Я ведь вышла из дома в одних шортах и в топе с длинными рукавами, напрочь позабыв о погоде. Не знаю, чем я думала. Знаю лишь, что хотела поскорее убежать из клетки.

Смотря на худи, слышу не очень радужные предостережение в голове.

А если он окажется маньяком? А если захочет изнасиловать меня? Или что хуже – убить? Даже не знаю, что из этого реально хуже.

Но я смотрю в его сторону и беру вещь. Грозный взгляд и лицо не выдающие ни единой эмоции, без сомнения пугали, но что-то в нем есть такое, что помимо страха, заставляет чувствовать безопасность.

Это странно.

– Что ты делала одна на набережной в такой час? Родители не учили тебя безопасности? – в одно мгновение спрашивает спаситель, выезжая на центральную трассу.

Пожимаю плечами, растягивая губы в ухмылке. Тело уже не трясется от холода, а его худи, что в два раза больше меня, дарит тепло. Я чувствую запах мужского парфюма с нотками чайного дерева. Удивительно, но мне нравится.

– Зато учили, как пускать пули в лоб своим обидчикам, – язвительно усмехаюсь я, насколько была сейчас способна, даже если про оружие вру. Я не умею толком стрелять.

Мужчина хитро растягивает губы, будто раскусил мою ложь. Его руки ловко управляют моей машиной, и под моим надзором мы едем в правильном направлении. Конечно, говорить ему свою фамилию не стану. Это небезопасно.

А ещё, хочется побыть просто Андреа. Девушкой, решившей просто прогуляться. Не бежать из дома. Не мечтать о свободе, как птица в клетке. Не пытаться унять эмоции, принося себе боль.

Хочется быть просто девушкой, что мечтает о парнях, и о том, как хорошо сдать экзамены в университете. Или той, что думает, какое же платье надеть на вечеринку.

– Опасная значит? – задумчиво бросает спаситель.

Наши взгляды встречаются и лёгкие сжимаются от задержки воздуха.

Его глаза словно поглощают саму ночь. Густые темные брови. Смугловатого оттенка кожа от загара. Высокие скулы, покрытые аккуратной тёмной щетиной и волевой подбородок.

Во рту резко пересыхает, а сердце колотиться с бешеной силой. Отвожу взгляд, глотая слюну и пытаясь вернуть прежнее состояние.

Лучше бы тряслась от холода, нежели сгорала от его взгляда.

Дальше говорить не решаюсь. Мы едем в тишине. Даже музыка не играет. Был слышан лишь звук дождя, бьющегося об машину и тихие постукивания указательного пальца спасителя об перегородку окна.

Странное ощущение. От каждого стука в груди что-то сжимается.

Когда мы подъезжаем к нашим вратам, ожидаю, что поблагодарю своего спасителя. И да, узнаю все же имя. После он уйдёт в закат, а я буду проклинать Конселло до конца своих дней. Ведь даже голову нормально не могу повернуть. Болит шея. Кажется, растянула в попытках выбраться из лап этих чудовищ.

Но все пошло совершенно не так. Уже у ворот стояли охранники Марко. Несколько машин, с включёнными фарами. Заборы закрыты. Они искали меня. Знаю. Вся эта шумиха началась из-за моего отсутствия. Я никогда не пропадала больше, чем на час, а на часах уже давно пробило за нужную стрелку.

– Черт! – чертыхаюсь под нос, как только, вижу, несколько силуэтов, спешно шагающих в нашу сторону.

Дверь с моей стороны открывает Вико, консильери Марко. Его брови сходятся на переносице, а из губ вырывается усталый вздох.

– Синьорина, вы что, решили довести отца? Он разгорячён!

– Напомни, Вико, когда он был «не» разгорячён? – усмехаюсь, выходя из автомобиля и грохотом закрывая дверь.

Мужчина качает головой, сжимая губы в возмущении, глядя хмуро и строго.

– Кто этот молодой человек в вашей машине? – Вико смотрит в сторону того самого «молодого человека», который выходит вслед за мной.

Все вокруг заметно напрягаются. Будто он один, мог пойти против всех стоящих. Их, на минутку, было примерно пятнадцать.

– Мой друг! – нагло вру.

Складка между бровями Вико становится глубже, а глаза просят правды. Кажется, от злости его седые волосы встали дыбом. В этот момент к нам подходит…

– Даниэль, – спаситель встаёт напротив Вико и серьёзным тоном продолжает: – Я нашёл её, когда трое незнакомцев пытались силой забрать синьорину.

Рот открывается от изумления. Вот же…вот же мразь! Зачем он это сказал? Почему не подыграл? Боже! Теперь тюремного заключения (это, к слову) не избежать.

Даниэль, как я это понимаю, достаточно удивляет Вико. Мужчина от возмущения чуть ли не пыхтит. Последний месяц, с того самого момента, как Лоан ушел в отставку, вся ответственность за меня, легла на плечи Вико. Он был можно сказать моим телохранителем. Просто не ходил за мной по пятам. Но вот за все мои проступки получал и получает сполна.

– Ты вообще понимаешь, в какую опасность влипла? – ох, кажется, кто-то разозлился. Ведь на «ты» мы переходим только в такой ситуации.

– Понимаю, – закатываю глаза в ответ и прохожу мимо, направляясь в сторону дома.

Ну спасибо, чертов Даниэль.

– Андреа! – кричит в спину Вико, но я упрямо иду вперёд.

– Его тоже заведите в дом, – слышу позади.

И, кажется, уже понимаю, о ком шла речь.

Быстро забегаю домой и бегу дальше к лестнице. Вот запрусь в комнате, будет спокойней. Но не тут-то было. Только вступаю на первую ступень, как слышу злобный возглас Марко.

– Андреа!

Господи, сколько же я слышу это злобное «Андреа!» за день.

Замираю на пороге и устало закатив глаза, оборачиваюсь в сторону отца.

– Ты окончательно решила заставить самому тебя убить?

Срываюсь на смех. Тем самым удивляя его. Он недоумевает. Наверняка, думает, я сошла с ума.

– Ого, – раскидываю руки в стороны, заливаясь смехом ещё громче, – Ты сделаешь мне этим лишь одолжение.

Его глаза заливаются яростью. Но я решаюсь продолжить свой путь.

Слышали о том, что не стоит оборачиваться к хищнику спиной?

Я кажется нет, потому что, обернувшись, тут же ощущаю, как Марко сжимает мои волосы на затылке и тянет вниз. Мгновенно оказываюсь на полу.

По пояснице тянется боль от резкого удара об мрамор. С уст срывается рык. Ни всхлип, ни крик и ни жалостный писк. А настоящий отчаянный и злой рык.

Рука Марко мертвой хваткой впивается в мой подбородок, а другой он держит меня за волосы. Цепляюсь в его руки длинными ногтями, отчего он шипит, дергая меня ещё хуже. Кажется, я даже ломаю один ноготь.

– Не трогай меня! – кричу разъярено, – Отпусти же.

Марко наклоняется ближе, опаляя рыхлым дыханием. Хочется плюнуть ему в лицо. Но во рту так пересохло, что даже слюны там не найдётся.

– Ты – жалкая сучка! Как смеешь убегать? Как смеешь ослушиваться?! – он отпускает мой подбородок, только чтобы в следующую секунду влепить звонкую пощёчину, – Вся в мать, – еще одна. – Такая же дура! – еще одна.

– Кем ты себя возомнила? – когда его рука ещё сильнее замахивается на моё лицо, просто закрываю глаза и представляю закатное небо.

Оно такое красивое в это время. На нем смешиваются разные оттенки розового и желтого. Солнце все дальше и дальше исчезает за горизонтом. Потом ночь и пустота. Кромешная. Холодная. Поглощающая.

Как взгляд тех самых черных глаз. И почему они так сильно мне запомнились?

Я теряю сознание. Легче так, чем ощущать всю боль от избиения.

– Эй, – тихий голос заставляет сквозь боль разлепить веки.

Вздрагиваю, когда плеча касается рука Вивьен. Оглядываясь, понимаю, что до сих пор лежу на полу в прихожей

– Я помогу тебе подняться, – девушка пытается помочь, но напрочь забывая о солидарности, отдергиваю её руку.

– Не нужно, – бросаю сухо и без чувств.

Немного приподнимаюсь, шипя от боли, ощущая железный вкус крови во рту. Смотрю в её голубые глаза и вижу слезы, что ещё больше выводит из себя. Повернувшись в сторону лестницы, кидаю напоследок:

– Эти слезы ничем не помогут. Не реви, он ненавидит их, – и это последнее, что срывается с моих уст, прежде чем скрываюсь в коридоре второго этажа.

В темноте нахожу свою комнату и запираюсь. Скатываюсь на пол и прикусываю губу от боли, возникшей в спине. Снова жалобно ругаюсь оттого, что прикусила разбитую губу.

В глазах застывают слезы. Но я не должна плакать! Не должна себе этого позволять.

Слезы льют только слабые! А я – воин.

Это заставляет заново встать и войти в душ.

Снимаю толстовку и при тусклом свете тёмной луны из маленького окошка, достаю лезвие, стоящее под тюбиком бальзама.

Все тело напрягается, когда металл направляется к правому плечу. Зубы сжимаются с такой силой, что скрипят. В ту же секунду лезвие проходит по коже. Боль пронизывает всю конечность. Поднимаю голову и устало вздыхаю, ощущая лишь физическую боль. Больше не хочется плакать. И все, что таится внутри, уже не так сильно душит. Та боль, что я нанесла себе, перекрывает всю остальную.

Боль – мой главный наркотик. Она затупляет чувства. Даёт забыться и приятное послевкусие. Я могу хотя бы часа три находиться в экстазе. А остальное…остальное меня не волнует.

Позже набираю полную ванну ледяной воды.

Рана перестает кровоточить, а вот с губы все еще течет кровь. Приходится зафиксировать пластырем.

Моя аптечка была на все случаи жизни. Я как облупленная знала все как пять пальцев. Уже с тринадцати могла оказывать первую помощь. Перевязывать раны и обрабатывать их. Знала, как можно остановить кровотечение. Или как остановить боль, кроме своего метода. А ещё прекрасно знала, как понять, не сломана ли у тебя рука. Или это вывих? А может растяжение?

Когда тело окутывает холодная вода, мною одолевает ощущение вонзивших в тело тысячу игл. Ныряю, чувствуя, как щемят раны и новые кровоподтёки на теле. После резко выхожу, делая судорожный глоток воздуха и убирая пряди темных каштановых волос в стороны.

После этого, наспех закутавшись в халат, прыгаю в постель, чтобы заснуть. Только для того, чтобы проснуться в холодном поту и с застывшим криком в горле.

И так каждый божий день.

Но сегодня мне снились те самые псы Конселло и…Даниэль. Однако в этот раз он не довез меня до дома. Он убил меня.

☆☆☆

Если вы думаете: что может быть хуже моего отца? Прямое доказательство этому его мама, и как полагается моя бабушка.

С самого утра, я уже возненавидела этот день.

Она приехала. Бог знает зачем. Это остаётся тайной.

Когда вхожу в столовую, чтобы откопать себе еды и уйти в спальню, как делаю это добрых два дня, бабушка смотрит с высока, сидя около стола и попивая кофе. Взгляд ее карих глаз оглядывает с презрением.

Ну, если смотреть на меня, то, выгляжу я ужасно. Разбитая губа и засохшая на ней кровь. Она болит, и только тронь, начинает кровоточить. Растрёпанные волосы, которые даже не удосуживалась расчесать после душа. Бордового оттенка синяк на скулах и потухшие зелёные глаза.

Смотря на меня, она ни капельки не проявляет сожаления. И так было всегда. Только могла винить меня. Побил? Сама виновата!

– Что за вид, Андреа? – ужасается бабушка Кора, – Ты бы причесалась, – её нос сморщивается от отвращения, – И пижама на тебе, она что, из детского мира?

Закатываю глаза, оглядывая себя. Ну вообще-то нормальная пижама. С авокадо, розовая, атласная. Разве не классно? Да и вообще, она думает мне было дело, что надевать?

Все эти дни то и дело, что лежала.

– Думаешь, если причешусь и нормально оденусь, это скроет мои побои? – бросаю резко.

Бабушка с грохотом ставит чашку с кофе и устало выдыхает.

– Ты его вывела.

– Началось, – держусь за голову, чтобы не свихнутся.

Достаю апельсиновый сок и быстро пью с самой глотки. И я прекрасно знаю, что скажет…

– Господи, что это такое, Андреа?! – слышу стук её каблуков, а после у меня отбирают стеклянную бутылку.

– Я пить хотела, – вытираю рот тыльной стороной руки и злорадно улыбаюсь.