Хоть и усталая донельзя, и из саней, считай, не вышла – выпала, хоть и покривился боярин Алексей… да и пусть его.

– Успела я, внученька. А ты чего стоишь, Алешка, ровно примороженный? Хоть дойти помоги!

Боярин вздохнул да и пошел помогать.

Откажи такой…

Впрочем, не пожалел он. Агафья, пока боярин почти на руках вносил ее в дом, пару слов шепнуть ему успела:

– Не переживай, Алешка, не расстрою я твоих планов, может, и помогу еще. Все ж палаты царские, честь великая Усте выпала!

Алексей и дух перевел.

Понятно же, и царевич, и честь… так это нормальному мужчине понятно, а у баб вечно какие-то глупости начинаются.

Не тот, не такой, не мил, не люб… оно понятно, розгами посечь, так мигом чушь из бабы вылетит, но ты поди разъясни о том волхве. Или про розги заикнись! То-то ей радости будет, только косточки твои на зубах захрустят! Смешно и подумать даже!

Вот кто другой, а Агафья могла бы свадьбу царевичеву расстроить, и шугануть его могла бы, ровно таракана, и Устинью забрать, куда пожелает… а преград ей и нет никаких. Что тут сделаешь?

В храм пойдешь? На свою же родню донесешь?

Иди-иди, в подвалах-то пыточных всем весело будет, все порадуются.

Сделать что с вредной бабкой? А что с ней сделаешь, с волхвой? Можно ее одолеть, но уж точно не боярину, то ему не по силам.

Но когда не против она, а помощь обещает, тут и боярин ее видеть рад-радехонек, поди, с такой союзницей он дочку замуж точно выдаст!

– Царевичу Устинья люба.

Могла бы Агафья сказать многое. И про Устинью спросить, и про самого царевича, и про чувства их, да ни к чему это было. Знает боярин свое дело – вот и пусть его, и достаточно с него будет. Услышал боярин, что хотел, в ее словах, а остальное ему и не надобно.

– Хорошо, когда так. Я Усте помогу, чтобы на отборе ее не сглазили, не испортили. Сам понимаешь, злых да завистливых и так много, а там – втрое будет. Вдесятеро.

Боярин волхву дотащил, на лавку сгрузил.

– Благодарствую, бабушка Агафья.

Волхва кивнула да к Усте повернулась:

– Готова ты, детка? Все ж невесту для царевича выбирают, не для конюха какого, туда попасть – честь великая.

– Не все готово, бабушка, ну так ты мне поможешь, – отозвалась Устинья, выметая из головы боярина последние подозрения.

А вдруг и от баб польза бывает?

Ладно, сейчас он еще жену сюда пошлет. Она-то за своей бабкой и приглядит, и ему донесет, ежели чего. Будет у него время пресечь непотребное что. И о других новостях пока сказать надобно, раз уж приехала бабка вредная, пусть и от нее польза будет. Испокон веков на свадьбу старались колдуна какого пригласить, да где ж его сейчас возьмешь? А у него вот волхва будет, поди, еще и почище колдуна^[9].

– Свадьба у нас. Илья женится.

– И это хорошо, – отозвалась Агафья. – Пусть женится, совет да любовь.

Боярину то и надо услышать было. Повернулся да и пошел по делам своим. Пусть бабы тут без него болтают, поди, разговоры их слушать – уши подвянут да отвалятся.

* * *

– Боря! Поговорить нам надобно!

Борис на брата в упор посмотрел. Хотел он Феденьку к себе позвать, прочесать поперек шерсти, но когда сам пришел? Тем лучше!

– Надобно, Феденька, еще как надобно! Скажи мне, давно ты насильником заделался?

Фёдор как стоял, так и икнул. Глупо и громко. Только кадык дернулся.

А нечего тут!

К царю в кабинет ворвался, важные дела решать помешал, еще и за вчерашнее добавки мало получил? Так сейчас будет тебе с лихвой!

– Я?! Я не насиловал!

– Ты мне, Феденька, сказки тут не рассказывай. Устинью Заболоцкую кто вечор приневолить пытался? Кто ее в закоулок тащил, хотя боярышне то не нравилось?

Фёдор только насупился:

– Ей бы понравилось!

Борис сощурился на него презрительно, как на таракана раздавленного, – Федя этот взгляд ненавидел всегда.

– Так все тати говорят! Ты мне, Феденька, учти, когда люб ты боярышне – хорошо: отбор проведем, как положено, потом поженитесь да и заживете рядком да ладком. А когда не люб…

– Люб я ей!

– Она тебе сама про то сказала?

Фёдор даже в затылке зачесал.

А ведь… и не было такого! Ни разу ему Устинья о любви своей не говорила.

– Она говорила, что поближе меня узнать хочет.

– Вот ты и решил боярышне все показать, чем похвастаться можешь? Еще и добавить?

– Ты…

– Помолчи, Феденька, да послушай меня. Узнаю, что девок неволишь, – будешь отцом. Святым. Понял?

Фёдор кивнул угрюмо.

Понятно все. Испугалась Устя его напора, а тут Борис. Ну и… по старой памяти вступился. Благородный он. Ноги б ему переломать за такое благородство, но то Фёдору не по плечу и никогда не будет. Царь Борис или не царь, а только Федьки он на голову выше, как бы не на две.

– Понял.

– Вот и иди тогда. Не засти солнышко.

Фёдор и пошел. Что ему еще-то делать оставалось?

* * *

– Мишка! Ишь ты как зазнался, старых друзей признавать не хочет!

Михайла аж дернулся от неожиданности.

Знал он этот голос и человека знал, еще со старых времен, будь он неладен, тварь такая! Не ожидал только, что наглости у него хватит и что не повесили его…

– Ты…

– Я, Мишенька, я. А ты, смотрю, раздобрел, заматерел, боярином смотришь…

– Чего тебе надо, Сивый?

Михайлу понять можно было.

Много где он побывал, как из дома ушел, вот и в разбойничьей ватаге пришлось. Только сбежал он оттуда быстро, а Сивый… мужичонка, прозванный так за цвет волос – грязно-сивых, длинных да еще и вшивых, остался.

Михайла думал уж, не увидятся они никогда!

Поди ты – выползло из-под коряги! Еще и рот разевает!

– Чего мне надобно? А пригласи-ка ты меня в кабак, поговорим о чем хорошем? Чай я, серебро-то есть у тебя, не оставишь старого приятеля своей заботой?

Михайла бы приятеля заботам палачей оставил. Остановила мысль другая, разумная. Это никогда не поздно. А вдруг его куда приспособить получится?

Надо попробовать.

– Ну, пошли. Покормлю тебя, да расскажешь, чего хочешь.

Сивый ухмыльнулся.

И не сомневался он, что так будет, правда, думал, что трусит Михайла. Вдруг делишки его вскроются? Тогда уж не отвертишься!

Ничего, Сивый рад будет помолчать о делишках приятеля. А тот ему серебра в карман насыплет, к примеру. Сивому уж по дорогам бродить надоело, остепеняться пора, дом свой купить, дело какое завести… Повезло Михайле – так пусть своей удачей с другом поделится. Не убудет с него. Так-то.

* * *

К свадьбе готовиться – дело сложное, хлопотное… и царевичи тут всякие не к месту да и не ко времени. Жаль только, не скажешь им о таком, как обидятся, еще больше вреда от них будет.

Пришлось боярину и Фёдора чуть не у ворот встречать, и коня его под уздцы к крыльцу вести, и кланяться…

– Поздорову ли, царевич?

– Устю видеть хочу. Позови ее.

– Соизволь, царевич, пройти откушать, что Бог послал, а и Устя сейчас придет, только косу переплетет.

Фёдор откушивать не стал, конечно, не до того ему, по горнице ровно зверь дикий метался. Потом дверца отворилась, Устя вошла.

– Устенька!

Подошел, за руки взял крепко, в глаза посмотрел. Спокойные глаза, серые, ровно небо осеннее, а что там, за тучами, и не понять.

– Почему ты со мной вчера не осталась?

Устя на Фёдора посмотрела внимательно. И ведь серьезно спрашивает! И в голову ему не приходит, что не в радость он. Ей вчера с родителями, с братом, сестрой хорошо было. Явился этот недоумок со сворой своей, всех в разные стороны растащил, ее ненужным весельем измучил, потом вообще поволок за сарай какой-то тискать, как девку дворовую, и когда б не Борис, еще что дальше было бы? Все же сильный он, Устя слабее…

И даже в голову не приходит ему, что не в радость он. Просто не в радость.

Царевич он! А она уж от того должна от счастья светиться, что он свое внимание к ней обратил!

Тьфу, недоумок! Вот как есть – так и есть!

– Ты меня, царевич, напугал вчера. И больно сделал… Синяки показать?

Не все синяки были от Фёдора получены, там и от Бориса достало, но у царя-то хоть оправдание есть. Ему-то и правда плохо было, а Федька просто свинья бессовестная.

Устя рукав вверх поддернула, Фёдор синие пятна увидел.

– Больно?

– Больно. – Извинений Устя не ждала. Но и того, что Фёдор руку ее схватит и в синяк губищами своими вопьется, ровно пиявка… это что такое? Поцелуй?

И смотрит так… жадно, голодно…

Такой брезгливостью Устинью затопило, что не сдержалась, руку вырвала.

– Да как смеешь ты!

Никогда Фёдору такого не говорили. Царевич он! Все смеет! И сейчас застыл, рот открыл от неожиданности.

– А…

– Я тебе девка сенная, что ты со мной так обращаешься?! Отец во мне властен, а ты покамест не жених даже!

До чего ж хороша была в эту секунду Устинья. Стоит, глазами сверкает, ручки маленькие в кулачки сжаты… и видно, что ярость то непритворная… так бы и схватил, зацеловал… Фёдор уж и шаг вперед сделал, руку протянул…

БАБАМ – М-М – М-М!

Не могла Агафья ничем другим внучке помочь. А вот таз медный уронила хорошо, с душой роняла… не то что Фёдор – тигр в прыжке опамятовался бы да остановился.

Так царевич и застыл.

Устя выдохнула, зашипела уж вовсе зло:

– Не слышишь ты меня, царевич? Ну так когда еще раз такое повторится… да лучше в монастырь я пойду, чем на отбор этот проклятый! Не рабыня я, не холопка какая, чтобы такое терпеть! Не смей, слышишь?! Не смей!

Развернулась – и только коса в дверях мелькнула с алой лентой вплетенной. А Фёдор так и остался стоять, дурак дураком.

В монастырь?

Не сметь…

Ах ты ж… погоди ужо! Верно все, покамест в тебе только отец волен, а не я. Ну так после свадьбы другой разговор пойдет… все мы поправим. Как же приятно будет тебя под себя гнуть, подчинять, ломать… Мелькнула на миг картина – он с плетью, Устинья в углу, на коленях… Фёдора аж жаром пробило.

Да!

Так и будет, только время дай, рыбка ты моя золотая…

* * *

«Рыбка золотая» в эту минуту так зло шипела, что ее б любая змея за свою приняла, еще и косилась бы уважительно.

– Бабуш-ш-ш-ш-шка! Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-што мне с-с-с-с-с малоумком этим с-с-с-с-сделать?

Агафья только головой покачала:

– Что хочешь делай, а только замуж за него нельзя. Совсем нельзя, никому.

– Почему? Бабушка?

– Порченый он. И детей от такого не будет никогда, и с разумом у него не то что-то, и с телом… Когда б его посмотреть хорошенько, ответила бы. Да тебе то и не надобно.

– Надобно. Знать бы мне, родился он таким али его потом испортили.

– От рождения. – Агафья и не засомневалась. – Такое-то мне видно, отдельно от своей беды он, поди, и прожить не сможет, с рождения она в нем.

– Болезнь? Порча? Еще что-то?

Агафья только головой качнула.

– Не могу я точнее сказать. Когда б его в рощу отвезти да посмотреть хорошенько, разобраться можно, только он туда и не войдет даже! Плохо… не плохо ему там будет! Помрет, болезный!

– Бабушка?

– Весь он перекрученный, перекореженный… не черный, нет, не колдун, не ведьмак, не из той породы, но что неладно с ним, я тебе точно скажу. И детей не будет у него никогда. Хотя есть у меня предположение одно, но о таком и подумать-то противно.

– Что, бабушка?

– У нас такого и ведьмы стараются не делать, а на иноземщине есть такое, слышала я. Когда царю или владетелю какому наследник надобен… у чужого ребенка жизнь отнимают, его чаду отдают. Есть у них ритуалы такие. Черные, страшные… после такого и в прорубь головой можно, все одно душу погубил, второй раз ее не лишишься, нет уже.

– Ох, бабушка… неуж такое есть?

– Есть, Устя. Не рассказала бы я тебе, но просили меня никаких знаний от тебя не таить. И этих тоже.