Позже, когда Илья наконец заснул в своей комнате, я сидела на краю кровати, сжимая в руках остывший чай. Что-то во мне сломалось окончательно. Или, может быть, наоборот – срослось. Ясность, которой не было раньше, вдруг нахлынула на меня.

Мой сын видел. Он всё видел. И я не могла больше притворяться, что всё в порядке. Не могла вести эту двойную жизнь – улыбающейся жены Романа Виноградова на публике и запуганной, сломленной женщины дома.

Ради Ильи. Ради того, чтобы он вырос, не считая насилие нормой. Ради того, чтобы он не превратился в своего отца – или, что еще хуже, не остался с убеждением, что любовь выглядит так.

Я должна была что-то делать.

– Страховая компания Виноградов, слушаю вас, – голос секретарши звучал безлико-вежливо.

– Здравствуйте, – я сглотнула, чувствуя, как колотится сердце. – Я хотела бы записаться на консультацию к психологу. По корпоративной страховке.

– Ваше имя?

Я замялась на секунду.

– Лея Виноградова.

Пауза на линии показалась мне вечностью. Я знала, что моя фамилия открывала многие двери, но сейчас боялась, что она же их и закроет. Что секретарша узнает меня, сообщит Роману или его помощнику.

– Вас записать в нашу клинику или предпочитаете внешнего специалиста? – спросила она наконец.

– Внешнего, – быстро ответила я. Меньше шансов, что информация просочится.

– Хорошо, у нас есть несколько партнерских центров. Я могу предложить вам клинику "Гармония", доктора Ковалёва или медицинский центр "Импульс".

Я выбрала наугад "Импульс" – название показалось символичным. Мой импульс, мой первый шаг к чему-то новому.

– Завтра в 11 утра вам удобно? – спросила секретарша.

– Да, – ответила я, прикидывая, как объяснить Роману свое отсутствие. – Спасибо.

Повесив трубку, ощутила странную смесь страха и воодушевления. Я сделала что-то против правил. Что-то для себя. И пусть это был маленький шаг, но он казался огромным после стольких лет подчинения.

Роману я сказала, что записалась на шопинг с консультантом по стилю, чтобы обновить гардероб к весеннему благотворительному балу. Он не возражал: ему нравилось, когда я хорошо выглядела на публичных мероприятиях.

Клиника "Импульс" располагалась в современном зданиии из стекла и бетона в тихом районе на окраине города. Я выбрала такси вместо личного водителя, еще одно маленькое нарушение правил.

На ресепшене миловидная девушка сверилась с записью и проводила меня в кабинет психолога. На двери была небольшая табличка: "Марина Сергеевна Антонова, клинический психолог".

Я ожидала увидеть пожилую женщину в строгом костюме, с очками и блокнотом, но Марина Сергеевна оказалась молодой, может быть, лет тридцати пяти, с короткой стрижкой и в джинсах. Она предложила мне сесть в удобное кресло и спросила, чем может помочь.

И я вдруг растерялась. Что сказать? "Мой муж контролирует каждый мой шаг и иногда применяет физическое давление"? "Я боюсь его, но еще больше боюсь потерять сына"? "Помогите мне, я не знаю, что делать"?

– Я… у меня проблемы с тревожностью, – наконец выдавила я. – Мне сложно расслабиться, постоянно беспокоюсь о разных вещах.

Марина Сергеевна кивнула, не выказывая ни удивления, ни осуждения:

– Расскажите подробнее о своей тревоге. Когда она возникает? Что вы чувствуете физически?

– Чаще всего дома, – призналась я. – Особенно когда муж возвращается с работы. Я начинаю нервничать, сердце бьется быстрее, ладони потеют.

– Вы боитесь чего-то конкретного, когда муж возвращается?

Я замялась. Говорить прямо было страшно. Казалось, что даже здесь, в этом кабинете, Роман может узнать, услышать.

– Я боюсь разочаровать его, – наконец сказала я. – Сделать что-то не так.

– И что происходит, если вы делаете "что-то не так"? – её голос был мягким, без нажима.

– Он… расстраивается.

– И как это выглядит?

Я смотрела на свои руки, не решаясь поднять глаза:

– Он может накричать. Или выразить свое недовольство физически.

Повисла тишина. Я подняла взгляд и увидела в глазах Марины Сергеевны понимание. Не жалость, не шок – просто тихое понимание.

– Лея, – мягко сказала она, – то, что вы описываете, звучит очень тревожно. Вы не должны жить в страхе расстроить своего мужа. И тем более, никто не имеет права выражать недовольство "физически".

Я почувствовала, как к глазам подступают слезы. Услышать от постороннего человека то, что я сама себе не позволяла признать годами, оказалось нестерпимо больно и одновременно облегчающее.

– Может быть, я преувеличиваю, – пробормотала я, пытаясь овладеть собой. – Он очень много работает, устает…

– Усталость не оправдывает насилия, – твердо сказала Марина Сергеевна. – Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

Я кивнула, чувствуя, как что-то внутри, какая-то часть меня, которая годами оправдывала Романа – съеживается и отступает.

– У нас есть ребенок, – прошептала я. – Сын. Ему шесть.

– Он становится свидетелем напряженных ситуаций между вами?

– Иногда, – я вспомнила лицо Ильи на лестнице, его испуганные глаза. – Но сейчас всё чаще.

Марина Сергеевна кивнула:

– Дети очень восприимчивы. Даже если они не видят конфликты напрямую, они чувствуют напряжение, страх. И это влияет на их развитие, на их понимание того, как выглядят нормальные отношения.

Именно этого я и боялась. Что Илья вырастет, считая нормой то, как Роман обращается со мной. Что он либо сам станет таким же, либо позволит кому-то так обращаться с собой.

– Что мне делать? – я посмотрела на Марину Сергеевну с отчаянием. – Я не могу просто уйти. Он найдет меня. Он заберет сына. У него связи, деньги, влияние.

– Сейчас, в этот момент, вам не нужно принимать никаких радикальных решений, – спокойно ответила она. – Важно осознать ситуацию и начать работать с ней. Есть некоторые шаги, которые вы можете предпринять для собственной безопасности.

Она открыла ящик стола и достала небольшой блокнот:

– Во-первых, начните документировать происходящее. Даты, события, что именно произошло, были ли свидетели. Храните эти записи в надежном месте, куда муж не имеет доступа.

Я взяла блокнот, чувствуя, как дрожат руки.

– Во-вторых, – продолжила Марина Сергеевна, – постарайтесь создать сеть поддержки. Есть ли кто-то, кому вы можете доверять? Друзья, родственники?

Я покачала головой:

– Он отдалил меня от большинства людей. А те, кто остался… это его круг. Они ничего не заметят, даже если я приду с синяками под глазами.

– Понимаю, – кивнула она. – Тогда мы начнем с того, что у нас есть. С наших встреч. Вы готовы продолжать терапию?

– Да, – я почувствовала странное облегчение от того, что сделала первый шаг. – Только это должно остаться конфиденциальным. Если Роман узнает…

– Всё, что происходит в этом кабинете, защищено врачебной тайной, – уверила меня Марина Сергеевна. – И в документах страховой компании будет указано только, что вы обращались по поводу тревожного расстройства.

Я кивнула, чувствуя благодарность за ее понимание.

– И еще, Лея, – добавила она, глядя мне прямо в глаза. – То, что происходит с вами, – это не любовь. Это абьюз. И вы не заслуживаете такого обращения. Никто не заслуживает.

Я почувствовала, как слезы наконец прорываются. Впервые за много лет я позволила себе плакать перед кем-то, не пытаясь сдержаться, не боясь наказания за "излишнюю эмоциональность". Марина Сергеевна молча протянула мне салфетки и просто сидела рядом, давая пространство для этих долго сдерживаемых эмоций.

Когда я наконец успокоилась, она мягко спросила:

– Когда мы сможем увидеться снова?

– Через неделю? – нерешительно предложила я. – Мне нужно будет придумать причину…

– Через неделю, – подтвердила она. – И помните: вы не одна.

Я начала вести дневник, как посоветовала Марина Сергеевна. Небольшой блокнот в твердой обложке, я прятала его под подкладкой старой сумки, которой давно не пользовалась. Роман никогда не интересовался моими старыми вещами, только новыми, им же и купленными.

Первые записи давались тяжело. Документировать то, что так долго пыталась не замечать, было болезненно. Я начала с текущих событий, а потом стала вспоминать прошлое.

«3 марта. Роман разозлился из-за того, что я не предупредила его о звонке из школы. Кричал, что я не уважаю его, что скрываю информацию. Илья слышал, был напуган, не хотел идти спать».

«5 марта. Спокойный день. Р. в хорошем настроении, привез подарки – серьги для меня, новую игровую приставку для Ильи».

«7 марта. Опрокинула чашку на новую рубашку Р. Он схватил меня за волосы, оттянул голову назад. "Ты делаешь это специально? Нарочно портишь мои вещи?" Толкнул к стене, ушибла плечо. Синяк».

Постепенно, день за днем, неприглядная картина становилась всё яснее. Это не были отдельные инциденты, не были случайными вспышками раздражения. Это была система – система контроля и подчинения. И ею управлял Роман.

Вторая встреча с Мариной Сергеевной прошла ещё более откровенно. Я принесла свой дневник, и она читала некоторые записи, иногда задавая уточняющие вопросы. В какой-то момент я заметила, что она делает пометки в своём блокноте.

– Что вы пишете? – спросила я, внезапно испугавшись, что мои слова могут где-то зафиксировать.

– Это для меня, чтобы лучше понять вашу ситуацию, – объяснила она. – Я отмечаю паттерны поведения вашего мужа и ваши реакции. Это поможет нам разработать план действий.

– План действий? – эти слова одновременно пугали и воодушевляли.

– Да, – кивнула Марина Сергеевна. – То, что вы описываете, указывает на цикличность насилия. Периоды напряжения, затем взрыв, потом примирение, "медовый месяц", и всё начинается сначала. Понимание этого цикла может помочь вам защитить себя и сына.

Она помолчала, затем добавила тише: