– Может, Арахна не заслуживала такого наказания, – говорю я еле слышно и жалею о том, что сказала, едва слова слетают с моих губ.

Афина переводит на меня суровый взгляд:

– У людей, Кора, есть отвратительная привычка состязаться с богами.

– Да, но…

– Арахна бросила мне вызов. Она хвасталась, что умеет ткать лучше меня, и дошла до того, что стала говорить, будто я, богиня, научилась у неё, простой смертной, секретам мастерства.

Мои подруги что-то возмущённо бормочут, чтобы показать Афине, что они полностью с ней согласны.

– А ты переоделась старухой и предложила ей на деле выяснить, кто из вас лучше, – вставляет Парфенопа, явно гордясь, что знает все подробности этой истории. – Но в итоге ты раскрыла ей, кто ты, и наказала её за бахвальство. Она вынуждена была признать, что тебя не превзойти!

– Нет, у неё, конечно, тоже получилось очень красивое полотно… – Афина начала рассуждать вслух, но потом резко прервала свои размышления: – Люди нечестивы. Им и капли таланта бывает достаточно, чтобы они возомнили себя богами. За гордыню надо наказывать, девочки.

По её голосу я понимаю, что разговор закончен. Маленькая надменная Арахна заслужила того, чтобы на всю свою жизнь остаться отвратительным пауком и хоть целую вечность ткать свою драгоценную паутину.

Встревоженный голос Афины отрывает меня от моих мыслей.

– Осторожно! – вскрикивает она, притягивая меня к себе.

– Что?.. – шёпотом спрашиваю я.

Мои подруги бегут гурьбой и прячутся за широкой спиной богини. Афина так крепко схватила меня за руку, что мне становится не по себе. А она внимательно всматривается в густые заросли кустарника, растущего вдоль тропы, по которой мы идём. По веткам скользит лёгкое быстрое движение, и Афина, устремившись вперёд, исчезает в листве.

Мы с подругами испуганно смотрим друг на друга. Не зная, что делать, мы наконец решаемся пойти за ней следом.

– Афина, где ты? – спрашиваю я громким шёпотом.

Парфенопа тычет пальцем вправо, показывая на притаившуюся за кустом богиню. Мы молча подходим ближе. Чуть вдалеке среди деревьев видна зелёная поляна, которая внезапно обрывается чем-то похожим на крутую расселину. Посреди поляны стоит пухлый мальчик. Он поднимает голову, оглядывается, но не видит нас. Потом убирает прядь с нахмуренного лба – и вдруг становится похож на старика в теле ребёнка. Под белокурыми локонами горят живые глаза. Они быстро вращаются из стороны в сторону, вызывая смутную тревогу. У меня по спине пробегает холодок.

– Кто… – начинает Парфенопа, но Афина останавливает её, подняв вверх руку.

Мы стоим неподвижно и наблюдаем за странным ребёнком, который скачет на пухлых ножках у самого края поляны над расселиной. Кажется, он хочет прыгнуть вниз.

Я смотрю, как он наклоняется над обрывом и с ухмылкой заглядывает в пропасть. У него в руках лук. Он быстро натягивает тетиву, и в луке откуда ни возьмись появляется золотая стрела.

– Эрот… – шепчет Парфенопа.

Я тоже узнала его. Это сын Афродиты, безжалостный маленький бог любви. Я вижу его в первый раз. Мне говорили, что он капризный и надменный мальчик. И жутковатый, добавила бы я. Впрочем, меня это не удивляет, учитывая, кто его мать.

Эрот опускает лук со стрелой. Когда он всем телом наклоняется к   пропасти, у него на лопатках появляются маленькие, быстро трепещущие крылышки. Наверное, они нужны, чтобы не потерять равновесие. В кого он целится?

Афина, нахмурившись, не спускает с него глаз. Кажется, она его боится. Но как такая могущественная богиня может бояться маленького мальчика? И чего ей бояться? Что его стрела попадёт в неё? Или в меня? Что тогда станет с нашим целомудрием? Перед стрелами Эрота все бессильны.

– Он, кажется, как обычно, замышляет какую-то пакость… Лучше остановить его. – Богиня выпрыгивает из засады прямо на середину поляны.

Эрот вздрагивает, и стрела срывается с его лука в овраг. Мальчик надувает щёки, фыркает и, повернув голову, с любопытством смотрит на Афину.

– Эрот, что ты здесь делаешь один, без мамы?

Мальчик не отвечает. Но прячет лук за спину и недовольно отворачивается.

– Афродита не обрадуется, узнав, что ты бродишь по лесу в одиночестве…

Эрот не удостаивает Афину вниманием и медленно уходит, качая головой.

– Неприятный мальчик. Кто знает, что он тут замышлял… – шепчет мне на ухо Левкосия.

– Зачем он пустил стрелу в этот разлом? – спрашивает Парфенопа. – В кого он хотел попасть?

Мы с подругами бежим к обрыву и видим, что на краю поляны в земле зияет огромная трещина.

– Это похоже на одну из тех щелей, через которые солнечный свет проникает в тёмное царство Аида, – бормочет Лигейя.

– Пойдёмте отсюда, – повелительным тоном говорит Афина. – Нам нет никакого дела до опасных выходок этого мальчика и его матери.

Дни бегут тихо и незаметно, но иногда у меня перед глазами встаёт лицо Эрота, его презрительный, жестокий взгляд. Он пугает меня даже больше, чем Афина, превратившая Арахну в паука.

Я уговариваю себя не думать о нём. Выхожу из дворца и иду гулять по окрестным полям. Солнце стоит высоко, но в воздухе чувствуется быстрое дуновение Зефира. Это он приносит сюда сладкие ароматы, незаметно сменяющие друг друга.

Я собираю фиолетовые крокусы, маленькие щедрые дары природы, и вплетаю их себе в волосы. Чуть дальше в поле я вижу маму. Она склонилась над пшеницей. Наверное, ухаживает за колосьями. Она говорит, что это её способ участвовать в жизни людей. Мама очень печётся о людях. И все божества извлекают выгоду из её работы: если бы не мама, люди бы погибли, боги остались бы одни и некому было бы их почитать.

– Кора, иди сюда! – зовёт мама, глядя куда-то перед собой. – Подойди.

Я подхожу ближе и вижу, что она гладит колосья. Она прикасается к ним так же нежно, как ко мне. Ласкает их зорким взглядом. Зелёные колосья слегка склоняют верхушки. Но когда мама проводит по ним пальцами, они набухают. Стебель растёт, а листья меняют цвет, становятся жёлтыми. Зёрна, спрятанные в колосьях, тяжелеют.

– Какое чудо. Этот остров такой плодородный, мама…

Она поднимает голову и смотрит на меня своими большими глубокими глазами, совсем не щурясь от солнечных лучей, бьющих ей прямо в лицо.

– Да, Кора, этот остров бурлит жизнью.

– Иногда он просто бурлит и всё… – с улыбкой говорю я, думая об Этне. От её извержений дрожит земля, доставляя неудобства даже богам.

– Это Тифон, ты же знаешь… – серьёзно отвечает мама. – На нём покоится весь остров, удерживая его в плену своей тяжестью.

Я знаю, Тифон лежит на спине под островом и время от времени делает отчаянные попытки освободиться. Этна возвышается прямо у него над головой, вот он и выплёвывает через неё камни и изрыгает пламя, пытаясь стряхнуть с себя города и высокие вершины.

– Я не понимаю, почему боги так жестоко наказывают всех…

Мама выпрямляется во весь рост и кладёт руки на талию:

– Потому что никто и никогда не должен бросать нам вызов. Никогда.

– Не знаю… мне кажется, это неправильно.

– Ты ещё маленькая, Кора. Но рано или поздно ты тоже научишься внушать уважение к себе.

– Мне бы для начала научиться поля возделывать … – шепчу я, наклонив голову.

Мама молчит.

Я поднимаю глаза, чтобы посмотреть, поняла ли она намёк. Я уже давно пытаюсь уговорить маму научить меня её работе, чтобы я могла вместе с ней ухаживать за полями. Может, сейчас получится?

– Что ж, попробуй.

– Попробовать что, мама? – спрашиваю я с деланым удивлением.

– Ты сказала, что накормила ячменём всех крестьян на пиру…

– Да я просто посмотрела на него – и…

– Значит, пора, – вздыхает мама.

– Но я не умею, – говорю я неуверенным голосом, стараясь скрыть волнение.

– Прикоснись. – Её бездонный взгляд придаёт мне уверенности. Она улыбается и ждёт, что я буду делать.

Я приподнимаю рукой колос и касаюсь его верхушки. Мои пальцы становятся горячими. Я в страхе отдёргиваю руку, боясь сжечь зёрна. Я так давно хотела этому научиться, что теперь боюсь всё испортить. Мама жестом велит мне продолжать, и я снова вытягиваю руку. Колос под моими пальцами набирает силу, крепнет, становится очень высоким.

– Вот так! – подбадривает меня мама, и я слышу, что она тоже волнуется.

Я опускаю руки в колосья пшеницы и в изумлении смотрю на странное явление, которое я вызвала к жизни. Сама.

– Мама, слышишь?

Воздух наполняется сильным ароматом. Это запах жизни, солнца, обильных урожаев.

Я закрываю глаза, чтобы глубже вдохнуть окутавшее меня благоухание.

Мама берёт меня за руку и тянет за собой. Мы бежим вместе, моя свободная рука быстро летит над ещё зелёными посевами, которые спеют у нас за спиной, словно воздавая нам почести. Колосья растут и желтеют всё быстрее и быстрее. И вот уже всё поле золотится под солнцем. До меня издалека доносятся восхищённые возгласы. Это крестьяне славят наши имена.

Мы останавливаемся. Я с восторгом смотрю на маму. Она улыбается, обнимает меня и прижимает к себе, целуя в голову и гладя по волосам.

– Вместе мы можем делать великие дела! – восклицает она.

– Заботиться о земле и о людях… – добавляю я.

Мне кажется, у меня сейчас сердце разорвётся от счастья.

– Смотри, – шепчет мама, показывая куда-то перед с собой.

Отягощённый зёрнами, колос начинает клониться к земле. Одно зерно размером с большой палец отрывается и падает.

Я наклоняюсь, чтобы подобрать его, но оно уходит в землю. Невероятно, как быстро оно исчезает.

Земля над ним смыкается, и у меня по позвоночнику бежит холодная дрожь.

Мне вдруг становится нечем дышать. Я прижимаюсь к маме и хватаю её за руку.

– Он вернётся? – спрашиваю я испуганным голосом.

Мама кивает:

– Вернётся. Если будет сильным.

Часть II
Осень

Царство мёртвых

Бездна великая. Тот, кто вошёл бы туда чрез ворота,
Дна не достиг бы той бездны в течение целого года^[6].

Гесиод, «Теогония»

Воспоминания согревают меня в эти тихие тёмные дни.

Я закрываю глаза, и мне кажется, что я всё ещё там, на залитых солнцем полях, с мамой. Сосредоточившись, я даже могу увидеть пшеничное зерно, ушедшее в землю. Я чувствую себя этим зерном. Похороненная заживо, без воздуха и света.

Сколько времени прошло с тех пор, как я оказалась в царстве мёртвых? Я потеряла счёт дням.

Мама всегда говорила, что мы, боги, воспринимаем течение времени не так, как люди. Может, я уже провела в этой темнице месяцы, может, годы, я не знаю. Один бесконечный час сменяется другим. Без солнечного света я не могу отмерять жизнь.

Мне хочется думать только о том, что всё это скоро закончится. Наверное, Аид похитил меня, чтобы попросить у мамы выкуп; он, видно, хотел от неё чего-то и теперь надеется получить это шантажом. Эта мысль успокаивает меня: мне просто нужно подождать, когда они закончат переговоры. Мне просто нужно подождать.

Я собираю асфодели на бескрайнем лугу. Я никогда не любила это растение. Его колоски – жалкая копия колосьев пшеницы, его бледность убивает меня. Мне кажется, Аид специально засадил луга вокруг своего дворца такими унылыми цветами. Он совсем не похож на других олимпийских богов. Они все любят красоту, окружают себя светом и яркими красками. А Аид угрюм и некрасив, как асфодели.

Я подношу цветок ко рту, как делают мёртвые, срываю губами несколько лепестков. Интересно, какие они на вкус. И тут же, испугавшись, выплёвываю их. Мне надо быть сильной: я не стану здесь ничего есть. Любая нимфа знает, что пища мёртвых привязывает тебя к этому месту навсегда.

Я возвращаюсь мыслями к маме, к подругам, к залитым светом долинам. Мне не хватает воздуха.

Я встаю на цыпочки и в сотый раз пытаюсь определить, где заканчиваются эти луга. Я вижу вдалеке очертания могучих стен, окружающих дворец Аида, за которые я никогда не выходила.