

Тетя Лин тихо вздохнула, когда дверь за Кристиной закрылась.

– Двадцать лет, – задумчиво проговорила она. – Ты, верно, не помнишь, когда она пришла сюда прямиком из приюта. Ей было пятнадцать, такая худенькая, несчастненькая. За чаем умяла целый батон и сказала, что всю жизнь будет за меня молиться. Знаешь, думаю, она это делает.

В голубых глазах мисс Беннет блеснуло что-то похожее на слезу.

– Надеюсь, прежде чем заняться спасением души, она все-таки сделает сливочный торт, – сказал Роберт, отъявленный материалист. – Тебе понравилось кино?

– Ах, милый, я никак не могла забыть, что у него было пять жен!

– У кого?

– Не сразу, конечно, а по очереди. У Джина Дэрроу. Должна заметить, что программки, которые раздают в кино, очень содержательны, но немного разочаровывают. Видишь ли, сначала он был студентом. Я имею в виду, в фильме. Очень юным и романтичным. Но я все вспоминала про пять жен, и это испортило все впечатление. А вроде такой очаровательный. Говорят, третью жену он выкинул из окна шестого этажа и держал ее за запястья, но я в это не больно-то верю. Начнем с того, что он не выглядит настолько уж сильным. Будто в детстве у него были проблемы с дыханием. Такой слегка осунувшийся вид и тонкие запястья. Ему не хватит сил держать кого-то на такой высоте. Уж точно не на шестом этаже…

Тихий монолог продолжался вплоть до десерта, но Роберт задумался о «Франчайзе». К реальности он вернулся, когда они уже встали из-за стола и перешли в гостиную пить кофе.