Игорь Соловьев: И было утро: день шестой

Сосны звонкие шумят над Смоленщиной,

С неба вороны поют песни вещие.

Не кручинься, не горюй, выйдя в полюшко,

Коли ратная стезя – твоя долюшка.

Холодный утренний туман полз по земле, сбирался по склонам и цеплялся за кустарник. В сером рассвете дорога была едва различима – лишь вытоптанная полоса земли между вздувшимися от сырости буграми. Слева и справа перелески, где среди густых елей ещё лежал иней.

Ополченцы стояли ломаным строем. Уставшие, молчаливые, перед хмурыми лицами плыли клубы дыхания. И чудилось, будто каждый выдыхал не пар, а собственный страх. У кого – пика, у кого – бердыш, другой и вовсе держал отцовскую рогатину. Больше половины – люди вчерашней мирной работы: кузнецы, дворовые, углежоги. А позади, в низине, худые лошадки тянули телеги. В них сидели те, кто уже не мог идти: старики, женщины и дети. Скомканный поток отступающих двигался до обидного медленно, уж слишком много там было калеченных и уставших.

– Боязно? – спросил Михаила сосед. – Не робей, братец, авось и выдержим лихо.

Михаил кивнул. Но сердцем молодой человек понимал, шансов выдержать основной удар у их крошечного войска нет. Они должны были лишь задержать, сбить один из передовых отрядов поляков. Выиграть немного времени. За спинами ополченцев – дорога к стенам Смоленска. Туда уходили телеги. Там была надежда.

Ах, если бы в строю защитников было больше настоящих воинов! Но для многих, как и самого Мишки, это должен быть первый бой. А значит, для большинства и последний.

Кафтан жался к телу, напитанный сыростью и потом, тяжёлый, как чужая кожа. Древко пики скользило в ладонях не от росы, от липкого, гонимого сердцем страха.

Дорога вспухла звуком.

Сперва послышался гулкий ритмичный лязг. Потом стук копыт. Сперва редкий, но чем ближе, тем всё чаще и плотнее. Стали слышны короткие окрики, наконец, вот и они! Белесый морок впереди прорезала тёмная масса, словно сама мать-земля подалась вперёд. А потом туман разорвался.

Польские гусары. Три десятка.

Узкие флажки копий колыхаются на ветру, трепещут накидки, шлемы сверкают в редких солнечных лучах. А за спинами гусар их знаменитые крылья. Как тени птиц, перья, распятые на деревянных креплениях, будто это и не всадники вовсе, а сама смерть на лошадях!

Поляки разом опустили копья и перешли с рыси на галоп.

– Стоим! – закричал кто-то из старших, командующих ополчением. – Пики вперед! Держим рубеж!

Из русского пешего строя грянул залп, и тут же еще один. Едко запахло порохом. Два всадника упали, третий схватился за лицо и резко дернул поводья в сторону. Но остальные, уже взяв разгон лавой накатывались на защитников. Гусары летели, чтобы врезаться в плотную людскую массу, смять, разметать заслон сходу.

В лошадином топоте, в звоне железа, раздалось громкое, раскатистое, гортанное:

– Na nich, bracia! Na Moskala! (На них, братья! На москаля!)

С рёвом и грохотом гусары врезались в человеческую стену. Та дрогнула, изогнулась и подалась назад.

Михаил отступил на шаг, другой, пика в его руках предательски задрожала. Взгляд испуганно метнулся, и он увидел, как один из всадников летит прямо на него. Разум выхватил фрагменты: металлический шлем с наносником, острое жало копья и гудящие за спиной крылья. Но главное – полные холодной ярости глаза.

Мишка выпустил оружие и в ужасе шарахнулся в сторону. Падая в холодную липкую грязь, он почувствовал, как чужое железо чиркнуло его по боку, и тут же огненным цветком вспыхнула боль. Мир вывернулся наизнанку.

Тьма. Где-то вдалеке голос, будто зовущий сквозь толщу воды:

– Миша… Миша, ты меня слышишь?

Резкий вдох. Вокруг тёплый стерильный воздух, никакого пороха и лошадиного пота. Над головой едва слышно гудит вентилятор. Мягкий электрический свет бьёт в глаза.

– Он очнулся! Михаил, ты с нами? – прозвучал знакомый голос, и кто-то сжал Мишкино плечо.

Миша дёрнулся было вскочить, но тело утонуло в кресле. Напротив замерли встревоженные лица инженеров. За спиной мигал пульт экспериментальной установки.

– А где… где ляхи?! – хрипло спросил Мишка.

Люди недоуменно переглянулись, зашептались. Человек, державший Мишу за плечо, моргнул, а потом растерянно спросил:

– Какие ещё ляхи? Как ты себя чувствуешь?

Миша посмотрел на свои руки, совсем недавно сжимавшие тёмное древко пики. На лабораторное кресло, приборы и хорошо знакомую установку.

Образы внутри головы будто осыпались песком. Неужели случившееся: жуткие крики, смерть, кровь, всё было не по-настоящему?

– Нормально.

– Точно? Ты упал в обморок во время эксперимента. Мы отключили всё к чёртовой матери.

Михаил с трудом кивнул.

– Нет, правда, я в норме. Просто… привиделось что-то.

– Ладно, – собеседник, инженер с информационным планшетом, облегчённо выдохнул. – Ты вот что. Сходи к врачу. Возьми паузу, поспи. Мы зафиксировали все логи. Завтра вернёмся к работе.

Михаил кивнул, покачиваясь, встал из кресла и вышел из лаборатории. Во рту всё ещё чувствовался вкус земли, в ушах стоял звон стали. Сердце продолжало яростно стучать, словно оно по-прежнему было в бою.

Только вот никакого боя, похоже, не было?

К врачу Мишка, разумеется, не пошёл. Он мрачно шагал в противоположную сторону и размышлял: «Если рассказать докторам всё, что мне привиделось, никто не поверит. Вот уж к гадалке не ходи, соберут консилиум и погонят из проекта, как сумасшедшего. Зачем им проводник с галлюцинациями, измененным сознанием? И тогда вся моя работа с установкой схлопнется. Всё, к чему я так долго шёл, развеется, как тот туман над дорогой, из которого вывалились поляки. Проклятье! Откуда, вообще, в голове взялись польские гусары и русские ополченцы XVII века? Только потому, что тут, под боком, Смоленск?»

Инженер бросил взгляд на аккуратные модульные домики научного лагеря в обрамлении елей и сосен. Всё вокруг казалось тихим и безмятежным и нисколько не напоминало атмосферу давно отгремевших сражений.

«Нет! Надо молчать в тряпочку и списать всё на переутомление. Я отдохну, высплюсь и завтра продолжим. Завтра всё пройдёт нормально. Главное – не сорваться, не выдать себя», – решил он.

Миша поднялся на крыльцо жилого модуля, приложил карточку к замку и вошёл внутрь. Комната, рассчитанная на двух человек, была пустой. Мишка, не снимая обуви, растянулся на кровати.

Несмотря на слабость и переутомление, сон не приходил. Инженер покрутился в койке, потом потянулся к столу и взял техническую документацию по проекту.

Изобретение было революционным. Полгода назад компании «Заслон», в которой работал Михаил, удалось разработать уникальную установку связи названную «Рефлекс». Та позволяла передавать сигнал через особо сложную среду: под водой, в толще горных пород, через бетонные стены.

Она не отправляла сигнал напрямую, а использовала мозг оператора как проводник, настраивая резонанс между двумя точками. Для обороны, разведки, глубоких экспедиций это было незаменимо.

Сегодняшний эксперимент был посвящён тому, насколько быстро пройдёт очередной сигнал между двумя максимально удалёнными точками.

Но что-то пошло не так, что-то не срослось. Сидя в кресле установки, вместо работы с данными Миша провалился в пугающие реализмом исторические галлюцинации. При том совершенно не отдавая себе отчёта, что никакой он не ополченец смоленского воинства, а инженер передовой технологической компании. Это было странно, дико и пугающее правдоподобно.

Дверь распахнулась, и на пороге появился Мишин сосед. Нескладный, рыхловатый Генка, предпочитавший, чтобы к нему обращались Геннадий Валентинович. Сосед открыл шкафчик и достал какую-то папку с файлами.

Потом окинул товарища взглядом, поправил на переносице очки и спросил:

– Что, Мишаня, не в духе? Вот и мы не рады. Из-за твоего обморока целый день работы лаборатории насмарку. Что с тобой стряслось, не хочешь объяснить?

Михаил угрюмо вздохнул и отвернулся к стенке. Знал, если Генку игнорировать, тот сам отстанет. Мише было не до него. Отчего-то в памяти снова всплыло копьё польского гусара, бьющее в бок, боль, и мысль, что он умер, это конец!

Но Генка отчего-то не уходил. Потоптавшись на пороге, он сделал несколько шагов к Мишиной кровати. Михаил не видел его, но внезапно, головой и телом ощутил какую-то опасность. Бессознательную жуть! Волосы на затылке шевельнулись, тишина стала звенящей.

И в ней отчётливо прозвучал чужой ледяной голос:

– Naprawdę myślisz, że to koniec, Panie? (Действительно думаешь, что это конец, пан?)

Совершив немыслимый кульбит, Мишка слетел с кровати. Он отшатнулся в сторону и, подхватив с пола стул, выставил его перед собой.

– Что?!

Генкины очки зловеще мерцали в свете лампы, а на лице залегли мрачные тени. Но прошёл миг, и лицо соседа вновь приняло знакомый облик. Теперь оно даже казалось растерянным.

– Я спросил, ты точно завтра будешь в порядке? Хотя уже в этом не уверен…

Михаил потряс головой, отгоняя наваждение. Нет, перед ним определённо стоял сосед Генка.

– Да, – скрывая дрожь, Мишка деликатно вернул стул на место. – Завтра всё будет хорошо. Я просто перенервничал, пройдёт.

– Чудишь! Не нравится мне это… – с опаской бросил сосед и, ещё раз окинув Михаила взглядом, быстро, бочком вышел из комнаты.

Спустя минут десять на улицу выбрался и Михаил. Он решил пройтись по вечернему лагерю. Холодный воздух освежал, делая мысли собраннее и яснее.

«Что это было? – снова и снова спрашивал себя Миша. – Очередной фортель моего сознания? Генка на самом деле говорил по-польски, или мне привиделось? Да нет, не может быть!»

В стороне хлопнула дверь, послышались разговоры – на улицу вышла группа инженеров. Они что-то активно обсуждали, кто-то даже шутил, казалось, никому в мире нет дела до Мишкиной беды.

«А с другой стороны, в ком, вообще, можно быть уверенным? Вон стоит Чижов… – Мишка мельком глянул на коллегу у здания столовой, – вроде бы мировой парень, два раза у него до зарплаты одалживался. А хорошо ли я его знаю? Да, пожалуй, что нет. И ребята говорили, у него жена – полька. Вот тебе и Чижов! А Рушницкий? Вон тот румяный блондин, в прошлом году ездил в отпуск в Варшаву. Но в отпуск ли? Да и прочих хватает, взять хоть того невысокого рыжеусого мужика в тёмно-синем костюме, он кто? Не первый раз мелькает, видимо, связан как-то с нашим проектом, а я про него ничего не знаю. Или работяги, – рассуждал дальше Михаил, провожая взглядом группу рабочих в серых спецовках. – Сколько их тут сменилось? Их кто-нибудь проверял?»

И тут же отругал сам себя: «Чёрт, что за мысли, ну конечно же проверяли! И рабочих, и мужика этого в костюме, и Рушницкого с Чижовым. Кажется, я начинаю сходить с ума от паранойи».

А уже спустя минуту в голове вспыхнула и распустилась тревожным цветком новая мысль: «Но насколько тщательно их проверяли? Вопрос!»

Миша остановился и закрыл глаза. Надо было что-то делать, так недолго и в психушку загреметь. Он успокоил дыхание, широко расставил ноги и упёр руки в бока. Глубокий вдох. Медленный выдох.

«Это было просто видение, вымысел. Игра моего сознания и ничего больше».

Вдох…

В боку сильно отдалось болью. Мишка зашипел и осторожно приподнял рубашку, осматривая рёбра. В том месте, где его ударило вымышленное копьё польского гусара, отчётливо багровел свежий длинный кровоподтёк. Михаил ощутил на лбу лёгкую испарину.

– Нам надо поговорить! – раздался позади голос.

И Миша, вздрогнув, обернулся.

***

– Нам надо поговорить. Только не здесь, – молодая шатенка поманила за собой, – пойдём.

– Ир, а это нельзя отложить? Я сейчас немного не в духе. Ты же была в лаборатории, сама видела, что со мной произошло.