Я одергиваю короткое черное платье, в которое пришлось переодеться в машине, поправляю растрепавшиеся синие волосы и даже думать не хочу, как выгляжу на фоне расфуфыренных девиц и прилизанных парней, что собрались в «Садах» сегодня. А они повсюду, куда ни глянь: вон группа вчерашних студентов в костюмах от Тома Форда, или что там модно носить в этом сезоне, и очках, которые стоят как хорошая машина.

Мать его, сколько же зарабатывает Змей на этом клубе? Повезет, если хотя бы десятую часть того, что приносят ему мелкие преступные группировки и работа с ребятами вроде Отбросов и парней Гарольда. Ходят слухи, что к Змею обращаются не только преступники – поговаривали, что пару раз к нему совались и политики. Не удивительно, что трон под ним до сих пор не пошатнулся.

Я готова поставить весь Овертаун на то, что метка Змея – нечто запредельное. Может, он гипнотизировать людей умеет или убивает взглядом. А что? Ему бы подошло, с такой-то кликухой. Я хмыкаю себе под нос и стараюсь протиснуться к бару сквозь толпу трущихся друг о друга на танцполе людей. Твою мать, дорогим и густым парфюмом несет просто от каждого, того и гляди голова заболит.

И куда подевался Терри? Украдкой оглянувшись вокруг, я друга не замечаю. Обещал же никуда не отходить, пока мы не найдем Змея! Не хватало еще, чтобы кто-нибудь из людей ублюдка Бакстера заявился сюда и попытался отловить нас поодиночке. Но в душе еще жива надежда, что Отбросы не решатся добровольно сунуть голову в петлю – на территорию Змея полезет только сумасшедший.

У бара публика явно другая: несколько мужчин за тридцать горячо обсуждают последние работы Дюбуа, спорят и стучат стаканами по стойке. А бармен с каменным лицом смотрит вдаль – туда, где на небольшой сцене то и дело мелькают яркие огни и крутятся изящные танцовщицы в легких светлых платьях, будто греческие нимфы. Я даже немного завидую их изящности, сама я могу с легкостью пробежать половину Овертауна или забраться на высотку по канату, но так танцевать… Я скорее кому-нибудь ноги отдавлю, а то и просто со сцены свалюсь.

– Какой-нибудь коктейль, – говорю я, коротко и криво улыбнувшись бармену. Остается только надеяться, что мое лицо в этот момент не напоминает жуткую гримасу. – Что-нибудь покрепче. На твой вкус.

– А не рановато? – дерзко спрашивает бармен в ответ и откидывает со лба прядь темных волос. Карие глаза поблескивают в приглушенном свете.

– Тебе какое дело? Смотри, как бы кто-нибудь из гостей тебе за такое жизнь не сломал, – хмыкаю я. – Или хотя бы нос. Могу начать, если будешь много болтать.

– Не переживай, мелочь, мне гости уж точно не угроза, – едва не смеется тот в ответ и выходит из-за барной стойки. На нем ни фартука, ни бейджика, но кто знает, в чем ходят работники «Садов». – Но не знал, что у Энджи такие дерзкие подруги. Не ляпни что-нибудь такое при Грегоре, он-то с тобой церемониться не будет, пригласи тебя хоть президент.

Несколько мгновений я не могу взять в толк, что происходит. Беспомощно оглядываюсь вокруг, хмуря густые темные брови, покусываю накрашенные блеском губы и даже тянусь к небольшой сумочке, чтобы выхватить нож, если дело запахнет жареным. Но прежде чем я успеваю выставить себя дурочкой, «бармен» и пара мужчин за стойкой заходятся громким смехом.

– Ксандер, не пугай гостей, – говорит один из них – тот, что повыше, с едва заметной темной щетиной на лице. Поправляет галстук и продолжает, повернувшись уже ко мне: – Не говорите Анжелике об этом недоразумении, Ксандер просто любит пошутить. Бармен скоро вернется, сейчас он обслуживает лаунж-зону вместе с официантами.

– Вечно ты все портишь, Лиам. – Пятерней Ксандер убирает короткие волосы с лица и подмигивает мне. – Не переживай, мелочь, даже если расскажешь, Энджи ничего мне не сделает. Так что развлекайся, пока можешь. Ладушки?

Ухмыльнувшись и напоследок сверкнув глазами, будто он знает обо мне гораздо больше, мужчина по имени Ксандер скрывается в толпе танцующих. А внутри у меня все словно покрывается ледяной коркой, насколько мне вдруг становится не по себе. Пока могу? Значит ли это, что он один из людей Бакстера? Или просто в курсе, зачем я сюда заявилась?

Да где носит Терри, чтоб его, когда он так нужен?

И когда мужчина со щетиной, кажется, его назвали Лиамом, приоткрывает рот, чтобы обратиться ко мне, друг возникает словно из ниоткуда – хватает меня под руку и отводит подальше от барной стойки, в угол помещения. Музыка грохочет все громче, со всех сторон доносятся голоса – с танцпола, из небольших кабинок со столиками, со стороны покрытой пушистым ковром широкой лестницы. В глазах рябит от яркого света и обилия красного вокруг, и я то и дело морщусь.

Толком не замечаю ни поблескивающего бомбера Терри, ни синяков и длинной царапины у него на щеке. Совсем свежей. Она особенно сильно выделяется на бледной коже, когда под потолком включаются неоновые лампы, и друг натягивает до самых глаз тканевую маску, чтобы прикрыть ссадину.

– Я же просил подождать у входа, – вздыхает он устало, брови его сведены к переносице, кажется, еще немного, и сойдутся вместе.

– А я просила не болтаться где попало. Думаешь, я здесь себя как рыба в воде чувствую? В этом идиотском платье еще. – Я недовольно поправляю ткань обтягивающей юбки и неловко переступаю с ноги на ногу на неудобных каблуках. – В баре я наткнулась на какого-то Ксандера, мне показалось, он знает, зачем мы сюда пришли.

– Знает, Алекс, – кивает Терри. – Он информатор Змея, это его работа.

Не зря у меня внутри все похолодело. Черт побери, явиться в «Сады Эдема» и потребовать коктейль не у кого-нибудь, а у информатора короля преступного мира Майами. Не иначе как запас удачи у меня еще не иссяк, а то пристрелили бы еще вчера, когда мы кое-как свалили из квартиры Бакстера в обход нерасторопных копов.

Да и в Овертауне нас не прикончили, хотя могли. Гарольд дал нам шанс сбежать. Мне. Мне, не нам. Теперь дело за малым – не просрать всю оставшуюся удачу, облажавшись перед Змеем. Раз его информатор здесь и ничего не сказал по поводу приглашений, значит, тот не против нас принять.

Только лицо у Терри мрачнее тучи, а глаза бегают – он смотрит то на людей на танцполе, то на лестницу. На втором этаже находится та самая лаунж-зона, куда отправился бармен, а перед входом стоит такой же здоровенный охранник, как и перед парадными дверями – просто так не пройдешь.

– Мы здорово пообщались, – бросаю я как бы невзначай в попытках оправдаться. – Ничего не случилось.

– Я не об этом переживаю, Алекс. Я виделся с людьми Змея – там, перед лаунжем. Один из них чуть не прикончил меня, едва я открыл рот, – продолжает Терри как ни в чем не бывало, неосознанно касаясь пораненной щеки пальцами. – Легко отделался. Но просто так мы к нему не поднимемся, придется немного подождать.

Двери будут закрыты, пока сюда не спустится художница, а потом можно попробовать. Минут двадцать, не больше. Так что придется слиться с толпой и сделать вид, что мы наслаждаемся вечером.

– А если здесь ошивается кто-нибудь из Отбросов? Вытащить из клуба куда проще, чем затащить в него, котенок, – дурацкое прозвище срывается с губ быстрее, чем я успеваю остановиться.

Да чтоб тебя.

– Так иди найди Ксандера. Может, он тебя защитит? – фыркает Терри недовольно и разворачивается на каблуках высоких берцев, а затем исчезает среди напыщенных парней и их подружек в блестящих платьях.

И кто тянул меня за язык? Я шумно выдыхаю и бреду обратно к бару, где за стойкой уже протирает стаканы мужчина лет сорока в черном фартуке с эмблемой клуба – яблоко раздора, кто бы сомневался. Вновь прошу коктейль покрепче и через пару минут потягиваю через трубочку отвратительно сладкую жижу с привкусом то ли водки, то ли чистого спирта. И такую дрянь подают в самом дорогом и пафосном клубе города? На презентации современной художницы, у которой наверняка денег куры не клюют?

Да в баре Овертауна по пятницам и то лучше коктейли мешают.

Никакого Ксандера рядом нет и в помине, еще недавно споривших друг с другом мужчин и след простыл, а на сцене поодаль уже не изгибаются девушки в полупрозрачных платьях. Даже на танцполе все притихли, словно вот-вот должно начаться шоу. Я покрепче сжимаю в руках бокал, ожидая худшего, когда гаснет свет, но ничего особенного не происходит.

Цветной прожектор подсвечивает спускающуюся со второго этажа высокую блондинку в длинном вечернем платье темно-красного цвета. Изящно наброшенный на шею платок отчего-то напоминает удавку, а довольное, в чем-то даже хитрое выражение лица женщины – морду кошки, добравшейся до полной миски молока. Есть в ней что-то странное, нечеловеческое.

И аура у нее – у Анжелики Дюбуа, главной звезды вечера, – такая же красная, как и платье. Только вовсе не яркая, а медленно темнеющая. Может, у Бакстера раньше была такая же, пока не почернела окончательно.

На языке чувствуется явственный привкус горечи, и я спешу заглушить ощущения еще одним глотком коктейля. Алкоголь приятно обжигает горло, а сладость медленно отходит на второй план.

Голос Анжелики, оказывается в десятки раз приторнее любого коктейля:

– Вы не представляете, как я рада вас видеть, дорогие. Каждый месяц мы с вами собираемся в «Садах» на презентацию и каждый месяц вы наполняете меня впечатлениями. Только благодаря вам я и могу творить. И сегодня я хотела бы представить вам одну из последних своих картин!

Анжелика изящно взмахивает рукой, указывая на опустевшую сцену. Включается проектор, и на когда-то гладкой темной стене теперь красуется картина, до жути похожая на болотную жижу на стене спальни Бакстера.

Мать твою, если и ту ерунду рисовала Анжелика Дюбуа, то я хожу по охрененно тонкому льду – ублюдок наверняка знаком с ней лично, а может, через нее выходит на Змея и только из-за того держит ее мазню у себя дома. Ладно, может, я просто ошиблась. Никогда не разбиралась в искусстве и начинать не собираюсь. Качнув головой, я опрокидываю остатки коктейля залпом и с грохотом опускаю стакан на стойку.

А художница и не думает затыкаться.

– Я назвала ее «Зеленый цвет моей души», – продолжает она, театрально заламывая руки, и шагает чуть ближе к сцене, пока наконец не восходит на нее и не смотрит на собравшихся в клубе сверху вниз. – И сегодня вечером мы по традиции проведем аукцион. Все вырученные средства пойдут на поддержку бездомных и в социальные фонды.

Дальше слушать не хочется. Я поворачиваюсь обратно к бармену и сталкиваюсь с безразличным взглядом его выцветших, когда-то голубых глаз. Не иначе как мужику болтовня Анжелики тоже не по душе.

Зеленый у нее цвет души, как же. Противно-красный, как запекшаяся кровь или подкрашенный кирпич, никакой не зеленый. Впрочем, если художница с приветом видела свою душу непроходимым болотом или лужей блевоты, то оставалось ей только посочувствовать.

Только времени на сочувствие у меня нет, как нет и часов. Прошло двадцать минут или нет, а сидеть на месте я уже не в силах. Поднявшись на ноги, пошатнувшись на непривычно высоких каблуках, я решаю чуть развеяться.

В зале не протолкнуться, так что я обхожу столпившихся вокруг Анжелики поклонников по широкой дуге: бреду вдоль кожаных диванов и веселых компаний, которым явно давно уже пора прекратить заливать в себя алкоголь. Но бутылок на столиках полным-полно, а кое-где и порошок рассыпан.

Не удивительно, что в клубе самого опасного человека в Майами собираются пусть богатые, но такие же наглухо отбитые гости. Может, половина из них здесь вовсе не ради художницы, как мы с Терри. Сейчас наглотаются всего подряд для смелости, а потом пойдут требовать у Змея денег или прикрытие. Прямо как я.

Твою мать, а если он меня и слушать не захочет? Переступив через чьи-то нагло вытянутые ноги, я сворачиваю в сторону туалетов. Небольшие помещения освещены ничуть не хуже, чем залы в клубе: повсюду неоновые картины, изображающие либо яблоки раздора, либо десятки самых разных надписей. И любит же Змей выпендриваться, оказывается.