К несчастью, академические социобиологи, необъяснимо пренебрегая своей ответственностью за классовую борьбу, похоже, на самом деле нигде не говорят, что человеческие социальные установления – неизбежные проявления генов. Роузу, Камину и Левонтину (далее – РКЛ), соответственно, приходится подыскивать подтверждающие цитаты, находя их у таких почтенных социобиологов, как мистер Патрик Дженкин (в бытность его министром социальных служб) и всевозможные сомнительные представители Национального фронта, а также у “новых правых”, чьи работы мы, как правило, не читаем (они, несомненно, благодарны за рекламу). Министр обеспечивает особенно удачный пример “двойной легитимации науки и Бога…”.

Но хватит, давайте начистоту. РКЛ не могут подтвердить свое обвинение социобиологов в том, что они верят в неизбежную генетическую предопределенность, потому что это обвинение ложно. Миф о “неизбежности” генетических эффектов не имеет никакого отношения к социобиологии, а имеет отношение лишь к той параноидальной и демонологической теологии науки, которой придерживаются РКЛ. Социобиологи, включая меня (я всегда не любил это название, однако книга буквально провоцирует меня встать и причислить себя к ним), заняты попытками разобраться, при каких условиях дарвиновская теория может быть применима к поведению. Если бы мы попытались теоретизировать по Дарвину, не постулируя, что гены влияют на поведение, мы бы ошиблись. Вот почему социобиологи так много говорят о генах, понятно? А идея “неизбежности” им и в голову не приходит.

У РКЛ нет ясного понятия о том, что они подразумевают под биологическим детерминизмом. “Детерминист” для них всего лишь половина двуствольного термина, примерно с той же ролью и с таким же недостатком содержания, как “менделист-морганист” в лексиконе предыдущего поколения товарищей. Второй нынешний ствол, стреляющий сколь монотонно, столь и неточно, – “редукционист”.

[Редукционисты] утверждают, что свойства человеческого общества суть… не более чем суммы поведения индивидов и склонностей отдельных людей, из которых состоит это общество. Например, общества “агрессивны” потому, что “агрессивны” составляющие их люди.

Поскольку я охарактеризован в книге как “самый большой редукционист среди социобиологов”, я явно могу говорить со знанием дела. Я считаю, что Бах был музыкален. Следовательно, будучи хорошим редукционистом, я, очевидно, должен считать, что мозг Баха состоял из музыкальных атомов! Неужели Роуз и пр. всерьез думают, что кто-то может быть настолько глупым? Наверное, нет, однако мой пример с Бахом – точная аналогия тезису “Общества «агрессивны» потому, что «агрессивны» составляющие их люди”.

Почему РКЛ считают необходимым редуцировать совершенно рациональную посылку (что сложное целое следует объяснять в категориях его частей) к идиотской пародии (что свойства сложного целого суть просто сумма тех же свойств частей)? “В категориях” охватывает множество чрезвычайно сложных причинно-следственных связей и математических отношений, из которых суммирование лишь самое простое. Редукционизм в смысле “суммы частей” – очевидная глупость, и такового нигде не находится в работах настоящих биологов. Редукционизм в смысле “в категориях” – это, словами Медавара^[37], “самая успешная исследовательская стратагема, когда-либо изобретенная”.

РКЛ говорят, что “некоторые наиболее проницательные и хлесткие критические высказывания в адрес социобиологии исходят от антропологов”. Два самых знаменитых антрополога – это Маршалл Салинс и Шервуд Уошберн, и их “проницательные” критические высказывания, безусловно, заслуживают рассмотрения. Уошберн полагает, что, так как у всех людей, независимо от степени родства, более 99 % общих генов, “генетика в действительности подкрепляет представления общественных наук, а не выкладки социобиологов”. Левонтин, блестящий генетик, мог бы, если бы захотел, быстро прояснить это прискорбное небольшое недопонимание теории родственного отбора. Салинс, в книге, охарактеризованной как “уничтожающая атака” на социобиологию, считает, что теория родового отбора не может работать, потому что лишь у меньшинства человеческих культур развилась идея доли (необходимая, видите ли, чтобы люди могли рассчитывать свои коэффициенты родства!). Левонтин-генетик не потерпел бы подобные элементарные ляпы на уровне первокурсника. Но для Левонтина как “радикального ученого”, по-видимому, любая критика социобиологии, неважно, сколь топорная и невежественная, оказывается проницательной, хлесткой и уничтожающей^[38].

РКЛ видят свою главную роль как отрицательную и очищающую и даже позиционируют себя как отважную маленькую пожарную команду, которую “постоянно вызывают среди ночи, чтобы потушить очередное возгорание… Все эти детерминистические пожары нужно заливать холодной водой разума, прежде чем загорится весь интеллектуальный квартал”. Это обрекает их на постоянное отрицание, и поэтому они чувствуют обязанность предъявить “какую-то положительную программу понимания человеческой жизни”. Каков же позитивный вклад наших авторов в понимание жизни?

В этом месте становится едва ли не слышно застенчивое покашливание читателя, который уже предвкушает нечто симпатично-эпатажное. Нам обещают “альтернативное мировоззрение”. Что это будет? “Холистическая биология”? “Структуралистская биология”? Знатоки жанра могут сделать ставки на любой из этих вариантов, а то и на “деконструкционистскую биологию”. Но альтернативное мировоззрение оказывается еще лучше: это – “диалектическая” биология? А что именно значит диалектическая биология? Ну, например, представьте себе —

…выпечку торта: вкус продукта – результат сложного взаимодействия компонентов, таких как масло, сахар и мука, подвергнутых в течение различных периодов времени воздействию высоких температур; он неразложим на такой-то процент муки, такой-то масла и т. д., хотя каждый компонент… вносит свой вклад в конечный продукт.

В такой формулировке диалектическая биология выглядит вполне осмысленной. Возможно, даже я могу быть диалектическим биологом. Если подумать, в метафоре торта есть что-то знакомое, правда? Да, точно, вот оно, в публикации 1981 года за авторством самого большого редукциониста из социобиологов:

Если мы последуем определенному рецепту, слово в слово, по поваренной книге, из духовки в конце концов выйдет торт. Теперь мы не можем разделить торт на составляющие его крошки и сказать: эта крошка соответствует первому слову в рецепте, эта второму слову в рецепте и т. д. За малыми исключениями, такими, как вишенка наверху, не существует буквальных соответствий слов рецепта “кусочкам” торта. Рецепт целиком соответствует торту целиком.

Я, разумеется, заинтересован не в том, чтобы заявить о своем приоритете в части метафоры торта (в любом случае приоритет принадлежит Пату Бэтсону). Но надеюсь, что это небольшое совпадение способно как минимум заставить РКЛ призадуматься. Возможно, объекты их критики – не совсем наивные атомистические редукционисты, какими бы им отчаянно хотелось их увидеть?

Итак, жизнь сложна и ее причинные факторы взаимодействуют [англ. interact]. Если это и есть “диалектика”, отлично. Но нет, по-видимому, “интеракционизм”, хотя по-своему хорош, все же недостаточно “диалектичен”. Так в чем разница?

Во-первых, [интеракционизм] предполагает отчуждение организма и среды… во-вторых, он принимает онтологический приоритет индивидуального над коллективным, а следовательно, эпистемологическую достаточность…

Нет нужды продолжать. Судя по всему, подобная манера письма предназначена не для того, чтобы что-то сказать. Так не предназначена ли она для того, чтобы произвести впечатление, скрывая за дымовой завесой тот факт, что на самом деле не сказано ничего?

Преподавание с тьюторским уклоном

Это эссе изначально было написано для сугубо оксфордского круга читателей – “приходского бюллетеня” университета, Oxford University Gazette. Дэвид Палфриман, когда издавал антологию в похвалу оксфордского тьюторского курса в 2008 году, спросил, можно ли его перепечатать, и я охотно согласился^[39]. Несколько измененная его версия была также опубликована в Oxford Today (ныне, увы, прекратившем существование), журнале для выпускников университета. Саркастический тон первого абзаца будет понятнее всего в контексте первоначальной аудитории. Британским читателям известно, что в Чиппинг-Онгаре, Херн-Бэе, Кричел-Дауне и т. д. нет университетов. Это все был саркастический прием. Как и рефрен “Что думают студенты?”. Представленность студентов в факультетских комитетах как раз становилась тогда писком моды.

Мы на биологическом факультете собрались для того, чтобы поучаствовать в одной из тех приятных оргий совместного битья себя кулаком в грудь, которые время от времени объединяют совестливых преподавателей. Что мы делаем не так? Как можно улучшить наши способы преподавания и проведения экзаменов? Некоторые другие университеты, говорят, применяют Х; наверное, это убедительное доказательство, что Х должно быть полезно. Действующая система экзаменов несправедливо дискриминирует студентов, неспособных долго удерживать внимание. Может быть, нам стоит ввести систему непрерывного оценивания, как в Чиппинг-Онгаре? Или сделать посещение лекций обязательным, как в Херн-Бэе? Что думают студенты? (Что думают конкретные представители студенчества, входящие в комитет?) Как насчет автоматизированной системы табельного учета для практических занятий? В Кричел-Дауне на “тьюторские занятия” ходят по двадцать человек, а у нас на тьюторский курс записался один полудохлый студент, что вряд ли способствует их обучению. Почему оценки за финальный экзамен так монотонно кучкуются вокруг “посредственно”, вместо того чтобы симпатично распределяться между крайностями? Что думают студенты? Приглашенные экзаменаторы велели нам на будущее сделать Y (они делают Y у себя в университетах, и это успешно работает), но, к несчастью, наши Законы таковы, что нам понадобится Постановление Парламента, чтобы нам разрешили делать Y. Вот хорошая идея: почему бы нам не сделать обучение очень широким, как в Бадли-Солтертоне? Отличное предложение, и пусть оно одновременно будет очень глубоким, как было в моем старом университете. И кстати, что думают студенты?

Все это достаточно знакомо – и достаточно похвально, ибо, несмотря на мой цинизм в начальном абзаце, многое, безусловно, можно улучшить, и, несомненно, наш долг в том, чтобы к этому стремиться. Но одно конкретное заявление, которое с недавних пор набирает популярность, меня просто выбешивает. Наше преподавание обвиняют в “тьюторском уклоне”. Авторы этого выражения – пара внешних экзаменаторов, которым внушили мысль, что их техническое задание состоит не только в том, чтобы комментировать наши экзамены, но и в том, чтобы учить нас управлять нашим университетом. Это выражение было исполнительно подхвачено членами Объединенных консультативных комитетов и теперь разносится по факультетским коридорам. Наше преподавание – “с тьюторским уклоном”, а должно быть “с лекционным уклоном”. Значение “тьюторского уклона” лучше всего объясняется тем, какое средство борьбы с ним предлагают. Тематика тьюторских рефератов должна строго ограничиваться темами, охваченными в официальных лекциях. Тьюторам следует сообщать о содержании лекций, и они должны “затрагивать” (используя претенциозный жаргон игроков в гольф) эти темы в своих курсах. Возможно, лекторы должны раздавать библиографические списки, которые всем тьюторам следует освоить и передать своим студентам.