Линн Маргулис – выдающийся биолог: отважный аутсайдер, чья с трудом завоеванная победа является одной из важнейших научных революций нашей эпохи, – я имею в виду ошеломляющее открытие того, что наши клетки суть не что иное, как симбиотические колонии бактерий. Было бы интересно услышать ее мнение об “эволюции человеческой сексуальности” (подзаголовок данной книги).

Что мы получаем в действительности? Мне кажется, в этом повинна не столько она, сколько ее соавтор (и сын) Дорион Саган. Надо сказать, другие сведения указывают на то, что он падок на этих модных французских “философов”, чье влияние обильно, неуместно и бестолково пронизывает – а лучше сказать, портит – книгу. Их “философия”, по их собственному мнению, состоит в игре, что может показаться достаточно безобидным. Но эти шарлатаны хотят усидеть на двух стульях: не только наслаждаться, балуясь фривольностью, но и иметь репутацию глубоких мыслителей.

Вы замечали, что французское слово lit значит одновременно “читает” и “постель”, hein? Tiens, quel joli шутка^[30]. Еще лучше: “семантика и семиотика носят красноречивое сходство с эротическим словом «семя»”. Ого, какая мощная деконструкция, правда? А “английский глагол mean имеет общие корни с moan”^[31] (ну-ну). Пожалуй, я могу еще и дополнить (усиленно подмигиваю) этот образ. В моем школьном детстве жаргонным обозначением эрекции было… ой нет, ни за что не скажу, ведь у него такое нелепое значение – “корень”!

Какое вообще отношение эти саморазоблачительные подростковые игры имеют к чему бы то ни было? В мире семь тысяч языков – богатая статистическая выборка. Проводил ли французский “философ” систематическое их исследование с целью проверить свою гипотезу, что слова, относящиеся к сексу и к значению, связаны друг с другом? Маргулис, трезвомыслящий ученый, потребовала бы как минимум этого, рецензируя научную статью. Но модным умникам явно позволено увлекаться праздным самоублажением, и им это сходит с рук. Мне, однако, не следует быть слишком высокомерным: недавно я прослушал лекцию оксфордского ученика этой школы пижонского французского безумия, и мне понадобилось целых пять минут, чтобы понять, что он из себя представляет (это произошло, когда он высказал свое глубокомысленное соображение о том, что имена Иисуса и Жака Деррида оба начинаются на J).

Философские приоритеты этой книги можно понять по странной оценке авторами Хайдеггера как “возможно, самого влиятельного философа двадцатого столетия”. Он, если вы помните, был старым нацистом, в одиночку боровшимся с проблемой “бытия”. Без Хайдеггера мы бы не узнали, что “ничто само ничтожит”. Даже Лакан (любимец среди французских наставников Маргулис и Сагана) отзывается о Хайдеггере так: “стиль мусорной корзины, с помощью которого мы так ловко научились избавляться от всякой рефлексии, пользуясь отходами ее деятельности как лавкой поношенного платья”^[32].

Книга строится вокруг сквозной темы стриптиза. Андрогинный стриптизер снимает один предмет одежды за другим, метафорически раскрывая наше эволюционное прошлое. Он/а непрерывно вертится и меняет пол – извините, “гендер”, – в сменяющих друг друга оборотах таинственного танца. Временами авторы неуклюже пытаются привнести в язык текста эротизм. Возможно, впрочем, что их задача в том, чтобы смутить читателя, – если да, то им это удается:

Когда она оргазмирует, под ней ненадолго появляется мужчина, ровно настолько, чтобы эякулировать, прежде чем вновь исчезнуть в ее охваченном спазмами лоне [извинения перед У. Б. Йейтсом не предлагаются]^[33]. В ретроспективе публика осознает, что видела, как она дает эякуляторное виртуальное рождение взрослому мужчине. Тело разворачивается, и под пляшущим животом исполнительницы танца семи покрывал виден смутный лобок, темный и волосатый. Эрегированный пенис, безошибочный знак его пола, съеживается при следующем повороте. Он становится клитором. (с. 59–60)

Фу! Но этим дело не заканчивается:

Она сладострастно стоит, широко раскинув руки и ноги. Затем медленно поворачивается и нагибается, выставив смуглые ягодицы и влажные гениталии под ними, приглашая его. (с. 60)

Эти пассажи выбраны более или менее случайно. Страницы книги переполнены подобной “порнофилософией”, у истоков которой стоял, насколько я понимаю, Жан-Поль Сартр. Но, по моему мнению, претенциозность и порно несовместимы. Невозможно отделаться от мысли, что, если бы этот абзац написал Десмонд Моррис (нет, не написал бы), его бы громко обвиняли в вопиющей, халтурной погоне за сенсациями. Простительно ли это данной книге лишь из-за имени Линн Маргулис?

На самом деле, хотя “Таинственный танец” удручающе серьезен там, где Моррис от души веселится, в одном отношении этот опус приближается к “Голой обезьяне”: обе книги совмещают очаровательно бесцеремонное отсутствие доказательств с отчаянно спекулятивными функциональными объяснениями. В некоторых случаях объяснения вообще буквально те же, хотя и без ссылок на Морриса. Излагая одну из своих теорий женского оргазма, Маргулис и Саган ссылаются на неопубликованную переписку с неким бизнесменом, которого вдохновил разговор с сексуально хвастливым американским летчиком. В действительности, как я ответил этому бизнесмену несколько лет назад, когда он мне писал, точно такая же теория была отчетливо сформулирована в “Голой обезьяне” (разошедшейся по миру всего-то в 12 млн экземпляров).

Впрочем, вернемся к танцу. Одно за другим сладострастно сбрасываются покрывала, пока мы не доходим до предковых бактерий. Ага, подумаете вы, здесь Маргулис наконец-то есть что сказать ценного. Но нет. Ловким поворотом интеллекта наша научная авторка обращается в свое литературное альтер эго, так что когда это последнее дает выход очередной ошеломляющей канонаде континентального обскурантизма, момент уже упущен:

Но существует, возможно, и более глубокая фаза, метафизический план чистых феноменов, непрерывных явлений. Эволюционный стриптизер – любопытное создание: стринги представляют собой не узкую тряпочку, украшенную кистями, но скорее слово, букву, музыкальный символ предельной наготы [клянусь, я это не выдумываю]. Парадоксальным образом, когда стринги сброшены – под аккомпанемент странной вибрирующей музыки, отчасти состоящей из безмолвного треугольника и легкого звона тарелок, – нагота исчезает. Он/а стоит перед нами полостью одетый/ая, как и прежде. (с. 27)

Что вообще все это значит, спросите вы? Ладно, подождите:

Мы встречаем наших сексуальных предков вдоль наклонной плоскости знаков и означающих, через посредство языка. Использование любых знаков неизбежно затемняет; слова репрезентируют или замещают означаемое в его отсутствие; они суть маленькие черные маски. Мы отдаляем реальность, чтобы обсудить ее; без этого отдаления, этого мгновенного замещения наших сексуальных предков или вещей вообще их знаками не было бы возможности языка, возможности что-то означать вообще. (с. 28)

И где тогда мы были бы?

Как ученый масштаба и скрупулезности Маргулис может повестись на эту претенциозную ахинею – столь же непонятно, как сама эта проза. Будем милосердными: понадеемся, что она поспорила с соавтором и потерпела поражение. Но если вы уважаете Линн Маргулис и ее репутацию, сделайте ей одолжение и не читайте эту книгу.

Детерминизм и диалектика: история шума и ярости

Если предыдущая рецензия самая жестокая из моих рецензий, то эта – на книгу “Не заложено в наших генах” (Not in Our Genes) Стивена Роуза, Леона Камина и Ричарда Левонтина, вышедшая в 1985 году в New Scientist^[34], – вероятно, самая саркастическая из всех, что мне доводилось публиковать. Жестокой я бы ее не назвал, потому что все три автора книги – альфа-самцы, которые, мягко говоря, могут за себя постоять. Один из них как раз и постоял, когда вышла рецензия: он угрожал подать в суд на меня и на New Scientist. Угрозы кончились ничем. И все же, не желая чинить лишних обид, я убрал из этого переиздания тот конкретный абзац, который его задел.

Моя рецензия вышла в разгар так называемых “дебатов о социобиологии”. История этих дебатов компетентно освещена социологом Улликой Сегерстроле. Современный консенсус состоит в том, что сторона, представленная рецензируемой книгой, решительно проиграла этот бой. Ее вдохновленный марксизмом подход к эволюционной биологии теперь ощущается как нечто совсем устаревшее, и приверженцев его среди представителей естественных наук не так много. Поэтому возникает вопрос, не излишне ли перепечатывать эту рецензию. В то время, однако, дебаты были исключительно ожесточенными – так почему бы не извлечь из этого полезный урок для будущего?

Те из нас, у кого есть время сосредоточиться на нашей исторической миссии эксплуатировать трудящихся и подавлять меньшинства, чрезвычайно нуждаются в “легитимации” своей вредоносной деятельности. Первым придуманным нами легитиматором стала религия, которая на протяжении большей части истории работала достаточно эффективно; но “статичный мир социальных отношений, легитимированных Богом, отражал господствующий взгляд о самом мире природы как о статичном – и отражался в нем”.

В последнее время стала расти потребность в новом легитиматоре. И мы его придумали: это Наука.

Следствием стало окончательное изменение формы легитимирующей идеологии буржуазного общества. Больше не способный опираться на миф о божестве… господствующий класс низверг Бога и заменил его наукой… Если уж на то пошло, этот новый легитиматор общественного порядка стал даже более грозным, чем тот, которого он вытеснил… Наука – высший легитиматор буржуазной идеологии.

Легитимация также является основной целью университетов:

Университеты стали главными институтами формирования биологического детерминизма… Таким образом, университеты служат создателями, проводниками и легитиматорами идеологии биологического детерминизма. Если биологический детерминизм – оружие классовой борьбы, то университеты – оружейные фабрики, а их преподавательские и исследовательские кадры – инженеры, проектировщики и рабочие производства.

Подумать только! Все эти годы, работая в университетах, я воображал, будто цель науки – раскрывать тайны Вселенной: познавать природу бытия, пространства, времени и вечности; фундаментальных частиц, рассеянных по 100 миллиардам галактик; сложности организации жизни и ее медленного танца на протяжении трех миллиардов лет геологического времени. Но нет, все эти мелочи бледнеют на фоне главенствующей потребности легитимировать буржуазную идеологию.

Как мне резюмировать эту книгу? Представьте себе нечто вроде Дейва Спарта от науки, пытающегося попасть в “Уголок Псевда”^[35]. Даже тамошние благодарности честно предупреждают нас о том, чего ожидать. Там, где другие могли бы поблагодарить коллег и друзей, наши авторы благодарят “любимых” и “товарищей”. На самом деле я считаю это довольно милым, так сказать, ретро-шестидесятническим. Недаром же 1960-е играют мифологическую роль в странной конспирологической теории науки авторов. Именно в ответ на это райское десятилетие (когда “студенты бросили вызов легитимности своих университетов…”) “стала легитимироваться новейшая форма биологического детерминизма, социобиология”.

Социобиология, по их словам, делает два утверждения, “необходимые, чтобы служить легитимизации и сохранению общественного порядка” (курсив мой). “Панглоссианство”^[36] социобиологии “играет важную роль в легитимации”, но не является ее главной особенностью:

Социобиология – редукционистское, биологически детерминистское объяснение человеческого существования. Ее сторонники утверждают, во-первых, что особенности социальных установлений прошлого и настоящего суть неизбежные проявления конкретного действия генов.